автор: В.Г. Власенко

за советскую власть без большевиков

Весной 1949-го года в неполные восемь лет меня привезли в Дмитриев. Случилось это потому, что моя мать вторично вышла сюда замуж. Мальчишке, прожившему три года в Курске, Дмитриев показался маленьким сонным городишком, наводящим тоску.

Он был гораздо хуже моей родины – Теткино, где вокруг заводов кипела деловая жизнь, где рядом с нашим двором протекал полноводный Сейм, а вдоль кирпичных тротуаров росли огромные тенистые деревья. Но было в Дмитриеве одно место, которое мне сразу понравилось. В самом центре, на главной улице, высился четырехгранный каменный шпиль, в основании которого располагалось нечто похожее на красивое крыльцо старинного особняка. С трех сторон шпиль был окружен городским парком, вековые деревья которого напоминали мне родное Теткино. Года через два я узнал, что «шпиль» — это обелиск в честь героев-партизан.

Между тем в школе, где я учился около двух лет, нам практически ничего не говорили об этом обелиске. Зато два раза водили в парк имени Веры Терещенко, рассказывали о подвигах юной партизанки и подчеркивали при этом, что этот парк скоро будет самым лучшим в городе. Глядя на тонкие хилые березки парка, я заметил, что в нем нет ни одного старого дерева, и поневоле задавал себе вопрос: «А что на этом месте было раньше?» В те годы (1951-1952) никто из взрослых на этот вопрос мне не ответил, а почему – стало ясно лишь немало времени спустя.

Вскоре я опять стал жить и учиться в Курске, но каждое лето приезжал в Дмитриев на каникулы. Самыми близкими друзьями здесь были у меня Вовка Денисов и Генка Корчагин. Все трое мы росли без отцов, что для послевоенного времени считалось почти нормальным.

Из нас троих Генка Корчагин жил беднее всех. Он с матерью часто переезжал с места на место, ютясь в старых маленьких домах на окраине города. В одной из таких убогих квартирок рядом с моим товарищем жил веселый человек – дьякон кладбищенской церкви, часто приглашавший нас поиграть с ним в шашки. Играл он лихо: каждый раз загонял нас в «сортиры» и умудрялся бить по 3-4 шашки одним ходом. На столе у дьякона обычно стояла бутылка самогона и миска соленых огурцов. После каждой партии победитель наливал себе полстакана, а побежденному плескал на один глоток в маленькую эмалированную кружку, приговаривая: «На, запей, чтоб не горько было». Именно от этого дьякона я впервые узнал об одном эпизоде местной истории, который потряс меня. Веселый человек в подряснике очевидно заметил мой интерес к прошлому, кроме того, как я думаю, храбрости ему добавлял выпитый самогон, что и подтолкнуло его на опасную по тем временам откровенность. Однажды он послал Генку к некоей Бабарычихе за очередной бутылкой зелья и, когда мы остались одни, я услышал от него следующее.

- Ты, молодой человек, интересуешься, как назывался парк Веры Терещенко до революции. Не было тогда парка! Там стоял большой собор, а перед ним была соборная площадь. Кстати, землемерный техникум – это здание бывшей тюрьмы, она как раз за собором располагалась. Место там высокое, ровное, оттуда хороший вид открывался, были там и лавочки. В общем, народ туда ходил не только помолиться, но и просто погулять. А в восемнадцатом году на этой площади и началась заваруха… Ты смотри – никому не передавай, что я сейчас расскажу, а не то меня живо упрячут да и тебе достанется… Сам я с девятьсот третьего года рождения, значит, в восемнадцатом был таким, как ты сейчас. Всю эту катавасию очень хорошо помню. Прибегают ко мне друзья-приятели и говорят: «Айда скорей на площадь! Там народ собрался, хотят большевиков скинуть!» Мы – бегом туда и видим: людей столько, что черно вокруг. О чем там говорили, нам не слыхать, но потом крест над толпой поднялся, и за этим крестом весь народ повалил на главную улицу. Мы стояли на перекрестке перед пивзаводом. Когда крест мимо нас проплывал, я услышал, как люди кричали: «Нехристи! Продали Россию германцам! Долой их!» Люди шли сплошным потоком, так что нас прижали к самим домам. Но ничего, мы вдоль домов и заборов пробираемся – интересно ведь, что дальше будет. И вот тебе метров за сорок перед управой, приблизительно там, где сейчас милиция, выскакивает на середину улицы какой-то начальник в кожанке. Револьвером размахивает и кричит: «Стой! Стрелять буду!» Потом слышим – бух! Бух! Народ остановился, притих, а некоторые сразу через парк деру дали. У меня самого все поджилки от страха затряслись. Если бы один был, тоже драпанул, но рядом пацаны – надо было форс держать. А народ всего на полминуты растерялся, не больше. Потом закричали все на этого начальника, а громче всех – бабы. Обступили его со всех сторон, амуницию содрали и надавали ему под бока. Я сам видел, как он потом в одной нижней рубахе перед толпой шел, а его крестом сзади подталкивали.

