автор: В.Г. Власенко

«Вещи и дела, аще не написаннии бывают, тьмою покрываются и гробу беспамятства предаются, написаннии же яко одушевленнии..»

Получилось так, что свою сестру Машу я впервые увидел в Москве в предпоследнем году ушедшего XX века. Еще лет через пять Маша подарила мне рукопись нашего отца Григория Михайловича Власенко, в которой излагается история его предков. Некоторые факты, приводимые в рукописи, просто удивительны. Дед отца по матери Игнат жил в трех веках: XVIII, XIX, XX! Он появился на свет за пять лет до рождения Пушкина, в 1794 году, а ушел добровольно из жизни в 1905 году, когда ему было 112 лет.

Его внук (и наш с Машей отец) Григорий Власенко волею судьбы долго жил в Заполярье и на Дальнем Востоке, но последние 20 лет работал в Москве режиссером ЦТ, вместе с Юрием Черниченко готовил выпуски популярной программы «Сельский час».

Мое желание – оформить письменное наследство отца в небольшие рассказы. Один из них, как мне кажется, будет интересен жителям Теткино, Глушково и всем тем курянам, родиной которых являются районы нижнего течения Сейма.

…Трофим Власенко родился в середине XIX столетия и всю свою жизнь прожил в селе Искрисковщине, что расположено в 7 верстах от Теткино. Являясь оброчным крестьянином, он имел довольно большой земельный надел, доходы с которого позволяли безбедно существовать семье из 5 человек. Был Трофим высок ростом, худощав, жилист и обладал большой силой. На деревенских праздниках был первым заводилой. Петь и плясать мог без устали, в кулачных боях дрался до самозабвения. И любил хмельное.

Люди такого склада обычно бывают не особенно прилежны в труде, и действительно, Трофим относился к своему хозяйству небрежно, с ленцой. Полевые работы начинал позже всех, но взявшись за плуг, одолевал энергичным напором и физической силой, заканчивая сев наравне с соседями и даже опережая многих. Росли у дюжего весельчака трое сыновей – Федор, Афанасий и Михаил. Последний стал отцом Григория Власенко, т.е. моим дедом.

Однажды договорился Трофим с двумя друзьями поехать в лесничество старого Игната, разжиться там строевым лесом. Лесничество было довольно далеко, за Рыльском, но по рассказам окрестных мужиков, именно у Игната – добротный, неперестоявший лес. Сам хозяин – старик суровый, однако понимающий; если к нему подойти по-хорошему – с пустыми руками не уедешь.

Когда добрались до места, Трофим по своей молодецкой авантюрной натуре решил взять все, что ему нужно, без переговоров с лесником. И начал самовольно валить деревья. И сразу же попался…

Лесник Игнат в это время был уже не просто старым, а древним человеком. Но в его жилах текла здоровая кровь воинственных польских дворян. Он являлся незаконным сыном Петра Ястшебского, дед которого, обедневший магнат старинной фамилии, перейдя на русскую службу, получил от царя княжеский титул. Хотя Игнату перевалило за 90 лет, он был еще легок в ходьбе, имел хороший слух и зрение. К тому же в руках лесника было ружье, а рядом с ним стояли два сына, неслабые мужики, выросшие на вольном воздухе. Хохол, нагло рубивший самые высокие и прямые стволы, вызвал у Игната ярость, и он сгоряча хотел потащить его к околоточному. Но бесстыжий порубщик начал сыпать хохляцкими шутками и прибаутками, сбрехал, что уже посылал своего товарища к леснику за разрешением, и даже объявил, что тут же готов заплатить за сваленный лес по божеской цене.

Кончилась эта встреча неожиданно для обоих. Приведенный в дом лесника «для составления бумаги» Трофим увидел младшую дочку Игната. «Фу-ты ну-ты! Яка гарна дывчина! – пропел он на своей сельской «мове» и тут же перешел на общепонятный русский. – А у меня дома – неженатый сын. Красавец, певун, балалаечник. Может столкуемся, а?»

Я пропускаю интересные, подчас юмористические подробности этого сговора и последующего за ним свидания жениха и невесты, главным итогом была свадьба Михаила Власенко и дочки лесника Матрены Слепчуковой.

Недолго пробыли молодожены в Искрисковщине. Удавшийся силой в отца Михайла пошел работать на Теткинский сахзавод. Там его сразу приметил заводской кузнец и взял к себе в ученики. Уже через год деревенский певун и балалаечник стал полноценной заменой старому мастеру. Хозяин завода Терещенко приказал выделить «молодому специалисту» жилье – маленькую избу рядом с заводской конюшней. Такое соседство привело к тому, что Михайла быстро освоил еще и специальность коваля – «лошадиного» кузнеца.

