Отзыв на автореферат диссертации В.В. Енукова
"ИСТОРИЯ ПОСЕМЬЯ - КУРСКОЙ ВОЛОСТИ НА РУБЕЖЕ ЭПОХ (IX-XI ВЕКА)", представленной на соискание ученой степени доктора исторических наук
по специальностям 07. 00. 02 — отечественная история и 07.00.06 — археология
Поскольку в тексте настоящей диссертации (включая ее автореферат) уделено определённое место полемике с моими (с соавторами и без оных) публикациями 1 нахожу должным отозваться на автореферат Владимира Васильевича Енукова и сообщить некоторые свои соображения на сей счет коллегам — участникам вскоре предстоящей защиты этой работы.
В.В. Енуков родом курянин и потому его возврат на родину после учебы в Московском университете был закономерен. За минувшие с начала (1989) его археологической работы на курской земле почти двадцать лет им сделано много. Главные достижения — появление профессионального археолога в штате областного учебного заведения; основание им (совместно с краеведческим музеем в лице Н.А. Тихомирова) стационарной экспедиции, а затем и специализированного музея древностей. Все 1990-е и начавшиеся 2000-е годы Владимир Васильевич своей завидной энергией, волей и научными, организаторскими способностями обеспечил ежесезонную работу данной экспедиции и этого музея. Им и его немногими соратниками накоплены новые богатые материалы из целого ряда опорных памятников курской округи, введение которых в научный оборот обогатит историю и археологию. Хотя Н.А. Тихомиров, к сожалению, отошел от полевой работы, а замены ему в директорате курского музея оказались не столь качественными, это не помешало Владимиру Васильевичу осуществить весьма масштабную программу археологического изучения Курской области. Как говорится, никто пути здесь пройденного у него уже не отберёт… Результаты его многолетних изысканий представлены в диссертации отчасти.
В этой связи напомню известный эпизод из истории русской науки. Когда Павел Николаевич Милюков защищал магистерскую диссертацию, то большинство членов совета предложило присудить ему сразу докторскую степень. Против оказался руководитель магистранта Василий Осипович Ключевский. Проявив в очередной раз свое ехидство, он сказал: «Если мы ему присудим сразу высшую степень, он перестанет заниматься наукой. А дав магистерскую, дождемся и следующей работы…» Результат известен: магистр русской истории Милюков ушел в политику, публицистику и наукой больше не занимался.
Что касается отраженной в автореферате работы, то она, на мой взгляд, достойна современной докторской степени. Поскольку на заслугах диссертанта более подробно отзовутся официальные и ряд неофициальных оппонентов, изложу только свои соображения, в той или иной степени противоречащие выводам и аргументам автора работы. Свои замечания я не даю себе труда выстроить в слишком логичную последовательность, следуя тексту реферата и выделяя курсивом суть вопросов. Я убежден, что защита диссертации что называется по определению предполагает диспут, а не его имитацию.
Фигурирующий в заглавии и тексте работы термин «Посемье». Заключённое в кавычки это летописное имя — допустимая калька источника. Но приводить его всё время без кавычек всё равно, что современного Владимира именовать «Володимером», Курск — «Курескомъ» и т.д. Непонятная и не принятая в литературе архаизация. Допустим, в указе Петра I об основании новой столицы она названа дословно «Санкт Питерс Бурх». Так что же, вернуться к оригиналу?
