Глава седьмая
ЛЕСОВИК
(июнь 1184-го года)
Лес окружал Курск с трех сторон, оставляя открытым южное направление. Но вблизи города деревья для хорошей плотни давно вырубили:
Шли втроем, прихватив с собой отца Алешки, Шалыгу-старшего, признанного древознатца. За спинами старших мужиков луки: дичиной разжиться, от лихого человека отбиться - степь-то рядом.
В дощатике* переправились через Тускарь выше Перуновой поляны, и пошли на восход. Вблизи города стелились луга, еще помнящие весеннее половодье, тянулись перелески, кустарники. Небольшие речушки переходили вброд.
Роману хотелось скинуть одежду и поваляться на одном из попавшихся по дороге маленьких песчаных пляжей, поплавать в прозрачной, теплой воде реки. Но старшие топали по траве широким солдатским шагом, не обращая внимания на окружающие красоты.
Шалыга - среднего роста, худощавый, но ширококостный мужик, лысоватый со лба, кожа лица, как у всех кузнецов, прокалена огнем и побита окалиной. Его длинные и хваткие руки таили в себе недюжинную силу.
Шалыга приходился Людоте двоюродным братом, по-здешнему - братаном. Стало быть, Лешка Шалыга был братичем Людоты, а Роману - двоюродным братаном. Марфа была сестрой жены Шалыги-старшего, и ей Лешка приходился сестричем, а брат Марфы Иван был Лешкиным уем, и по старинным меркам считался Лешке чуть ли не ближе отца. Родственные связи, даже самые дальние, ценили здесь куда больше, чем в будущем. Этот род принял Романа под свое покровительство, и он обязан был знать его непростую структуру:
Настоящий строевой лес начинался где-то там, где позже встанет железнодорожный вокзал. Темная и мрачная издали стена леса расступилась и приняла пришельцев под свою сень. Твердый шаг старших мужиков сменился мягким, с пятки на носок - ветка не хрустнет. Часто останавливались и настороженно прислушивались к лесному шуму, к птичьим голосам, потом пошли увереннее.
Подлесок становился реже, стволы деревьев выше, а лес светлее и спокойнее. А вот, наконец, и его середина.
Как великан-отец среди крепких сыновей, стоял на небольшой поляне заповедный дуб. Не так высок, как кряжист - обхватов в пять у корня. Ствол разделялся на мощные, воздетые к небу ветви. Вокруг дуба даже птицы пели тише. Стоял дуб на вершине небольшого пригорка, открытого солнцу и ветру. Добротная березовая изгородь окружала ствол лесного старожила, дабы каждому видно было, что перед ним - не простое дерево.
Шалыга, а за ним и Людота с Романом поклонились священному дубу. Древознатец вынул из-за пазухи хлеб, отломил кусок и положил его у корней.
Роман проникся уважением к дубу-ветерану, но поймал себя на озорной мысли: "Кота не хватает с цепью".
- Девки наши к дубу каждую весну бегают, - усмехнулся Шалыга. - Женихов баских выпрашивают. Да бабы-молодухи мужей от кривизны всякой здесь отговаривают:
Все чаще попадались свежие и давние пни: Прошли в глубь леса еще с версту и Шалыга стал приглядываться к каждому дереву, а на стволах выбранных ставил топором свое знамя-клеймо.
Роману древознатец вполголоса рассказывал:
- Дерева не всякий раз пользу приносят - могут и порчу. Ежели неправильно выбрать или по-глупому срубить... Для жилища и забрал* городских только дуб и сосна годятся. Долговечны они, а души их к человеку добрые... Но из них не всяко дерево брать можно. В ином дереве душа злая, в сруб положи - вся семья хворать будет. Даже от щепки вред может быть - стаерос, называется. Его глазом от других деревьев не отличишь, нутром чуять надо.
Ковер опавшей листвы пружинил под ногами. Лес вверху сплетался мощными кронами деревьев, почти не пропуская к земле прямых солнечных лучей. Было сумрачно и тихо. Дятел звонким перестуком лишь иногда тревожил тишину. А вот зашумела мощными крыльями невидимая в ветвях птица. И снова тихо...
Тем временем Шалыга продолжал:
- Ежели ствол крученый да корявый, то дерево даже в печь не годится - пожара не миновать... А если при рубке на полночь упадет - злой умысел в нем... Сухостойные в сруб не клади - беду накличешь:
Остановились у границы "мертвого леса", и как ни расспрашивал о нем Роман - оба мужика отнекивались: "Дома расскажем. Здесь нельзя".
Перед обратной дорогой присели перекусить, старшие по послеобеденной традиции вздремнули, привалившись спинами к стволам деревьев. Вполглаза дремали - ежели где ветка хрустнет, тут же вскочат с луками наготове.
Роману спать не хотелось, и он решил сходить в "мертвый лес".
Почти все деревья были сухостойные, без листвы. Подлеска не было вовсе, как и опавшей прошлогодней листвы. Тихо, как в погребе.
На двух высоких дубовых пнях метрах в трех от земли расположилась избушка - взрослый человек едва поместился бы. Роман с интересом обошел строение кругом.