В доавтомобильную эпоху, когда основной тягловой силой были лошади, ковали на заводах ценились высоко, считались рабочей аристократией. Целыми днями пропадал молодой кузнец на заводе, а его Матрена умело вела домашнее хозяйство и рожала детей.

Пришло время – и забрали Михаила в армию. Служил он в кавалерии. За свое мастерство коваля получил от сослуживцев кличку «профессор конского копыта». А когда уже истекал срок его службы, началась русско-японская война.

И потянулся черепашьим шагом военный эшелон из Петербурга на Дальний Восток, груженный людьми, лошадьми, полевыми кухнями и фуражным зерном. Кавалерийский полк направили «бить япошек», и ехал в этом эшелоне Михаил Власенко. До Порт-Артура эшелон тащился больше двух месяцев. На разных станциях и полустанках стояли неделями. Солдаты ходили в тайгу, рубили дрова для паровозной топки, собирали сушняк для «буржуек» в теплушках. А когда ехали, то часто с такой скоростью, что мужики выскакивали из вагонов, успевали справить «малую нужду» и снова поднимались в тамбур.

По мере приближения к театру военных действий все чаще встречались поезда, забитые ранеными. От них кавалеристы узнавали, что «япошки» на самом деле прекрасно вооружены и хорошо воюют, а вот в русских войсках дела обстоят неважно. И крестились едущие на фронт, и просил каждый Бога и Пресвятую Деву Марию, чтобы уберегли они его от пули и вражеского штыка.

Но вот и прибыли солдаты в прифронтовую зону. Эшелон разгружался ночью, и сразу полк двинули на передовые позиции. Застоявшиеся в вагонах кони спотыкались, а к утру и вовсе начали падать под седоками. Кавалеристам было ясно, что лошади нуждаются, как минимум, в трехдневной разминке. Но на рассвете, прямо с марша, полк бросили в атаку…

Рвались японские снаряды, дико ржали покалеченные лошади, стонали раненые. Командиры охрипшими голосами отдавали команды, часто исключающие одна другую. В двух километрах от русских позиций в полку уже никто не знал, где противник и куда наступать. Но, слава Богу, к полудню все стало ясно и понятно: кавалеристы окружены, весь полк почти без потерь оказался в плену.

Когда командиры объявили рядовым об этом конфузе, у русских солдат выступали слезы унижения и обиды за попранную воинскую честь. Поднималась ненависть к бездарным военачальникам, закипала злоба и против самого батюшки-царя.

Разбившись на группы, кавалеристы грелись в поле у костров, обсуждали положение России и ждали отправки в Японию. Однако через неделю стало известно, что Россия, проигравшая войну, запросила мира и что японцы готовы отпустить плененный полк. А еще через неделю освобожденные кавалеристы погрузились не в теплушки рядом с лошадиными стойлами, а в пассажирский поезд, который с завидной скоростью помчался в Петербург.

В столице бывшие пленные неожиданно для себя были встречены с почестями, как герои. Многие получили награды и повышение в чинах. Унтер Михаил Власенко был произведен в старшие унтер-офицеры и награжден медалью «За доблесть». Однако полк быстро расформировали, разные эскадроны разослали по новым местам службы. Правительство хотело избавиться от фронтовиков, опасаясь, что они своими рассказами будут сеять смуту среди и без того волнующегося народа.

Через полгода после возвращения с войны Михаил был демобилизован и вернулся к своей Матренушке.

К этому времени состарившийся Трофим решил отойти от хозяйских забот и провести раздел земли между сыновьями. Михаил от своей доли отказался в пользу многодетного брата Афанасия. Хотя он с женой уже несколько лет жил на территории сахзавода, но все еще считалось, что его дом – в Искрисковщине. Теперь же собрал любимый отцом сын Михайла все свои пожитки и вместе с детьми окончательно перебрался из родного дома в заводской поселок.

– Ну, мать, с этого часа мы с тобой будем «пролетарьяты»! – сказал он своей жене.

Тут, по воспоминаниям самой Матрены, произошла у них с мужем первая размолвка на социально-политической основе. Сохранившая в душе привычку к собственному крепкому хозяйству, которое было у ее отца, лесника Игната, она резко ответила мужу: «Эти пролетарьяты – голодранцы! Они сами себя обеспечить не могут, поэтому и других людей подбивают на смуты». Впрочем, отказ мужа от своей доли наследства она не осуждала. Перспектива постоянно конфликтовать с деверями и их женами, проживавшими на одном подворье, Матрену явно не устраивала. Лучше жить на мужнину зарплату, но чтобы семья была независимой.

