автор: В.Г. Власенко

В марте 1978 года в музейной библиотеке работал следователь КГБ. Он изучал материалы о курском обществе краеведов. Тем кто интересовался местной историей давно было известно, что краеведов не только Курска, но и всей Центрально-чернозёмной области репрессировали в самом начале 30-х годов. Обвинение им предъявили дикое: пропаганда монархизма под вывеской краеведения. И вот почти полвека спустя начался пересмотр дела. Мы надеялись, что разобравшись в этой истории, власти объявят о невиновности напрасно пострадавших людей, но тогда этого не случилось. О результатах пересмотра дела были оповещены только родные репрессированных. Лишь после распада СССР материалы о незаконно репрессированных краеведах появились в областных СМИ. Хочу однако указать на такую характерную черту. Тогда в конце 70-х годов работавший в музейной библиотеке следователь с возмущением говорил про обвинительные акты 37-го года хранящиеся в архивах КГБ. По его словам юридических оснований у этих "дел" не было никаких, а по форме эти опусы были почти нецензурными. Рассказывал он также, что в самих "органах" того времени царила атмосфера страха, что многие сотрудники сами попадали в давильню массовых репрессий.

22 марта 1978 года моему деду А. М. Булгакову исполнилось 85 лет. За праздничным столом я рассказал о деле краеведов. В ответ мы, его дети и внуки услышали от старика рассказ, который всех нас ошеломил. На второй день я записал его, стараясь сохранить особенности дедушкиных речевых оборотов. Ниже я привожу эту дневниковую запись 33- летней давности и мой нынешний комментарий к ней.

"Да, страшное было время, - вспомнил дед. - Не было ни одной организации, где не арестовали хотя бы двух-трех человек. И, в основном, руководителей. Да и не только их. У нас в тресте всех подобрали, один я уцелел".

Дед вдруг прикрыл лицо ладонью и всхлипнул.

-Пап, да ты что! Не расстраивайся! Дело-то прошлое, и вспоминать его нечего! - стали утешать его дочери - мать и тётя Ира.

-Нет, я все-таки расскажу, почему меня не взяли в 37-м. Я всю жизнь молчал, а теперь скажу.

Дедушка прокашлялся, высморкался и начал рассказывать.

-Лет за пять до 37-го года с вредительством борьбу вели. А по нашему тресту "Главмука" были случаи поломки коленчатых валов в паровых машинах. И поломки эти были почему? Коленвал должен быть установлен строго по оси. Для этого его положение надо замерить в трех плоскостях. А таких приборов тогда у нас еще не было, это уж потом они появились. Приходилось замерять обыкновенным уровнем. Вот и выходили коленвалы из строя. Как я уже сказал, по тресту несколько случаев было, в том числе и у нас в Курске. И вот приехали из Москвы с проверкой: в чём дело, нет ли здесь вредительства. Создали комиссию, в том числе и я туда попал. Когда стали разбираться, я доказывал, что вал ломается по технических причинам и эти причины изложил на бумаге. По этому поводу в самом начале арестовали главного инженера 17-ой мельницы (фамилию дедушка не вспомнил) и кое кого ещё. А когда разобрались - их отпустили. И вот проходит некоторое время - за мной являются. Дело было поздно вечером. Но, надо сказать, все делалось вежливо. Матери сказали, чтоб не волновалась. Мы говорят вашего мужа вызываем для нужной беседы, он вернется. Ну отвезли в это здание, я там подождал некоторое время, - вызывают в кабинет.

"Вы такой то?" "Да" - говорю. "Это ваша подпись под заключением комиссии?" "Да, моя." "Так почему, по вашему мнению, аварии на паровых машинах случаются?" Я опять повторил все, что считал действительными причинами. "Ладно", - говорят мне, "выйдите в коридор, посидите". Сижу, жду. Вызывают в другой кабинет. И вот там мне…

Дедушка снова закрыл ладонью глаза и сильно всхлипнул, хотя было видно, что он сдерживался изо всех сил.

