автор: В.Г. Власенко

КТО "ЗАХВАТЫВАЛ" И КТО "ОСВОБОЖДАЛ " КУРСК ОСЕНЬЮ 1919 ГОДА

"Воздушные шары воспоминаний качаются над старой головой". Эти слова из книжки стихов нашей землячки писательницы и переводчицы Елены Благининой точно характеризуют нынешние представления о далеких по времени и уже туманных из-за этой дали фактах нашего прошлого, к тому же тщательно замалчиваемых многие десятилетия. Лишь в слабеющей памяти немногих стариков еще хранятся отцовские и дедовские рассказы о том, чего нельзя было говорить в открытую. Здесь я изложу один из таких рассказов, услышанных мною от родного брата Елены Благининой, от Александра Александровича, который был мужем тёти Люси, старшей сестры моей матери.

20 сентября 1919 года. Корниловцы вступают в Курск. Художник А. Ромасюков

В сентябре 1973 г. газеты, радио и телевидение сообщали всё новые подробности политической драмы, разыгравшейся в Чили. С особым возмущением советские СМИ рассказывали, что по приказу генерала Пиночета, свергнувшего законного президента Сальвадора Альенде, всех сторонников убитого президента согнали на стадионы и держали их там как концлагерях.

- Эти генералы-путчисты – жестокие люди – говорил я дяде Шуре, приехавшему тогда в Курск. – Как можно целыми неделями держать взаперти на стадионе тысячи людей? Чем эти арестанты питаются? Как спят?

Мы в это время направлялись в краеведческий музей и как раз поднимались по ступенькам у памятного знака 50-летия Советской власти.

– Не знаю, чем они там питаются, но, по крайней мере, над ними открытое небо и свежий воздух – ответил Александр Александрович. – А вот когда пятьдесят-шестьдесят человек неделями сидят в закрытом помещении, где всего один туалет на два очка, – вот это действительно не дай бог.

Слова старого дядьки показались мне загадочными

– Вы это про кого?– спросил я.

– Про себя и про тех, кто сидел рядом со мной.

Я ещё больше удивился: "Когда и где это было?"

– В начале девятнадцатого года и не где-нибудь, а вот в этом здании! – и дядя Шура показал на угловой корпус электроаппаратного завода, над которым высится шпиль с флажком.

Информация была шокирующей, поэтому я онемел на несколько секунд.

– Ты ведь знаешь, что после убийства Урицкого был объявлен красный террор, – продолжал собеседник. – Всех представителей так называемых эксплуататорских классов арестовывали и расстреливали. Перед расстрелом люди сидели взаперти, ждали своего последнего часа. Не знаю, почему нас поместили здесь, в актовом зале мужской гимназии. Наверно, мы были особым контингентом, находящимся в ведении ЧеКа, и обычные тюрьмы для этой организации были чем-то неудобными.

– А почему вас зачислили в эксплуататоры? И сколько вам было лет?

– Мой отец был старшим кассиром багажного отделения Курского вокзала, фигура в городе известная. Может быть, в своё время кому-то из новых начальников не угодил: не отправил багаж в первую очередь. Этого вполне достаточно, чтобы при желании записать человека в эксплуататоры. Сам он был уже тяжело болен, вот и забрали меня. Мне тогда пятнадцатый год пошел.

– Но ведь это возраст мальчишки!

– Эх, Валера, твой дед в семье никогда не рассказывал того, что он знает, поэтому ты такой наивный. Тогда хватали и расстреливали целыми семьями, включая детей! Мне ещё повезло, что меня арестовали, когда первая, самая страшная волна террора пошла на убыль. О тех, кто сидел вместе со мной, уже наводили кое-какие справки, собирали отзывы и даже некоторых отпускали.

– И сколько ж вы там просидели?

– Почти две недели. А освобождение своё до сих пор считаю чудом. Однажды пришел к нам поп. Не знаю, почему он там оказался, может быть, принес кому-то передачу. Нас ведь совсем не кормили, а чтобы мы раньше времени не околели, разрешали родственникам приносить нам продукты. Ко мне отец соседку присылал, а Елена тогда была в деревне.. Так вот, поп этот оказался отцом Геннадием, преподававшим у нас Закон божий. Я по этому предмету всегда имел отличные оценки. Увидел он меня и спрашивает: "А ты, Благинин, почему здесь оказался?" Я ему рассказал свою историю. Он покачал головой, сказал, чтобы я не расстраивался, перекрестил меня и ушел. А через три дня выкрикивают мою фамилию. У меня будто сердце оборвалось. Ну, всё, думаю, это мой последний путь. Иду к выходу, а ноги как ватные. Через несколько секунд мелькнуло в мозгу: а почему другие фамилии не выкрикивают? На расстрел ведь уводили по нескольку человек… Провёл меня конвоир по коридорам до нижнего вестибюля и сдал человеку, сидящему за столом среди кипы бумаг.

- Вы Благинин?

– "Да" – отвечаю.

Он посмотрел в бумагу, потом на меня, снова в бумагу.