Этапы и формы политогенеза на территории Восточной Европы рубежа I и II тыс. Именно в поиске места летописного Посеймья на социополитической «линейке» состоят конечная цель и декларированный конечный результат диссертации. На главную новизну претендует термин «сложное племенное княжение». Но что за ним скрывается? Чем он отличается от сложного вождества? Чем «сложное княжение» отличается от «союза княжений», подхваченного диссертантом в историографии? (versus «союзы племен» советских историков, пытавшихся втиснуть древнерусские реалии в теорию общественно-экономических формаций). Из автореферата ответ не вычитывается. Термин «княжение» — летописный. Относительно его применения к тем или иным восточнославянским группировкам существуют не просто разные, как сказано в автореферате на стр. 3, но и вполне определенные, аргументированные мнения (Г.С. Лебедева, А.В. Назаренко и др.). В автореферате есть ссылки на западных авторов концепции вождеств и Е.А. Шинакова. Нет ссылок на тех отечественных авторов, кто первыми адаптировал эту концепцию на евразийскую почву (Н.Н. Крадин, 1995, 2001; Пчелов Е.В., 1995; А.Ю. Дворниченко, 1995; и др.). Эпитет «племенной», прилагаемый В.В. Енуковым вслед за некоторыми другими авторами к понятию «княжения», вряд ли правомерен. О каких славянских «племенах» идет речь на исходе I тыс. н. э.? Термин «племенной» выглядит тёмным и пустоватым уже гораздо ранее (см. работы Г.Г. Литаврина о первых «славиниях» на Дунае). В чём именно состоит «сложность» объединения «Север», декларируемая диссертантом? Применяемые диссертантом конструкции — «племенное княжение», «сложное племенное княжение» (стр. 27) означают, так сказать, «уравнение со всеми неизвестными». Сложными называют вождества, а отношение этих последних к нашим «княжениям» — ещё вопрос. Называть «семцев» социумом — просто тавтология. Что это за социум? Автор диссертации отвечает: может быть, уже государство, может быть и нет… (стр. 37). Отдельные признаки государственности прослеживаются, другие нет (какие именно?). На отдельных памятниках одни, на других другие. Так что ответа-то на главный вопрос темы диссертации пока нет. Аргумент один: сооружение внушительных укреплений не под силу разрозненным общинам. Ну, это как сказать. Применительно к более раннему, скифо-сарматскому периоду А.П. Медведев аналогично аргументирует фортификации, остроумно допуская и другую причину: «С испуга» (перед нашествием строили свои крепости обитатели Восточной Европы вполне добровольно во все времена). В общем, адаптацию современной теории стартового политогенеза на отечественную почву надо продолжать и пример Посеймья тут пока мало что разъясняет.
Термин «волость» маркирует у В.В. Енукова конечный результат развития Посеймья «на рубеже эр». И этот термин древнерусских источников, как и «княжение», достаточно абстрактен. Означает просто «власть», т.е. государство или его части, территории. Источники не применяют его именно к Посеймью. Применяя, просто констатируем, что эта земля перешла под власть Киева. Но разве Посеймье XI даже века тождественно «городам посеймским» XII века?
«Волостей» на рассматриваемой территории сложилось на самом деле несколько — Рыльская, Курская и Псёльская. Именно такие концентрации населения прослежены В.П. Загоровским применительно к XVI в.
Имя «семичи» («семцы»), весьма частотное в диссертации, — древнерусский неологизм. По большому счету загадочный. Ни в каких «источниках» (стр. 15), кроме мономахова «Поучения»2
оно не встречается. Среди ряда его расшифровок, «посеймская» (Д.С. Лихачев, Б.А. Рыбаков, А.А. Горский) отнюдь не стопроцентно достоверная. Как всегда в столь тёмных сюжетах, находятся альтернативные версии. В данном случае — летописный же правобережный урбаноним Семьч. И отсюда могли быть мономаховы персонажи со столь редким именем. Едва ли не единственная прямая этносоциальная параллель — летописные «пищанцы» (как часть радимичей). Зато гораздо больше сугубо географических летописных аналогов нашему Посеймью — Побожье (по Бугу), Поросье (по Росси), Посулье (по Суле) и т.п. Так что же, везде находились «сложные» «социумы»? С этим напрямую связан вопрос о древности термина «Посеймье». И оно, и гипотетические «семцы» появляются в источниках XII в. Относить их на два-три столетия ранее, как делает В.В. Енуков, весьма гипотетично. По крайней мере ясно, что «(по)сеймские» термины носят территориально-географический, а не личный, патронимный характер, отличающий большинство ранних самоназваний летописных славян (радимичи, вятичи, кривичи и др.). На мой взгляд, термины «семцы» и т.п. появляются именно в XII в. на смену архаичному этнополитониму «Север» (переводимому с тех пор в сугубо географический ряд), как результат русификации ещё одного региона роменской культуры.
Упоминаемые в реферате концептуальные гипотезы А.А. Узянова и А.В. Кашкина о системе размещения роменских памятников в Посеймье (стр. 6 и др.), о роменской знати на самых крупных городищах (стр. 21) и ряд других диссертанту стоило бы проверить и дополнить данными новых разведок на территории области, чего, однако, сделано не было. Карты, на которых основана диссертация В.В. Енукова, построены почти исключительно на тех паспортах памятников, что накопились в областном управлении культуры ещё до его появления в Курске. Это, в основном, результаты разведок Ю.А. Липкинга, Н.А. Тихомирова, а в особенности П.Г. Гайдукова, А.А. Узянова, А.В. Кашкина. Более детальная разведка разного рода археологических объектов на территории Курской области остаётся впереди. Она может подтвердить, может скорректировать выводы диссертации о территориальной структуре Посеймья.