Перед земской управой, там где сейчас райком, остановились и опять митинговать начали. Слышу – кричат: «Из окон их повыкидывать иродов! Ломайте двери!» А вот что дальше было – не знаю: меня в это время старший брат в толпе увидел и домой увел. Мы тогда на Даньшинской жили и пока возвращались еще раза три с разных сторон выстрелы слышали… Но эта кутерьма быстро закончилась. Уже на второй день из Курска по железной дороге прибыл карательный отряд. Потом говорили, что двадцать или тридцать человек увезли в Курск, а всего арестовали больше сотни.

Излишне говорить, что рассказ дьякона привел меня в большое смятение. Неприятнее всего мои уши резануло слово «каратели», примененное по отношению к красноармейцам. В понятиях детворы моего поколения карателями могли быть только немецкие оккупанты. Но лет двадцать спустя пришлось убедиться, что веселый дьякон употребил это слово правомерно, и вообще весь его рассказ отражал реальные события. Роясь в старых краеведческих журналах, я обнаружил статью А.А.Комарова «Советская власть в Дмитриевском уезде в 1918 г.». В этой статье помещены тексты некоторых протоколов Дмитриевского уездного Исполкома. В протоколе № 62 от 13 июля 1918 года написано: «…Слушали: относительно происшедших событий… произведенных неизвестной бандой во главе бывшего командира Дмитриевской батареи Полянского, который стал арестовывать членов Исполкома…, в последовательности обезоруживать милицию, забирать цейхгаузы, находящиеся при Военном отделе. Произведенный инциндент (орфография и стилистика протоколов) был подавлен 12 июля вечером, прибывшим в скорости бронированным поездом с отрядом Курской карательной экспедицией, который произвел арест Полянского и других бандитов».

Кроме сомнительной грамотности авторы протокола, сами того не желая, показывают, что они пытались скрыть от губернского начальства истинную картину «инциндента». По их версии во всем виновата «неизвестная банда», но эту банду почему-то возглавлял хорошо известный всем командир местной батареи. Легкость, с которой разоружали милицию и забирали цейхгаузы, невозможно объяснить действиями одной банды, пусть даже многочисленной. И, наконец, банда, если бы таковая существовала, не сидела бы сложа руки в ожидании арестов и вовремя покинула бы город. А вот горожанам, принявшим участие в волнениях, бежать было некуда. Все это подтверждает, что описываемые события объясняются широким народным восстанием.

Здесь уместно напомнить военно-политическую обстановку, сложившуюся в уезде накануне того восстания. Договор, подписанный в Бресте, инициаторами которого стали большевики, отдавал немцам Белоруссию и Украину. Союзники немцев – гайдамаки – начали наступление на исконно российские земли. В апреле 1918 года они захватили Рыльск и напрямую угрожали Льгову и Дмитриеву. Вплоть до июня 1918 года уездные органы советской власти были представлены большевиками и левыми эсерами. Так, в списке членов Дмитриевского уездного исполкома из 22 человек – 13 были левыми эсерами. В волостных советах левые эсеры, как правило, составляли большинство. Для крестьянской России эсеры были давно известной, «своей» партией, а о большевиках народные массы того времени имели довольно смутное представление. Вот почему, когда после V Всероссийского съезда Советов победившие большевики начали изгонять левых эсеров из всех властных структур, народ на местах воспринял это как большевистский переворот против советской власти. О том, какие настроения царили в самом уездном Исполкоме, свидетельствует протокол заседания исполкома № 59 от 5 июля 1918 года (т.е. накануне народного восстания). «… Тов. Алфимов указал… поднять дух народа против немцев, т.к. ведущая политика Брестского договора доведет к окончательному нашему порабощению немцами».

Можно, конечно, говорить, что восстание горожан было спровоцировано левоэсеровской пропагандой, однако логика подсказывает, что эта пропаганда не достигла бы цели, если б не отвечала естественным патриотическим настроениям народа.

Из того же рассказа дьякона я узнал, что сразу после репрессий службу в соборе запретили, и собор был закрыт. А в начале 30-х годов монументальное здание было взорвано.

К счастью, все возвращается на круги своя. Натерпевшись от экономического хаоса, испытав национальное унижение, народ начинает понимать, что земные невзгоды преодолевает лишь твердый дух, а твердость духа человеку дает только вера. Через семьдесят лет после разрушения Покровского собора на его фундаменте возведена церковь во имя св. Дмитрия Солунского, который, будем верить, станет надежным небесным покровителем города на Свапе.

Опубликовано: Курская правда, 27 ноября 2009 г.
        Предоставленно автором специально для сайта "Курск дореволюционный"