– За вас пришло поручительство. Можете быть свободными.

Я, конечно, сломя голову побежал домой, в Ямскую, но дня через два пошел поблагодарить отца Геннадия и узнал от него обстоятельства чудесного моего освобождения. Оказалось, что у попа какая-то двоюродная племянница работала в ЧеКа машинисткой и пользовалась симпатией заведующего отделом. Отец Геннадий попросил её заступничества, она в свою очередь попросила своего начальника, – и тот выписал спасительную для меня бумагу.

– Выходит, что блат был и в период военного коммунизма – не удержался я от улыбки.

– Да ещё какой блат! – с горячностью ответил дядя Шура.

– После освобождения мне случайно пришлось услышать разговор отца с одним сослуживцем. Уже тогда беседы между хорошо знакомыми людьми велись тихо и при закрытых дверях. Так вот, из отрывка той беседы я узнал, что несколько состоятельных семей смогли уехать из города уже после того, как за ними приходили "оттуда", и все говорят, что они откупились.

Вечером того же дня, после ужина Александр Александрович зашел в мою комнату. В руках у него была маленькая книжечка.

– Нашел в твоей библиотеке путеводитель по городу. Написано: "захватив Курск 20 сентября 1919 г. деникинцы стали зверски расправляться с населением." Так ты знай, с приходом белых всё население города, не исключая и рабочих, вздохнуло с облегчением. Деникинцев народ воспринял как освободителей от жестокого режима, связывал с ними надежды на установление законного порядка.

Уже на второй или третий день в газетах появилось объявление: всякий, кто хочет убедиться какие зверства творили большевики, может прийти в дом номер такой-то по Херсонской улице. Это особняк из красного кирпича, в стиле модерн. Он второй от угла Даньшинской (ныне Овечкина). Мы, мальчишки, бегали туда. Там все двери и окна были открыты, но из подвалов разносилась такая вонь, что надо было носы платками закрывать. Никогда не забуду того, что я там увидел. Представь, полы покрыты бурой слизью, от которой идет тошнотворный запах. Дальняя от входной двери стена, почти до потолка – в сплошных темных потеках. Кирпичи на стене выщерблены пулями. Мы с ребятами и двух минут не выдержали – скорее наверх, глотнуть свежего воздуха!

Во дворе стояли группы людей по три-четыре человека и я, помню, услышал такие слова: "Они убитых вывозили в овраги за кладбищем и за Чертов мост, где пески и болота. Ну а тех, кого расстреляли перед самым бегством, свалили прямо здесь, во дворе".

Где-то недели через три появилась отдельная брошюра, называлась "Ужасы чрезвычайки". На вид она была неказистой: тоненькая, из плохой, по-моему даже, из газетной бумаги. Но в ней приводились конкретные факты: сколько курян расстреляно за неполных два года большевистской власти, фамилии расстрелянных, места тайных захоронений. Назывались также фамилии тех, кто выносил расстрельные приговоры и кто исполнял их. Сообщалось, что часть этих палачей находится в руках Белой армии, что их ждет открытый суд, когда будут освобождена Москва. Но, как известно, вместо освобождения Москвы деникинцам пришлось отступать на юг, и перед уходом из Курска они всех этих "товарищей" расстреляли.

Я ещё в конце октября уехал из Курска и жил у родственников на станции Змиевка. Видел, как белые покинули станцию и через час туда вошел отряд китайцев. Перед новым 1920-м годом я дней на пять приехал к своим в Ямскую и там наслушался, что творилось в городе, когда вернулись красные. Люди в страхе жгли не только всё, что было напечатано при деникинцах, но даже уничтожали дореволюционные журналы. Всюду искали "пособников белогвардейцев", людей арестовывали по анонимным доносам. Ну и конечно, рассказали мне про "всенародные" похороны "жертв белогвардейского террора". По свидетельству моего одноклассника, это был жуткий фарс. Даже рабочие понимали, что хоронят не героев, а образованная часть курян вполне сознавала за чьими именно гробами приходится идти. Это ведь были не красноармейцы павшие на фронте, и даже не коммунисты, погибшие за идею, а функционеры карательной структуры, те, кто планомерно уничтожал мирных горожан. И тем не менее, траурную процессию составляли огромные колонны, потому что был приказ: каждое предприятие и учреждение, каждое учебное заведение должны прислать на похороны свои делегации. Попробуй, не приди – сразу возьмут на заметку и тогда узнаешь, где раки зимуют!"

Нынешним людям молодого и зрелого возраста трудно понять, почему рассказ старого дядьки ошеломил меня и даже породил некоторое недоверие. Я, как и многие мои сверстники, хорошо знал об ужасных беззакониях сталинского времени, о сотнях тысяч расстрелянных, на которых поставили клеймо "врагов народа". Но я полностью разделял утверждение Н.С. Хрущёва, что массовые репрессии были результатом искажения ленинских норм социалистической демократии. При Ленине, думал я тогда, не было и не могло быть массовых казней, а красный террор явился вынужденной мерой, направленной против активных врагов революции. И вдруг я узнаю, что вместо активных контрреволюционеров курская чека уничтожала людей только за то, что они не были пролетарского происхождения.