Претендуя рассмотреть Посеймье «со стадии его формирования» (стр. 11), автор почему-то минует волынцевскую предысторию роменцев. Может быть, потому, что волынцевский материал второй половины VIII в. подкрепляет неудобную диссертанту мысль о более тесной связи «его семцев» с Каганатом? О.А. Щеглова, как известно, убедительно соотнесла хронологию и топология так называемых антских кладов с установление хазарского влияния, а салтовские вкрапления на всех волынцевских памятниках — с летописным сюжетом хазарской дани, выплачиваемой летописными носителями роменской культуры.
От выражения «севера» (стр. 11 и др.), введённого А.В. Григорьевым, пора бы отказаться. Древнерусские источники его не знают.
Упоминание о первой известной нам надписи из рассматриваемого региона (стр. 18) — граффити на горнальском астрагале — не учитывает её позднейшего, современного чтения А.А. Медынцевой (2000), которое кратно увеличивает размер надписи и решает вопрос о её принадлежности к древнегреческому, либо кириллическому алфавитам.
Тезис диссертанта о минимальности северных, об отсутствии скандинавских древностей в роменском Посеймье не учитывает соответствующих работ Е.А. Шинакова и моей на эту тему3
С момента опубликования указанных работ перечень соответствующих находок в Посеймье вырос (подвески того же самого скандинавского стиля, что найденные в Гнёздове; другого рода амулеты; дирхемы со скандинавскими графитти и проч.). Тезис об отсутствии скандинавов в Посеймье не согласуется со всё увеличивающимся количеством их этномаркирующих артефактов, которые вряд ли могли быть предметом торговли, являясь предметами личного благочестия пришлых язычников и христиан. В той связи стоит и обойдённый автором диссертации вопрос о начале христианизации региона, шедшей явно с северо-запада.
Сюда же примыкает упомянутый диссертантом (стр. 23–24) «Сеймгол».
Я тоже истолковывал его в «посеймском духе». А именно, так. В «Описании мира...» Хаука Эрлендссона (умер в 1334 г.), составленном в начале XIV в., но информационно восходящем к предыдущим столетиям, вплоть до X, рассматриваемый гидроним дан в контексте, едва ли случайном: «Nepr [oc] Nyia [.] Seimgol. Duna. Olkoga. Vina. K(a)uma». Не исключено, что Сейм-«Сеймгол» на взгляд и по опыту информаторов исландского географа широтно смыкает меридиональные в основном маршруты викингов по воде. Они начинались с Балтики через Неву-«Нийю» или же Западную Двину-«Дуну» и вели в Днепр-«Непр» — с одной, западной стороны Гардарики, а с другой её же — восточной стороны, через неназванную (или спутанную по созвучию с Волгой-«Олкогой») Оку в ту же Волгу-«Олкогу» и, далее, по Северной Двине-«Вине» в Белое море; или же на Каму-«Куму». Намеченный маршрут огибает по сути все земли восточных славян и их ближайших соседей, которые могли практически заинтересовать норманов как торговцев и ремесленников, наёмников или пиратов.
Но справедливости ради упомяну, что «ларчик» скандинавского «Сеймгола» может «открываться куда проще». А именно, за этим термином способна скрываться «важная для скандинаво-балтийской торговли провинция Семгалия, в летописи Зимигола, Зимегола, упомянутая в двух или даже трёх [надгробных] надписях [Скандинавии]; сама река [Западная Двина] называлась поэтому нередко Seimgala-Duna» (Брим В.А., 1931, с. 217). Так что с равной,если не большей долей вероятия этот термин к юго-востоку Руси никак не относится.