-Пап, да не надо, брось, не рассказывай, если это тебя так волнует, давайте лучше выпьем, - сказала то ли моя мать, толи тётя Ира.

-Нет, нет, дайте досказать, - снова взял себя в руки дедушка. - И вот в этом другом кабинете мне предложили сотрудничать…

Последние дедовы слова прозвучали неожиданно и уж, конечно, неприятно. Не дав возникнуть даже короткой паузе, моя мать, тетя Ира и Галя (дочь т. Иры, моя двоюродная сестра), перебивая друг друга, заговорили:

-Ну и что ж! Ничего особенного! Время было такое! Отказаться-то было нельзя! Успокойся, папа, дело прошлое!

-Да, - продолжал дед, - следователь сказал, что у НКВД есть всюду сотрудники. Но, к сожалению, далеко не все из них дают правдивые сведения, поэтому страдают невинные люди. Мы, мол, ознакомились с вашим делом и считаем вас нужным человеком, который будет давать объективную информацию. Он еще так выразился: "необходимо снизить апогей арестов". Говорил он со мной очень интеллигентно, вежливо. Но, конечно, кое-что мне такое сказал, что я не мог отказаться. Потом я давал там обязательные клятвы, подписывался, а утром меня выпустили. Только поэтому я цел и остался в 37-м, - заключил дед.

(Я сейчас думаю, что такого мог сказать деду следователь в начале 30-х годов? Ведь тогда в Москве ещё не арестовали комкора Л. П.Андрияшева и, следовательно, родная сестра деда еще не была женой "врага народа". Можно предположить, что дедушке напомнили чьим племянником он является. А был он родным племянником Н. Ф. Есменского - хозяина большой мельницы в Орле. Именно дядя заметив у сына своей сестры изобретательскую жилку, на свой счёт послал его учиться в Киев, на высшие технические курсы. И хотя дед проучился там всего полтора семестра - в 16-ом году его забрали в армию - он имел достаточные теоретические знания по устройству паровых машин, чтобы заметно выделяться даже среди тогдашних инженеров. Человеку с подобным прошлым запросто могли "пришить" "эксплуататорское" происхождение. В такой ситуации у деда не было никакого выбора.)

-И сколько же вы с ними сотрудничали? - спросил я, когда прошло первое потрясение.

-Да всю жизнь, до самой пенсии.

-Ну и сколько же донесений вы, дедуш, сделали? - опять спросил я.

-Два! Два раза ходил туда. Первый раз во время войны, когда наши отступали. Мы тогда в Теткино жили. Наши уже ушли, а немцев еще недели две не было. Тоже времечко, не приведи Господи! Полное безвластие. Свои, друг друга убивали, да дома жгли, личные счеты сводили. Так вот, главный бухгалтер мельницы получил зарплату и с нею бежал в Курск. Вся мельница без денег осталась. Вот я об этом и сказал, и что он в Курск уехал. Его через полторы недели в курском ресторане накрыли, а от зарплаты уже меньше половины осталось.

-А кому же вы сообщили, если говорите, что наши уже ушли? - с сомнением спросил я.

-Да, вся власть уже уехала, а люди кое-какие оставались, и я это, конечно, знал.

-А второй раз о чем вы доносили?

-Это уже после войны было, кажется в 46 году. У нас на мельнице пшено воровали. А делали так: придут бабы, жены рабочих, на территорию мельницы с бидончиками - для детей молока понемногу выдавали - насыпят пшена в бидон, а сверху молоко. Так часто и проносили через проходную. И вот однажды нашего механика забрали: якобы он всё это воровство организовал. А я прекрасно знал всю эту историю. К бабам она никакого отношения не имела. Мельнице нужны были кое-какие детали, их доставали на стороне, а время было голодное, на деньги ничего не купишь, вот и приходилось расплачиваться пшеном. Я, значит, пошел и объяснил, что он действительно разрешал брать пшено тогда-то и тогда-то, но делал это по чисто производственным нуждам, а вообще он - человек честный. Через день или два его отпустили. Но он так и не узнал причину своего освобождения. Между прочим, - продолжал старик - во время оккупации многие из наших меня побаивались. Я ведь - беспартийный. Вот секретарь парторганизации мельницы - он ведь в гестапо конюхом устроился. Так он потом говорил: "А я, Александр Михалыч, опасался, что выдадите!" А выдавали другие, на кого не подумаешь.

