автор: В.Г. Власенко

Неделю назад в троллейбусе увидел знакомый греческий профиль с хрящеватым носом. Через десять секунд человек повернулся и показал мне еще более знакомые скулы квадратного тюркского фаса.

-Леша, это ты что ли?

- О, Володя! Булгаков! Сколько лет, сколько зим!

Это был Лешка Толубеев, которого я не видел более четверти века. Вчера по телефону уговорил его пойти на Солянку, чтобы побродить по хорошо знакомым берегам и вспомнить давние события нашей молодости.

Знакомая тропинка вела нас между старыми, уже полностью оголенными тополями, мимо желтых осин и оранжево-красных кленов, огибала заросли бурого ивняка и чащобу высоченных задеревенелых репейников. За ярко-красным кустом бересклета мы свернули к пересохшему заливу и, перейдя его дно, густо заросшее американским кленом, направились к знаменитой когда-то поляне. На ней проходили пионерские сборы и туристические слеты, часто горели костры и раздавались оптимистические песни. Мы знали, что поляны давно уже нет, что там земснаряд вырыл обширный затон, - и все же нам хотелось посмотреть на место, где мы, подростками, сидели с удочками, а позже - причаливали на шлюпках и сушили на траве паруса.

И вот мы вышли к обрывистому, еще не отформованному водой берегу.

- Прямо здесь над обрывом и сядем, - предложил я. - Отсюда весь плес как на ладони.

Хозяйственный Лешка прихватил с собой два куска поролона, и скоро мы уселись как на мягких стульях. Через минуту на траве разместилось все, что надо старым друзьям для неспешной беседы.

- Хорошо, что ты меня сюда вытащил, - сказал Алексей, - я, пока шел, такое вспомнил, что душа волнуется.

- Ну что ж, выпьем по первой и будем вспоминать.

День был солнечным и сравнительно теплым. В воде затона отражалась светло-желтая и оранжево-красная листва прибрежных деревьев. По берегам уходящего вдаль плеса располагались рыбацкие мостки. На некоторых из них виднелись сгорбившиеся спины рыбаков. Где-то над нами изредка стрекотала сорока.

- На днях к нам на завод молоденькая журналистка приходила, ну и меня в числе других о том - о сем расспрашивала. Я ей говорю: "… Пришел на завод в шестьдесят пятом году". Она - морг, морг: "В каком, каком году?". А когда я повторил, уставилась на меня как на живого динозавра.

- А ты хотел, чтобы она на тебя как на молодого смотрела? У тебя ведь внуки уже постарше этой журналистки.

- Положим, не постарше, но уже за девками ухлестывают.

Лешка щелкнул зажигалкой и глубоко затянулся сигаретой.

- Кстати, эта журналисточка мне Анюту напомнила. Когда мы шли по дну залива, смотрю я на здоровенные стволы и думаю: я же сюда с ней на лодке заплывал и рвал ей лилии… И вон там, прямо у поляны, тоже причаливали. Под обрывом, у воды, какие-то ярко-розовые цветы росли, большими такими кустами поднимались, далеко видны были. Она, помню, говорила: "Подплыви туда, давай нарвем".

- Дербенник, - это слово буквально выпрыгнуло из меня, потому что я тоже вдруг услышал чарующий девичий голос.

- Что? - несколько удивленно спросил Лешка. - Что ты сказал?

- Кусты эти дербенником называются. Узнал, когда учился на геофаке.

Мой товарищ смотрел на меня, и в его глазах удивление быстро сменилось догадкой.

- Значит, и ты с нею здесь катался…

Я промолчал. Когда у двух друзей первой любовью была одна и та же девушка, то даже много лет спустя, у них возникают иногда трудные моменты в общении.

Туманной картиной встал у меня перед глазами далекий-далекий день. Мне показалось, что я снова ощущаю спиной бугристый ствол старого дуба, - и в душе всколыхнулось позабытое чувство оскорбленной юношеской гордости. Вспомнились унижения и стыд от того, что я тогда прятался за этим дубом. Прошло почти сорок лет, но я и сейчас не расскажу Лешке о том, что больно вспоминать самому.

- Давай сменим тему, - сказал я через полминуты. - Обо всем, что связано с Аней мы с тобой обговорили двадцать пять лет назад. Для твоего успокоения напоминаю еще раз: то, что ты считал моей победой, на самом деле было моим поражением. Она не захотела стать моей женой. Глупо было бы пересказывать мое состояние после ее отказа. Поэтому давай поговорим о чем-то другом… Я слышал, что развелся с женой лет десять назад. После этого у тебя была хорошая женщина?