Заметное место в построениях диссертанта принадлежит нумизматике. Однако В.В. Енуков напрасно думает, что упомянутые им в автореферате наблюдения раннего В.Л. Янина «в течение четверти века оставались практически незамеченными» (стр. 5). Янинскую теорию развивал целый ряд авторов. Резюмирую их наблюдения. Восточное серебро попадало сюда с самого начала своего движения в Европу в конце VIII в. (Гнездиловский клад, от которого сохранились, по-видимому, старшие монеты, для Европы, вообще говоря, уникально ранние). Собственный монетный рынок формируется в Посеймье c началом IX в. (как видно по Безымянному и Моисеевскому кладам). Общеевропейская карта кладов этого (833–900 гг.) периода [Янин В.Л., 1956] ясно обнаруживает, что дирхемы устойчиво шли тогда в Посеймье по Оке с Волги, но за пределы среднего Сейма монеты не выходили, находясь, как видно, главным образом во внутреннем обращении здешних роменцев. В X в., примерно со второй его трети, дирхемный поток в Посеймье достигает максимума. К данному столетию относится подавляющее большинство — не менее 8 кладов отсюда. Причем серебро с этих пор с не меньшей интенсивностью начинает «вытекать» из Посеймья на запад, к Чернигову и Киеву, и на север, к Новгороду и Балтике. Однако на внутрисеймском обороте денег этот экспорт не сказался. В то время качества (вес и сплав) дирхемов ухудшились. Вследствие чего на территории роменской культуры локализуются клады дирхемов, обрезанных в кружок, тогда как на территориях, уже покорённых Русью, в кладах резко увеличивается количество монетных обломков и обрезков [Зайцев В.В., 1992]. Эта картина демонстрирует две разные денежные системы: роменскую, стремящуюся сохранить практику приема равновесных монет, и русскую, перешедшую к приему серебра на вес [Шинаков Е.А., Зайцев В.В., 1993]. Одной из причин северянского консерватизма могла быть традиция денежной дани Хазарии, затем Киеву, исчислявшейся (вопреки преобладавшему в историографии мнению) не столько в меховых «деньгах», сколько именно в целых дирхемах (летописный «щьляг» = «шекелю» иврита = «белой», серебряной монете)4. Маркированное кладами обрезанных дирхемов время совпадает с нарастанием материального благополучия роменцев, что выражается в перестройке и укреплении их городищ — межплеменных центров примерно с середины X в. По Березовскому кладу, в частности, видно, что «семцы» запасались тогда как цельновесными монетами ранних чеканов для внешнеторговых операций, так и обрезами более поздних, худших дирхемов для сделок внутренних [Фомин А.В., 1995]; в этом кладе эти два типа монет содержались в разных горшках.
Дирхемы чеканки 930–950-х гг. из Хазарии и Булгарии через район Курска направляются прямиком к Новгороду, Балтике, минуя первоначальную Русскую землю — Киев, Чернигов и Смоленск [Фомин А.В., 1995, карта; Моргунов Ю.Ю., Щавелёв С.П., 1997]. Таким образом «семцы» замахнулись на монопольную сверхприбыль в монетном транзите. Похоже на то, что серебряную блокаду Руси прорвали восточные походы Святослава Игоревича 965–966 гг. [Гадло А.В., 1994], затронувшие (судя по гибели Большого Горнальского городища в пожаре именно в 970-е гг.) и какую-то часть территории «семцев». Переключение вектора монетного потока с Балтики на Поднепровье заметно по динамике выпадения кладов там и тут: хотя ввоз монет с Востока с середины X в.. неуклонно убывал, но в Скандинавии именно с 960–970-х гг. число кладов и общее количество монет сокращается раза в три [Потин В.М., 1970], а в Посеймье последний период ввоза дирхемов представлен кладами не хуже предыдущих. Последнее обсто-ятельство отражает, как видно, и усиливавшийся с тех пор военный натиск Руси на северян (археологически запечатленный новыми пожарищами на роменских городищах). Скорее всего, именно военная угроза служила причиной сокрытия не только чисто денежных (так сказать, экономических), а впервые тут денежно-вещевых кладов (как например, Воробьевский и Золотухинский клады, вряд ли случайно совпадающие по времени выпадения между собой и с датой гибели Б. Горнальского городища).
Жители Посеймья не ограничивались ролью посредников в международной торговле арабским серебром. Они сами потребляли значительное (сопоставимое с любым другим микрорегионом Восточной Европы или Скандинавии!) количество дирхемов (клады, установлено, выпадают не столько по путям передвижения монетных потоков, сколько в районах монетных рынков их перепродажи и прямого использования как всеобщего эквивалента стоимости товаров). Часть арабского серебра переплавлялась северянами в этнознаковые украшения и атрибуты языческого культа [Орлов Р.С., 1988, 1994], символы престижа племенной знати и дружины [Узянов А.А., 1983], а часть вовсю ходила на их территории именно как деньги при обмене товаров и услуг. Последнее видно по целому ряду признаков: дисперсия монет по территории роменских поселений (отложились в жилищах, хозяйственных ямах, погребениях); горшки-копилки для монет; принадлежность посеймских кладов к северной денежно-весовой системе IX в. [Янин В.Л., 1956; вопреки сомнениям А.Н. Назаренко, 1996], что имеет глубокие исторические корни в этноэкономической общности Приильменья и Посеймья [Щавелёв С.П., 1997]; практика обрезки монет с началом их порчи производителями; заметное присутствие в сеймских кладах сильно потертых монет 5. Этими фактами опровергается застарелое мнение о сплошь натуральном характере хозяйства, родо-племенном строе северян накануне их «окняжения» Киевом. Судя по «серебряному индикатору», именно участие в международной торговле наиболее престижным на исходе I тыс. импортом — арабским серебром послужило решающим фактором политического ароморфоза на территории позднероменской культуры, ее перехода от потестарных (родо-племенной, затем вождеской) стадий общественного развития в IX – начале X в. к стадии раннегосударственной. На Днепровском Левобережье во второй трети X в. сложилась конфедерация, подобная той, что несколько ранее породила на Северо-Западе Древнерусское государство [Мельникова Е.А., 1995]. Победа этого последнего над восточными соседями не выглядит фатальной; покорение северян и их союзников далось Киеву с большим трудом и продлилось до середины XI в., когда, кстати сказать, выпадение монетных кладов в Посеймье полностью прекращается почти на век.