И так семья Власенко стала постоянно жить в рабочем поселке, где тон задавали инженеры, механики, бухгалтеры и их жены – в общем, техническая интеллигенция. Само собой разумеется, говорили в заводском поселке на чистом русском языке (забегая на много лет вперед, я вспоминаю свой последний приезд в Теткино в 2002 году. Мне хотелось разыскать своего первого товарища детства Витьку Печерского, но нашел я только его старшего брата Анатолия. Разговаривая с ним, я был приятно удивлен простой и в то же время красивой русской речью, какой не услышишь даже в Курске. Анатолий был из семьи потомственных заводских рабочих, той самой «аристократии», к которой в начале ХХ века приобщилась семья моего деда Михаила Власенко).

…Потекли дни регламентированной заводской жизни. Муж с утра до вечера пропадал на своей работе у кузнечного горна, а жена исправно вела домашнее хозяйство и молилась Николаю-угоднику. За молитвенное усердие небесный Угодник награждал Матрену легкими родами. Почти ежегодно в семье кузнеца появлялась новая дочка. К 1915 году семья состояла уже из 13 человек. Михайла доходил до отчаяния, когда на его вопрошающий взгляд, полный надежд, разрешившаяся от очередного бремени жена отвечала: «Прости, Миша. Опять дочка».

Так и уехал Михаил Власенко «на германскую» без надежд иметь наследника фамилии.

…Через полгода с позиции Матрене принесли тревожную телеграмму: «Срочно выезжай. Михаил». И адрес…

Трое суток многодетная мать готовилась к поездке на передовую: пекла, жарила, варила. И давала наказы старшим дочерям, как поддерживать семью в ее отсутствие.

Нагрузившись, как вьючная лошадь, корзинами со всякой снедью, отправилась Матрена в дорогу, а в голове постоянно вертелись тревожные вопросы: «Ранен или контужен? Выживет или..?».

До прифронтовой полосы добралась через неделю и еще целые сутки разыскивала деревню, где стояла часть ее мужа. Но вот наконец изба, на которую ей указали солдаты-окопники. Сердце тревожно замирало, когда женщина тихонько постучала в дверь… Никто не открывал, а между тем ухо Матрены стало различать шум и гам, доносившийся изнутри. Она толкнула дверь, переступила порог – и глазам ее предстала живописная картина: посреди комнаты стоял большой стол, а на нем целая батарея полных и пустых бутылок. За столом – орава пьяных кавалеристов и на почетном месте фельдфебель Михайла Власенко.

Усы – пышнее прежнего, пузо растолстело, рожа красная, на роже – хмельная блаженная улыбка. Увидел он свою жену и заорал радостно: «Мотюшка моя, женушка любимая!»

Оторопела мать: «Ты раненый? Или что другое случилось?»

– Какой там раненый! На отдыхе мы. Вот соскучился и вызвал тебя, Мотенька!

Фельдфебель нетвердым шагом двинулся навстречу жене, протянув руки для объятий. И тут раздался громкий звук затрещины. Сбросив с плеч корзины с печеньями да вареньями, Матрена что было силы наотмашь стеганула по красной фельдфебельской роже.

– Дурак старый! Я из-за тебя, черта пузатого, детей одних оставила!

Последовавший за этим поцелуй сопровождался дружным солдатским гоготом.

Целую неделю жила Матрена на «позиции», готовила еду на всю ораву мужниных сослуживцев. А те пили, ели, горланили песни с утра до ночи, пока не закончились деньги их резервного отдыха. Солдаты вернулись в окопы, а Матрена – скорее домой, к своим деткам. Через 9 месяцев их стало уже 14!

Окопная «позиция» была долгой и тягостной. Никаких лихих атак на участке фронта, где стояла кавалерийская часть Михаила Власенко, не случалось. Раза два звучала команда: «Эскадрон – по коням! Сабли – наголо!», но после напряженного ожидания трубили отбой. Война сводилась к вялой перестрелке с обеих сторон. А в основном хлюпали сапогами по окопной грязи, кормили вшей.

Весной 17-го года появились на фронте агитаторы, начались бесконечные митинги. Солдаты перестали слушаться своих командиров. А к середине лета фронт уже разваливался.

Начитавшись всяких революционных воззваний, Михаил Власенко вместе с группой товарищей покинул уже почти опустевшую «позицию» и вернулся домой. Вернулся похудевший, небритый, покрытый окопными вшами… И случилась в семье страшная беда: все дети и отец-фронтовик заболели сыпным тифом.

