автор: Ю.ОЗЕРОВ

Приходит много электронных посланий от курян, кого судьба занесла далеко от нашего города. Один из них - Алексей Евдокимов из Санкт-Петербурга. Среди прочего он прислал рассказ-быль из жизни Курска начала века, написанный его отцом, ныне уже покойным, Дмитрием Евдокимовым.

Весь март и апрель 1915-го через Курск шли эшелоны с пленными австрийцами. Поговаривали, что перевозят капитулировавший 120-тысячный гарнизон австро-венгерской крепости Перемышль.

Вначале пленных возили с полным конвоем, но скоро эта строгая мера стала ненужной. Чувствовали они себя в безопасности и, судя по всему, были рады, что избавились от угрозы погибнуть в бою либо умереть в осажденной крепости от дизентерии или тифа. Австрийцами их можно было назвать только условно: много чехов, словаков, поляков и украинцев, для которых Австро-Венгерская империя совсем не была родной матерью. Бежать из русского плена они не собирались, из эшелонов не уходили, держались вместе. Худо-бедно, но в дороге кормили, россияне относились к ним добродушно и врагами не считали. Да хоть бы и враг - поверженный, он для русского превращался в человека, заслуживающего жалости и снисхождения. Таково уж свойство нашего национального характера.

В то время в России самым большим христианским праздником была Пасха. Отмечалась она весной три дня подряд. Магазины, лавки, рынки, базары были закрыты, большинство фабрик, заводов, мастерских не работало. Во всех храмах целую неделю ежедневно звонили с утра до вечера в колокола, причем доступ на колокольню был открыт всякому желающему "побалабонить".

К Пасхе готовились заранее: солили, коптили, делали домашнюю колбасу, варили и красили яйца, пекли куличи, пироги, ватрушки. Самая бедная семья из последних возможностей старалась хоть как-то отметить этот большой церковный праздник. Мы, дети, ждали его с нетерпением. За два месяца Великого поста, предшествовавшего Пасхе, кислая капуста и картошка с постным маслом, которой нас потчевали родители, успевала изрядно надоесть.

У нас дома тоже готовились. Мы уже предвкушали грядущее пиршество - в первый день праздника на стол ставилось все, что было из съестного. Обычно в субботу в чисто вымытой и убранной горнице накрывался белой скатертью стол, украшенный бумажными цветами, салфетками, вышитыми полотенцами, на который и выставляли все приготовленное к празднику. Было очень торжественно, красиво, а главное - возмутительно аппетитно пахло!

Утром в первый день праздника на станцию пришел большой эшелон с пленными. Когда состав, прогромыхав буферами, окончательно остановился, двери теплушек начали с визгом отворяться и их "население" высыпало на платформу. Большинство пленных разбрелось по вокзалу "в отношении чего бы покушать". Но все закрыто, никакой торговли не было. Более догадливые "австрияки" пошли по поселку в надежде купить продукты у населения.

Дом, в котором мы жили, стоял недалеко от вокзала, и к нам сразу вошли четверо австрийцев. Мешая русские слова с родными, они просили продать им хлеб, предлагали в уплату серебряные кроны, очень похожие на русские полтинники.

Мамы дома не было, она с младшей сестренкой ушла с утра к соседке. Дома остались старшая сестра Татьяна (ей тогда было тринадцать лет) и мы с Алешкой - братишки-близнецы.

Когда мы поняли, чего они от нас хотят, сестра взяла с полки две буханки ржаного хлеба, который мать испекла на целую неделю, и, разрезав их пополам, отдала. Деньги брать отказалась, но пленные положили на край стола две серебряные монеты и удалились очень довольные.

Не прошло и двух минут, как в дом набилось множество разноязыкого народу из эшелона. Они со слезами на глазах благодарили сестру, целовали ее руки, а она, плача, разрезала буханки и щедро раздавала их австрийцам.

Недельный запас печеного ржаного хлеба исчез моментально. Потом пошли в ход пироги, куличи, вареные крашеные яйца, но скоро и те кончились.

Скоро мы остались втроем - ошеломленные и напуганные. Вернулась мать и, увидев пустой стол, удивленно всплеснула руками. Сестра рассказала сквозь слезы всю правду. Мать начала было ее ругать, но потом и сама разрыдалась.

Позднее она говорила: "Вспомнила я про отца. Как он там, на войне? Может, так же страдает? Свету божьего невзвидела, страх меня обуял, слезы сами полились".

В этот момент вошли поп с дьяконом, за ними плелся старичок-псаломщик с большой плетеной корзиной для доброхотных даяний православных прихожан.

Увидев плачущих мать и дочку и пустой стол, поп удивленно спросил о причине столь печального явления в светлый праздник. Мать все подробно рассказала и, сильно сокрушаясь, добавила: "А что ж мы сами есть будем эти три дня? У нас ничего не осталось, а купить негде - все закрыто".

Выслушав внимательно рассказ матери, священник торжественно изрек:

- Антоновна! Бог дал твоей дочери чистую душу и доброе сердце. Это он повелел ей отдать все страждущим, хоть и неправославным.

Мать, сестренка и мы с братом стояли молча, каждый по-своему осознавая необычность момента. Тем временем поп с дьяконом окропили святой водой стол и направились к выходу.

- Господь и вас не оставит щедротами своими, - добавил отец Михаил уже с порога.

Мы с братом принесли из погреба картошки, сварили и лихо съели ее с постным маслом - только за ушами трещало!

Вечером, когда мать собирались снова варить картошку, неожиданно пришел старичок-псаломщик со своей неразлучной корзиной, накрытой белой салфеткой:

- Батюшка велел принести вам пищу телесную. Побыстрей опорожните корзину, а то недосуг мне, - надо к вечерне торопиться...

Под салфеткой оказались пироги, крашеные яйца, большие куски кулича, ватрушки-завитушки разные... Нам этой снеди хватило чуть ли не на всю пасхальную неделю.

Потом мы с братишкой долго размышляли: то ли это Бог наградил нас за доброту Татьяны, то ли отец Михаил расстарался. Сошлись на том, что и тот, и другой поступили справедливо...

Дмитрий ЕВДОКИМОВ, 1987 год.

опубликовано "Городские известия" № 43, 7 апреля 2007 года