Так печаталось мной в 1990-е гг.
По автореферату заметно, что его автор склонен принимать построения своих предшественников, которые Посеймьем уже не занимаются (А.К. Зайцева, А.А. Горского) и, как правило, оспаривать тезисы авторов, занимавшихся этой темой параллельно с ним самим (А.В. Григорьева, Ю.Ю. Моргунова, С.П. Щавелёва), либо миновать их (А.В. Зорина). Было бы правильным привлечь к процедуре защиты этой диссертации Александра Вадимовича Григорьева (Москва – Тула), как-никак, автора наибольшего числа монографий о роменской культуре. Как говорится, да будет выслушана и другая сторона… На конференциях эти два авторитетные археолога постоянно и продуктивно спорят об исторических судьбах роменцев.
В одних спорных случаях аргументация диссертанта выглядит убедительнее, в других нет, а в третьих напрашиваются компромиссные выводы. Так, относительно изменения демографической структуры Посеймья под натиском Руси прав и А.В. Григорьев (археологически надежно прослежены следы массового бегства носителей роменской культуры в более северные области), и В.В. Енуков (проследивший примеры «резерваций», устроенных Русью для захваченной части населения Посеймья).
В.В. Енуков виртуозно реконструировал особенности роменской фортификации в Посеймье (стр. 15). Но конструкцию типа «косой острог» обнаружил в своих сибирских штудиях раннего Нового времени американист А.В. Зорин (Курск). Он же обратил внимание диссертанта на первые планы Курска6. Надо было бы на него сослаться, как на автора соответствующих идей. И главное, почему северяне строили именно так? (как это повторилось потом в Сибири лет пятьсот спустя).
Трудно согласиться с тем, то конец автономии летописных северян был положен Владимиром I в 980-х – 990-х гг. (стр. 30). Допущение диссертанта, что его походы «могли» проходить через Посеймье, обосновано гипотезой же — динамикой выпадения кладов арабского серебра. Другие интерпретации этого же источника (см. выше) в расчёт не берутся.
Раскопанные В.В. Енуковым укрепления Курска рубежа X–XI вв. могли быть сооружены вовсе не победителями-русью, а местными жителями под угрозой со стороны этой последней. Тем более что конструкция упомянутых укреплений вполне в роменских традициях. Вряд ли бы киевские инженеры и военные так быстро бы переучились. В.В. Енуков сам констатирует («к сожалению») отсутствие следов поновления укреплений на месте курского роменского городища. Из этого положения диссертант пытается выйти, в очередной раз привлекая для обоснования своей гипотезы гипотезу другого автора — В.В. Коваленко о гибели Шестовицы якобы под ударом Мстислава Владимировича. Но предкиевская варяжская цитадель не ровня дальней крепости, земляки которой до конца сражалось на стороне Мстислава в битве при Листвене. Зачем же ему было разрушать киевский якобы форпост на Сейме, когда все события его борьбы с Ярославом разворачиваются вокруг Чернигова? Именно Мстислава я предлагаю считать основателем Курска как древнерусского города (в середине 1020-х гг., когда «наступила тишина на всей Русской земле», по свидетельству летописца).
Предлагаемая датировка основана на сопоставлении временных реперов летописи и жития Феодосия Печерского7.