Дедушка понемногу успокоился, выпил, закусил и заговорил снова.

-Вот Енютин, главный инженер мельницы, - вот кто подгадил. Когда наши уходили, то решили главные узлы машин закопать. А он все немцам показал. Да что машины! Он, негодяй, людей выдавал!

-Пап, я помню, как встретил меня Енютин и говорит: "Пишу, Женя, книгу о том, почему и как большевики проиграли войну, - вспомнила мама.

-Да, не лез бы дурак, куда не следовало - не получил бы своего, когда наши пришли. Ему, кажется, лет десять дали, не то пятнадцать.

Кстати, вот ещё насчет партийных и беспартийных. Косарева, крупчатника, кто-то из своих выдал, что он коммунист, - его прямо на мельнице забрали. Так я его и выручил. Договорился с сыном нашего старого работника, с Ванькой Мурашко, а он полицаем был. Вдвоём с ним и пошли в комендатуру. Так и так говорим, Косарев - человек честный, хороший специалист, а то, что партийный, - разве он виноват? Всех специалистов принуждали в партию вступать. И нам поверили. Взяли с нас расписку, что мы ручаемся за человека - и его отпустили.

-Мельница и при немцах работала? - спросил я.

-Нет, так и не пустили. Ремонтировали, долго налаживали, раза три пытались запустить, но ничего толком не вышло. По этому делу наших даже в гестапо таскали, мол, саботаж устраиваете. Но, слава богу, обошлось, никто не пострадал. А когда Тёткино освободили - мельница уже недели через три муку давала.

-Что, нужные детали прислали? - предположил я.

-Ничего не присылали. Просто постарались, и дело пошло. - ответил дед с едва заметной улыбкой.

Через некоторое время я опять спросил: - Неужели вы за всё время только два раза общались с особистами? Как то не верится.

-Да, сам я ходил туда два раза. Но, конечно, ещё несколько раз меня туда вызывали. Обычно спрашивали, как идут дела на мельнице, какие, мол, проблемы. А потом интересовались, что я думаю об Иванове, о Петрове, о Сидорове. Я всегда отвечал, что люди, о которых идёт речь, порядочные, хорошие специалисты. Иногда мне в ответ усмехались: что-то у вас, Александр Михайлович, все хорошие, все порядочные. Так в жизни не бывает. Кстати, там я, на этих беседах, узнал что на меня писали доносы и не один раз. Прямо об этом не говорили, но намекали так, что всё было понятно.

- А может это дело рук тех самых ивановых-петровых-сидоровых? - вслух подумал я.

- Кто знает? Сейчас об этом гадать нечего: многие из них наверное давно лежат в могилах. - примирительно и даже с печалью ответил старик - а вообще на тёткинской мельнице люди в основном были хорошие.

Дед еще долго рассказывал о разных случаях, связанных с его работой, иногда берясь рукой за лоб и вспоминая: "Как его фамилия? Забыл!…В каком это году было? Кажется, в пятидесятом…"

Допускаю, что в своих признаниях он вольно или невольно оправдывал себя, но общее впечатление от его рассказа было таково: прошлое гораздо сложнее, интереснее, чем это излагается в официальной истории.