Десять лет спустя, уже в середине 80-х годов, я пересказал услышанное от А.А. Благинина в кругу знакомых краеведов и в ответ узнал факты, которые подтверждали и дополняли повествование моего свойственника. И.И. Ликоренко, бывший изумительным знатоком не только города, но всех его более или менее интересных зданий, поведал, что красно-кирпичный особняк на бывшей Херсонской улице известен как "дом Альпина", потому что до революции им владел врач Альпин. Штаб-квартира ЧеКа располагалась в бывшей гостинице Петербургской, что стояла ниже «шестерки», а в "доме Альпина" находился спецотдел ЧеКа. Один из старших родственников Ликоренко был свидетелем прихода деникинцев и тоже ходил смотреть на кошмарные подвалы.

Весьма ценным свидетельством тех событий являются воспоминания А.Г. Кепова. Этот человек был ярко неординарной личностью. Будучи инженером-строителем по образованию, он обладал литературным даром и публиковался в местных альманахах дореволюционного времени. Во время немецкой оккупации Кепова назначили заместителем городского головы Курска и после изгнания немцев его осудили как пособника оккупантов. Но уже в конце 70-х годов стала распространяться негласная информация, что почти все обвинения против Кепова сняли, т.к. выяснилось, что используя свой высокий статус в оккупационной администрации он спасал многих наших людей от угона в Германию и даже от расстрела. Так вот, недавно умерший краевед А.И. Наседкин пересказал мне часть своей беседы с Кеповым, который побывал в "доме Альпина" на второй день после прихода деникинцев. "Колодец во дворе был доверху завален трупами. (Очевидно, имеется ввиду канализационный колодец – В.В.). Один труп обнаружили в дымоходе флигеля: человек от безысходности и отчаяния потерял рассудок, пытался выйти на свободу через каминную трубу, – и там застрял. Уже обнаружены полузасыпанные тела в овраге за Херсонским кладбищем и поступали сведения, что часть расстрелянных увозили куда-то в район Солянки".

Когда я работал над этим материалом, старейший сотрудник музея В.И. Склярук указал мне на одну из статей в справочном сборнике "Курск". Там говорится о часовне, находившейся в начале улицы Ямской (ныне Перекальского).

"В 1919 г., когда город был занят деникинскими войсками, около этой часовни были вырыты братские могилы, где было похоронено 117 человек, извлеченных из оврага Глинище, погибщих в начале революции. Сейчас от часовни и братских могил на этом месте следов не осталось" (рукопись А.Г. Кепова, тетрадь №2 стр.65).

Вне всякого сомнения "погибшие в начале революции" - это жертвы красного террора, которых деникинцы с почестями перезахоронили возле той часовни, куда ежегодно приносили чудотворную Знаменскую икону во время крестного хода. Конечно же, большевистской власти этот мемориал был не нужен, вот почему очень скоро «от часовни и могил следов не осталось». Уже много лет это место закрыто асфальтом, по нему проложена трамвайная линия, над ним проносятся автомобили и стучат колеса трамваев. И лежат безвинные жертвы страшного террора, забытые своими потомками.

А сколько лежит их в других тайных захоронениях, которые не удалось обнаружить?

Всем нам следует различать первоначальную цель создания ЧеКа – а именно «борьбу с бандитизмом, саботажем и контрреволюцией» и собственно «красный террор». Первая цель тоже осуществлялась предельно крутыми и даже жестокими мерами, но необходимость таких мер диктовалась хаосом первых месяцев революции и бескомпромиссностью гражданской войны. А вот «красный террор», предлогом для развязывания которого были покушения на руководящих представителей новой власти, являлся по существу формой обезличенного и неадекватного мщения всем тем, кто не разделял большевистские идеи. Ни с какой точки зрения «красный террор» оправдать нельзя.

В заключение хочу подчеркнуть, что идеализировать белое движение нет никаких оснований. Многие независимые источники указывают на явные признаки разложения среди деникинцев во время их похода на Москву. Описаны случаи грабежей и других безобразий, учиняемых белыми в Курске. Но конечной целью деникинцев было восстановление в стране политического порядка, наиболее отвечающего традиционным интересам России как великой державы. Эта цель была разумной и несравненно более реалистичной, чем большевистская идея построения бесклассового коммунистического общества. Если большевики во имя своей цели уничтожали представителей "чуждых" классов, то деникинцы не делили людей на своих и чужих по классовому признаку. Но с теми, кто оказывал активное сопротивление или напрямую был замешан в красном терроре, деникинская контрразведка вела беспощадную борьбу. Расстрелянные 17 ноября 1919 г. "32 коммуниста и сочувствующих" относились именно к числу последних.

Валерий Власенко, сентябрь 2012 г.
        Предоставленно автором специально для сайта "Курск дореволюционный"