Не стоит вообще представлять русификацию сопредельных Киеву территорий как одномоментный процесс. Как известно из летописи, и северян, и ясов и касогов, и вятичей Руси приходилось приводить к покорности неоднократно. Северяне тут не были исключением. О «нарубании» дружинников сюда, о «построении городов на Семи» уже при Владимире Святославиче, летопись ничего не упоминает. Посол к печенегам Бруно Квертфуртский в 1006 (или 1007) г. достиг «змиевых валов» на границе «державы Владимира» километрах в ста от Киева. Сеймская цепочка укреплений никак тогда не стыковалась с посульской линией киевской обороны от кочевников. Ни один из 12 владимировых сыновей не получил по завещанию отца владения на всём огромном Левобережье! Тот факт, что «дерева» как этнополитоним исчезают из летописи именно при Владимире, а «Север», «северяне» фигурируют ещё при его наследниках Мстиславе и Ярославе, ясно указывает на действительный финал этого последнего объединения. Более ранние датировки — это всё предположения краеведов XVIII–XX вв. (Г.Н. Булгакова, Г.Н. Анпилогова и др.), повторяемые соискателем учёной степени. Пожары же на роменских поселениях по Сейму нельзя приурочить именно к Владимиру I, они могут относится и к его ближайшим преемникам. Должно быть, процесс покорения Посеймья растянулся на несколько десятилетий; при чём сочетались торговая, миграционная, дипломатическая и, наконец, собственно военная составляющие.
Более корректно согласует данные письменных и археологических источников обо всем этом концепция А.В. Григорьева, развивающая некоторые традиции историографии вопроса. На первых этапах своей экспансии на Левобережье Русь подчинила себе только его западную часть, а восточная, в особенности Посеймье, сохраняют автономию вплоть до начала XI в., а в некоторых регионах и гораздо позднее («у Н.А. Тропина» среди боршевцев — аж до XII–XIII вв.). Полностью и окончательно подчинил роменцев власти Киева только Ярослав, после устранения с политической арены Мстислава и его наследника Евстафия. Их отцу Владимиру же не всегда удавалось защитить от печенегов даже свою столицу Киев, так что о столь удалённом пограничье со степью, как Посеймье, говорить применительно к Руси последней четверти X в. не стоит.
Одним из мотивов искусственного удревнения древнерусского Курска подозревается мной желание отпраздновать его 1000-летний юбилей уже пока мы живы, не оставляя все возможные дивиденды этого события потомкам (Так поступили в левобережном Белгороде — сначала 300-летнем, а вскорости уже «1000»-летнем — и это стало позором для историков и музейных работников). Ждать сакраментального 2032 г. в Курске стоит только долгожителям, ведущим здоровый образ жизни…
Социальная номенклатура житийного Курска объясняется гораздо проще, чем думает диссертант (стр. 34–35). А именно, параллелью светских и церковных терминов относительно одних и тех же общественных групп. Вряд ли житийный «властелин» южного Курска на самом деле так назывался. В переводных памятниках древнерусского периода замечается два ряда параллельных терминов — один оцерковленный, а другой обмирщённый. Например, в «Изборнике» Святослава 1076 г. (по времени составления практически совпадающему с периодом жизни Феодосия) явно параллельные термины из этих двух рядов — «бояре» и «вельможи» соответствуют одному и тому же греческому термину [Завадская С.В., 1996, с. 28–29] — «megistos», дословно «превосходный», т.е. «главный», «начальник». А по другому памятнику того же рода — «Поучению о посте...» из сборника «Златоуст» вырисовывается характерная именно для XI – начала XII вв. картина общественного соподчинения (сословно-административная «лестница»): «Рече блаженыи апостол ... iако же бо цесарь боле есть князя, а князь — воеводы, а воевода — болярина, а болярин — сотника, а сотник — пятидесятника, а пятидесятник — слуги» [Там же, с. 29].
Отсюда становится понятна описанная Нестором-агиографом общественная иерархия в Курске того времени. Понятие «князь» применяется этим киево-печерским монахом-летописцем и в данном своем произведении — «Житии» — исключительно к Рюриковичам — «властелинам» Киева и соседних «столов». А именно, Ярославу Владимировичу и его детям — Изяславу, Святославу, Всеволоду. В Курске княжеского стола тогда ещё не было, клан Рюриковичей пока не разросся до такой степени, которая привела к усилению раздробленности земель, поэтому о руководителе этого города как о князе здесь речь идти не могла.
Княжеские «вельможи» синонимически именуются Нестором «боярами». Представлять власть князя они могли не только в само?й столице Киеве, но и по всей тогдашней Руси. Абстрактные «властители города» (библейский парафраз) поминаются автором «Жития» в самом его начале безотносительно к какой-либо местности. Надо полагать, что и курские «вельможи» из данного памятника не кто иные, как бояре. А по-церковному «властелин» этого города «по-граждан-ски» звался «воеводой», посаженным управлять этой землей неким князем-Рюриковичем или (если следовать житию) самим великим князем-«цесарем» из их же среды (следующие ранги общественной иерерахии).