Две большие палаты Теткинской больницы полностью отвели семье Власенко. Только Матрену Бог уберег от болезни – она была и медсестрой, и санитаркой, и сиделкой. Ночами дежурила у постели больных, а днем… хоронила умерших. Тот кошмарный месяц унес в могилу 11 дочерей Матрены и Михаила.

Выписались из больницы все сразу – отец и три старшие дочери, шли домой на дрожащих от слабости ногах, держась друг за друга. И вела их всех многострадальная поседевшая Матрена (читаю я эти строки в рукописи отца и невольно вспоминаю, что русское имя Матрена – это измененное латинское слово Матрона, что значит – мать, хранительница семьи).

…Октябрь 1917 года Михаил встретил передовым, сознательным рабочим. Хозяин завода Терещенко бежал за границу, предприятие перешло в руки самоуправления трудящихся. Высшим органом этого управления был так называемый Красный треугольник (техспецы, партийный контроль, профсоюзы). Михаил Трофимович составлял один из углов этого треугольника: рабочие избрали его своим профсоюзным лидером.

Фронт Гражданской войны все время был рядом, завод то и дело переходил из рук в руки.

Когда приходили красные – «треугольник» налаживал работу завода, занимался снабжением армии. Приходили деникинцы – рабочая власть уходила в подполье. По подвалам и полузаброшенным избушкам где-нибудь на краю деревни прошла почти двухлетняя жизнь семьи. Нечего было есть, не во что было одеться.

Во время артобстрела в одном из погребов родила Матрена очередную дочь. А спустя неделю, когда мать с новорожденной на руках стояла в очереди за пайком, начался очередной артобстрел. (Следующий эпизод в рукописи отца я не могу читать без внутренних слез). Шрапнельный снаряд разорвался совсем рядом. От взрывной волны многие в очереди попадали на землю, а Матрене даже опалило волосы.

…Что-то совсем затихла плакавшая до этого малютка. Посмотрела мать на лицо дочки, а оно спокойное-спокойное. Сжалось сердце Матрены от жуткой догадки… Женщины в очереди начали охать и ахать, тормошили младенца, пытались оживить. Через час растаяла последняя надежда. Пошла Матрена к реке, постояла на берегу в одиночестве еще с час, прощаясь взглядом с ребенком, а потом вырыла в прибрежном сыром песке ямку поглубже и, не распеленав, схоронила дитя… И вернулась в очередь за пайком: ведь дома ее ждали голодные рты.

Закончилась Гражданская война. Михайла Власенко по-прежнему работал кузнецом на заводе, получая за труды столь скудный паек, что его не хватало на пропитание семьи. Выручала профессия коваля, которой он занимался после окончания заводской смены. К нему ехали мужики из соседних сел. Расплачивались, конечно, не деньгами, на которые тогда ничего нельзя было купить, а зерном, картошкой, салом. Уставал кузнец-коваль на работе так, что часто ночевал у неостывшего горна.

Последнюю свою беременность Матрена не замечала или делала вид, что не замечает.

Отец семьи, выполняя срочный заказ, почти неделю не приходил домой. Явился только на Рождество, к обеду. Сел за стол, хотел, как обычно, поделиться с женой заводскими новостями и вдруг услышал детский плач. Он выразительно вскинул голубые глаза на свою Мотю: «Еще одна?».

Обычно скупая на улыбку мать на этот раз просто сияла: «Сын! Сын у нас, Миша!»

– Что!? – Михайла вскочил из-за стола как ошпаренный. – Что ты сказала, Мотенька!?

– А то, что слышал. Сыночек у нас.

Кузнец подбежал к люльке, выхватил дитя, еще не веря счастливой новости, развернул пеленки, захохотал, поцеловал жену и как сумасшедший выбежал на улицу.

«Привезли Михайлу поздно вечером, привезли мертвецки пьяного. В эту ночь, рождественскую ночь 1921 года, впервые за многие годы в доме Власенко крепко спали двое мужиков – отец мой да я. Нарекли меня при крещении Георгием, но церковный дьяк, не в меру щедро угощаемый счастливым родителем, по ошибке написал в метрике имя Григорий. И я до сих пор чувствую, как во мне живут два человека: спокойный землепашец Георгий и быстрый, склонный к авантюрам Григорий». Такими словами заканчивается рукопись моего отца.

В 1938 году в Теткино приехала семья механика паросиловых установок А.М. Булгакова. А летом 1940 года девятнадцатилетний Григорий Власенко впервые увидел одну из дочерей Булгакова – черноглазую плясунью Женю.

Но, как говорится, это уже совсем другая история.

Опубликовано: Курская правда, 24 января 2013 г.
        Предоставленно автором специально для сайта "Курск дореволюционный"