- Избушка, избушка, стань ко мне передом, а к лесу задом, - сказал он с усмешкой и удивился, как чужеродно прозвучал его голос в этом странном месте. Казалось, вот-вот и избушка со скрипом повернется, исполнив его повеление, появится Баба-Яга, помело, ступа... Тихий голос сзади вернул Романа к реальности:
- Не заплутал ли, молодец?
Роман обернулся - стоит старичок с клюкой и берестяным коробом за плечами. Длинная седая борода, под плетеной лыковой шапкой проницательные, глубоко посаженные глаза.
- Без дела лытаю, дедусь. Не подсобить ли с коробом?
Лицо старика сморщилось в улыбке:
- А ведь ты меня не боишься. Почему? Ваши все страсть как меня пужаются.
- Я тебе зла не желаю, ты мне тоже, - сказал Роман. - Или не так?
- И верно, - согласился старик. - Ну, идем, короб поднесешь.
Короб был на удивление тяжелым. Пошли в глубину "мертвого леса":
- Благодарствую за помощь, - сказал старичок, останавливаясь у вывернутых корней поваленного дерева. - Вижу: спросить что-то желаешь.
- Любопытно мне узнать, отче, что за "мертвый лес"?
- Эва, хватил, - улыбнулся старик. - Эту былицу* скоро не расскажешь. Вот приходи в гости ко мне, тогда узнаешь.
И покопавшись в коробе, старик достал что-то, завернутое в тряпицу:
- На-кось, молодец, от деда-лесовика на память и на пользу.
Роман поклонился и пошел обратно, потом обернулся, чтобы помахать рукой, но старика уже не было.
...Что-то подсказывало, что о встрече в "мертвом лесу" надо помалкивать, не стоит никому показывать и подарок, который на обратном пути так и не удалось незаметно развернуть:
Великий христианский Бог в душах славян заменил больших богов языческого пантеона, а вот маленьким богам и полубогам - домовым, банным, водяным, кикиморам, лешим - замены не нашлось. Две веры боролись друг с другом, а чаще спокойно существовали рядом. Не будь так, окружающий мир для славян того времени потерял бы смысл и стройность...
- А какой из себя домовой-то? - спросил как-то Роман у Марфы.
Та поднесла палец к губам:
- Тихо, услышит "хозяин", осерчает.
Потом добавила еще тише: - А обликом разный - кому как покажется.
- А тебе?
- Ростом с курицу, в шерсти, одни глаза светятся. А голос глухой и хриплый.
- На отца Федора смахивает, - со смешком добавил Людота.
Марфа испуганно перекрестилась на его слова. Она каждый вечер клала в старый лапоть угощение для "хозяина" и задвигала его под печь. К утру лапоть был пуст. По словам Марфы это означало, что домовой зла на домашних не держит. Роман же подозревал, что больше оснований быть довольным у кота.
- Я ему прошлый карачун* чару пенника* поставил, так он всю ночь песни непотребные орал и ругался, - сообщил Людота. - Потом с махмары требовал опохмелиться - видать, голова болела.
-Угомонись, - прикрикнула на мужа Марфа.
- Осерчает и уйдет. Это ты песни орал, а не он.
Местный фольклор был полон таинственных существ - то добрых к человеку, то злых. Здесь никому и в голову не приходило сомневаться в реальности "второго" мира.
Роман даже засомневался в своем "просвещенном" неверии в домовых и иже с ними и обратился к отцу Федору.
Ответ был лаконичен и не очень понятен:
- Каждому по вере: в кого веришь, того и узришь.
Кокора рассудила иначе:
- Все, что Господом создано, или при его помощи человеком сработано, душу свою имеет. У леса душа есть, у реки, у озера. И у дома тоже. А душа без тела не может. Что обличье не людское, так по Божьему усмотрению - чтобы с людьми не путать.
Людота был проще:
- Домовой? А что хитрого-то? Ты ж медведю не удивляешься, или другой какой твари?
- Медведь беседовать не умеет.
- А ты пробовал?
...В одну из теплых лунных ночей под Троицу, когда Роман спал не в душной избе, а в клети*, что-то заставило его проснуться. То ли приснилось, то ли померещилось, что на крышке сусека* сидело, свесив короткие ноги, и пристально на него смотрело зеленовато светящимися глазами "нечто".
- Ты кто? - спросил Роман, подавив страх.
- А то не знаешь? - ответило оно хрипловатым голосом.
- По добру пришел, или по худу? - последняя фраза часто повторялась в рассказах о домовых.
- По добру. Да уразуметь тебя, молодец, не могу. Про всех знаю, а ты для меня за семью печатями.
Роман вспомнил один из здешних словесных приемов против нечистых:
- Приходи-ка ты вчера.
"Нечто" засмеялось и сквозь смех ответило:
- Так я вчера и пришел, - и вдруг исчезло.
Уснул Роман быстро - как провалился. Наутро он уже не ручался за реальность произошедшего, но апломб всезнайки убавил:
От людских глаз береги, - шёпотом сказала Кокора, подержав в руках подарок лесовика. - Тряпицу разворачивай только при крайней нужде:
Словарь:
дощатик - лодка с наращенными бортами
забрало - верхняя часть крепостной стены
былица - правдивый рассказ
карачун - один из зимних языческих праздников
пенник - хмельной напиток
клеть - холодная пристройка к жилому дому
сусек - деревянная емкость для хранения зерна или муки
Назад - Оглавление - Продолжение
© Виктор КРЮКОВ.
| 