О списке публикаций диссертанта (стр. 37–39) пусть судят коллеги из диссертационного совета. Задамся вопросами лишь по поводу названия собственно докторской его книги «Славяне до Рюриковичей». Тут каждое слово загадочно. Какие именно «славяне»? Из библиотечного каталога читатель не поймёт. Почему «до»? Вся работа о том, как по соседству, при участии, в результате агрессии именно Рюриковичей жили эти самые «семцы». Почему только Рюриковичи, когда из письменных и археологических источников установлены альтернативные им скандинавские династы в Чернигове, Полоцке, Турове и, вероятно, не только там? Всё вместе напоминает книгу по истории КПСС «Брежнев до Ельцина» или что-то в этом роде…
Всем высказанным мной выше соображениям Владимир Васильевич может уделить некоторое внимание в своей дальнейшей работе, которая должна бы учесть основной массив его курских раскопок, относящийся к XII–XIV вв. в истории того же самого региона.
А сейчас я полагаю, что соискатель докторской степени, тем более по двум означенным выше специальностям, её достоин. Получив её, он с ещё большей энергией займется историей Курского Посеймья и Курского княжества в «своё» время — XII–XIV вв.
Доктор философских наук,
доктор исторических наук,
профессор,
заведующий кафедрой философии
Курского государственного медицинского университета
С.П. Щавелев
17.11.2007 г.
ПРИМЕЧАНИЯ:
1. См.: Щавелев С.П. Возраст личности и история общества: новое прочтение курской биографии Феодосия Печерского // Проблемы исторической демографии и исторической географии Центрального Черноземья. Сб. научных докладов IV межвузовской конференции. М. – Курск, 1994. С. 21–29; Этноним «северяне» и его историко-географические особенности в Курском Посеймье // Проблемы исторической демографии и исторической географии Центрального Черноземья и Запада России. Сб. тезисов V международной конференции. М. – Брянск, изд-во Брянского пед. ун-та, 1996. С. 26–29; Подвиг во имя христианских идеалов: образец Св. Феодосия Печерского (новая хронология) // Святий князь Михайло Чернiгiвський та його доба. Матерiали церковно-iсторичноi конференцii. Чернiгiв, «Сiверянська думка», 1996. С. 67–69; Курское Посеймье в «Поучении» Владимира Мономаха // Россия и Украина на пороге XXI века. Пути сочетания национальных интересов и братского взаимодействия (Тезисы докладов и сообщений международной конференции). Воронеж, Центрально-Черноземное книжное изд-во, 1997. С. 78–81; «Северяне от кривичей»: новгородско-курские параллели как примечание к летописной формуле // Прошлое Новгорода и Новгородской земли. Материалы научной конференции. Новгород, изд-во Новгородского ун-та им. Ярослава Мудрого, 1997. С. 33–38; Левобережье Днепра в IX–XI вв. как культурно-политический феномен // Проблемы исторической демографии и исторической географии Центрального Черноземья и Запада России. Липецк, изд-во Липецкого гос. педагогического ин-та, 1998. С. 11–13; Воевода Претич и войско Днепровского Левобережья в событиях печенежской войны 968 г. // Материалы международной научно-практической конференции «Юг России в прошлом и настоящем: история, экономика, культура». Белгород, изд-во Белгородского гос. ун-та, 1998. С. 14–16; Древнерусский Курск: предпосылки и период становления города // Курские тетради. Курск и куряне глазами ученых. Тетрадь вторая. Курск, изд-во Курского пед. ун-та, 1998. С. 3–25; Клады куфических монет в Курском Посеймье // Археология Центрального Черноземья и сопредельных территорий. Тезисы докладов научной конференции. Липецк, изд-во Липецкого гос. пед. ин-та, 1999. С. 155–159; Местоположение древнего Курска // Исторический город в контексте современности. Материалы межрегиональной научно-практической конференции. Вып. IV. Нижний Новгород, Нижегородский гуманитарный центр, 1999. С. 10–15; Находки и значение северных древностей в Курском Посеймье рубежа I и II тыс. н. э. // 60 лет кафедре археологии МГУ им. М.В. Ломоносова. Тезисы докладов юбилейной конференции. М., 1999. С. 246–249; Курск. История города от Средневековья к Новому времени: X–XVII века. Курск, изд-во «Учитель», 1999. 292 с. («Курский край». Т. IV) (В соавторстве с А.В. Зориным, А.