Задумав опубликовать воспоминания деда, я никак не мог найти для них подходящего заголовка. Однажды, когда я читал рукопись в кругу друзей, мне вроде бы в шутку подсказали: "Назови это "Исповедь сексота". Хотя слово сексот означает секретный сотрудник, но в понятиях старших поколений оно имеет резко негативный смысл, а именно - доносчик, "стукач". Однако известно, что во времена массовых репрессий очень много людей пострадало не в результате стараний завербованных "сексотов", а из-за клеветнических доносов "бдительных граждан. Цели тех доносов были весьма низменные: сведение личных счётов, освобождение нужных кресел и жилплощади в пользу доносчика. Мой дед Александр Михайлович Булгаков никогда не являлся "стукачом" и даже не мог им быть по своей природе. Это был глубоко порядочный человек. Он не делал зла даже тем людям, которые неоднократно клеветали на него и обливали грязью. Сообщения свои он делал не для того, чтобы кого то наказали, а с целью спасти невиновных. Только однажды он подсказал, где искать преступника, укравшего зарплату всех работников мельницы. Его щепетильность в соблюдении правил поведения даже ударяла по интересам семьи. Всю жизнь, проработав на мельницах и крупозаводах, даже имея квартиры на территории некоторых из этих предприятий, дед никогда не принёс домой и горсти муки, довольствуясь той минимальной порцией продуктов, которую ежемесячно "выписывали" работникам и членам их семей. В детстве я несколько раз слышал от бабушки одну и ту же семейную историю. Когда осенью 41-го года, в период безвластия, на тёткинской мельнице растаскивали запасы зерна и муки, один из старых рабочих постучался к нам в квартиру: "Александр Михалыч, что же вы сидите дома? Продукты ведь тянут кому не лень! У вас семья - чем вы будете детей кормить?"

- Я не могу брать чужого. - понурясь ответил дед.

- Бабушка начала осыпать мужа упрёками и бранью, но он лёг на кровать, отвернулся к стене и молчал.

Часа через два в дверь сново постучали. Рабочие принесли два мешка "сечки". "Берите, Ольга Николаевна, это от месткома распорядились вам прислать."

О том, что дед никогда не использовал свои связи с "органами", подтверждают два примера, о которых я знаю лично. Первый: сразу после освобождения Теткино, семью Булгаковых выселили из квартиры в доме для специалистов и "предоставили" пустовавшую половину в старом домишке на острове Карасёвка. Сделано это было в рамках широкой компании наказания тех кто "сотрудничал с оккупантами". Всю зиму семья из восьми человек ютилась на жилплощади из одной комнатки и одной кухни, с чадящей, плохо греющей печью. А весной дедушку вызвал к себе директор мельницы, приветливо пожал ему руку, сообщил, что произошла ошибка и что завтра же Булгаковым освободят квартиру в том самом терещенковском доме, где они жили раньше. Второй пример: младшему сыну деда, Юрию, была закрыта дорога в институты и техникумы, как человеку бывшему в оккупации, хотя к моменту освобождения Теткино ему не исполнилось и 14 лет. Я думаю, будь на месте Булгакова А. М. другой человек, он и в первом и во втором случае побежал бы "куда следует" и наговорил бы там с три короба, выставляя себя патриотом и героем. Однако у моего дедушки были свои, ещё дореволюционные, понятия о человеческом достоинстве. Принудить к сотрудничеству со спецслужбами таких как он было можно, но стукачами и попрошайками эти люди всё таки не становились.

В одной из своих публикаций (Городские известия № 59-60 за 2009 год.) я уже высказывал мысль, что общественный порядок и нравственные устои в нашей стране вплоть до начала 60-х годов были результатом не жёсткой сталинской дисциплины и не руководящей роли партии. Мораль и порядок постоянно поддерживали люди, которые получили образование и воспитание до революции. Несмотря на страх попасть под топор репрессий, оставшаяся часть старой интеллигенции своим каждодневным поведением оказывала благотворное влияния на молодые поколения. Да и в среде рабочих ещё действовала старая закалка: для них превыше всяких речей и лозунгов были профессиональное мастерство и добросовестный труд.

Одним из таких людей являлся мой дед.

©ВАЛЕРИЙ ВЛАСЕНКО, опубликовано: "Курская правда" 25 октября 2011 г.
        Предоставленно автором специально для сайта "Курск дореволюционный".