И. Раздорским); Северяне «Повести временных лет» и формирование древнерусской народности // Проблемы славяноведения. Сб. научных статей и материалов. Вып. 1. Брянск, изд-во Брянского гос. пед. ун-та, 2000. С. 7–25; Курск на Ловати и Курск на Тускари: историко-археологический комментарий к топонимическому дубликату // Топонимия и диалектная лексика Новгородской земли. Материалы Международной научной конференции «Историческая топонимика Великого Новгорода и Новгородской земли» 13–15 ноября 2001 г. Великий Новгород, изд-во НовГУ им. Ярослава Мудрого, 2001. С. 83–90; Сеймский путь (в системе международных коммуникаций Восточной Европы рубежа I и II тысячелетий н.э.) // Археологический сборник. Гнёздово. 125 лет исследования памятника. М., 2001 (Труды ГИМа. Вып. 124). С.145–158, илл.; Общее и особенное при освоении Русью Курского Посеймья // Русский сборник. Сб. научных трудов, посвященный 25-летию исторического факультета Брянского гос. университета имени академика И.Г. Петровского. Брянск, изд-во БГУ, 2002. С. 14–35; Клады арабского серебра в Курском Посеймье // Клады: состав, хронология, интерпретация. Материалы тематической научной конференции.Санкт-Петербург, 26–29 ноября 2002 г. СПб., СПбГУ, 2002. С. 144–149; Лунница и крест: христианизация Юго-Востока Руси (По материалам Курского Посеймья) // Днепро-донское междуречье в эпоху раннего средневековья. Сб. статей. Воронеж, Воронежский гос. ун-т, 2005. С. 94–109; Мстислав Лютый — основатель житийно-летописного города Курска (к вопросу о славянских, варяжских, касожских участниках строительства Древнерусской державы) // Русь на перехрестi свiтiв (Мiжнароднi впливи на форування давньоруськоi держави) IX–XI ст. Матерiали Мiжнародного поьового археологiчного семiнару (Чернiгiв – Шестовиця, 20–23 липня 2006 г.). Чернiгiв, «Сiверянська думка», 2006. С. 227–231; Имена городов с формантом «-ск» как топонимический источник политической истории Древней Руси // Русский сборник (Труды кафедры отечественной истории древности и средневековья Брянского государственного университета имени академика И.Г. Петровского. Вып. 2–3). Брянск, РИО БГУ, 2006. С. 186–188; Мера этничности летописных северян по археологическим данным // Археологическое изучение Центральной России. Тезисы Международной научной конференции, посвященной 100-летию со дня рождения В.П. Левенка (13–16 ноября 2006 г.). Липецк, Липецкий гос. пед. ун-т, 2006. С. 307–310.
2. См. подробнее: Щавелев С.П. Курское Посеймье в «Поучении» Владимира Мономаха // Россия и Украина на пороге XXI века. Пути сочетания национальных интересов и братского взаимодействия (Тезисы докладов и сообщений международной конференции). Воронеж, Центрально-Черноземное книжное изд-во, 1997. С. 78–81.
3. См.: Шинаков Е.А. Северные элементы в культуре Среднего Подесенья X–XI вв. // Историческая археология. Традиции и перспективы. К 80-летию со дня рождения Д.А. Авдусина. М., 1998; Щавелев С.П. Находки и значение северных древностей в Курском Посеймье рубежа I и II тыс. н. э. // 60 лет кафедре археологии МГУ им. М.В. Ломоносова. Тезисы докладов юбилейной конференции. М., 1999. С. 246–249; Его же. Викинги на юго-востоке Руси (по находкам скандинавских древностей на земле летописных северян) // I Северный Археологический конгресс. Новосибирск, 2002.
4. См. об этом: Щавелев С.П. Славяне и хазары: даннические отношения как индикатор потестарно-политического взаимодействия // Проблемы славяноведения. Сб. научных статей и материалов. Брянск, изд-во Брянского гос. ун-та, 2002. С. 5–14, илл.; Его же. Славянская дань Хазарии: новые материалы к интерпретации // Вопросы истории. 2003. № 10. С. 141–146.
5. Подробнее этот сюжет см.: Щавелев С.П. Клады куфических монет в Курском Посеймье // Археология Центрального Черноземья и сопредельных территорий. Тезисы докладов научной конференции. Липецк, изд-во Липецкого гос. пед. ин-та, 1999. С. 155–159; Его же. Клады арабского серебра в Курском Посеймье // Клады: состав, хронология, интерпретация. Материалы тематической научной конференции.Санкт-Петербург, 26–29 ноября 2002 г. СПб., СПбГУ, 2002. С. 144–149.
6. См.: Зорин А.В. Курская крепость XVII в. // Курские тетради. Вып. 5. Ч. 1. Курск, 2004.
7. См. расчет в кн.: Щавелев С.П. Феодосий Печерский — курянин // Преподобный Феодосий Печерский. Жизнеописание. М. – Курск, 2002. С. 72–155, 173–182; илл.; 2-е изд. в печати.