Алексей, прежде чем ответить, сделал три-четыре неспешных затяжки.

- Хорошую женщину я упустил, а попал под каблук форменной стерве.

- Как же это вышло?

- Я ведь - начальник участка, в моем подчинении больше сорока человек и половина из них - женщины. Давно я обратил внимание на одну: она и как работник - толковая и сама по себе - аккуратная, выдержанная. Замечаю, что от моих взглядов не отворачивается, в разговорах по работе отвечает с достоинством, но приветливо. Надо бы мне инициативу проявить, а я все не решался, раздумывал. И пока я сомневался, перевели ко мне одну мадам из соседнего цеха. Я ее раньше на проходной встречал. На вид - то ли цыганка, то ли ассирийка: черная, вертлявая, носатая, а глаза как спелые сливы, не меньше. Вот этими черными глазищами она и начала сверлить меня в первый же день. Я сначала посмеивался, но через неделю мне ее блестящие "сливы" по ночам стали мерещиться. А она ловко так действовала, глазами-то в меня стреляет, а как подойду к ней, начну разговаривать, - губы подожмет, ресницы опустит и ни одного ласкового слова не скажет. В общем, распалила меня, и я сам начал ее добиваться. Она конечно покочевряжилась дней десять, но так, чтоб меня не отпугнуть. Н-да… Когда мы первый раз сошлись - она такие бурные чувства проявляла, что я подумал, ну все, моя. А черта два! - Лешка опять начал затягиваться сигаретой. - На другой день - никаких эмоций, будто она меня и не знает. Я уже выпрашивал у нее другое свидание. С недовольной физиономией согласилась - а вечером опять громкие восторги. Понял я тогда, что это за цаца, да уже поздно. Меня к ней как магнитом тянуло. Вот сейчас, когда это уже в прошлом, могу тебе сказать: я только с ней узнал, что такое настоящая любовь к женщине. Там никакой идеализации, никаких иллюзий не было. Видел ее насквозь. Себялюбивая, лживая, а когда ей надо - без жалости откровенная и насмешливая. Но при этом, какая женственная! Ни примитивной грубости, ни склочности, ни открытого властолюбия, которые отвращают от любой раскрасавицы. И главное, скажу тебе откровенно, ее телесные особенности как будто для меня были созданы.

- Вот это - самое действенное, это - капкан, из которого трудно выбраться, по себе знаю. Но меня вот что удивляет: ты, как и я, всегда реагировал на крутобедрых рубенсовских женщин. Ведь твоя жена была как фламандская Венера, да и моя в этом смысле богом не обижена. А эта, судя по твоим словам, тощая кошка.

- Все правильно, а вот оказалось, что мне нужна именно такая.

- Намного моложе тебя?

- Почти ровесница. Когда это началось, мне пятьдесят четвертый шел, а ей через год пятьдесят исполнилось.

- Тогда это не кошка, а старая, опытная пантера! Почему же она тебя не захомутала?

- Я сам долго не понимал. Были периоды, когда она явно тянулась ко мне, без всякого притворства. А только я начну серьезные планы строить, - она опять губы поджимает и нос воротит. Потом сообразил, что как мужик, я ей был небезразличен, только для нее главное заключалось в другом: показать всему участку, что она держит меня в руках.

- Да, не позавидовал бы я тебе.

- Это еще цветочки, ягодки - впереди.

Лешка спазматически, со свистом выдохнул. Этот срыв был мне знаком с давних лет: в молодости от волнения у него часто перехватывало горло.

- Не могу дальше, надо выпить!

Лешка протянул стопку: "Налей полнее".

Густое осеннее вино приятно расслабляло и туманило голову. Через минуту рассказ возобновился.

- Почти три года продолжалась эта канитель, а потом - новый подарочек судьбы. Звонит мне начальник инструментального цеха: "Прими к себе моего родственника. Он долго на севере был, здоровье у него пошатнулось, но по электротехнике специалист он первоклассный". Ладно, появляется этот "специалист". Мужик лет на десять моложе нас, высокий, широкоплечий, с уверенной такой улыбочкой. Уже через две недели ясно стало, что это за гусь. Лентяй, бабник и пьянота. Надо, думаю, увольнять, пока испытательный срок не кончился. И тут моя цыганка вроде бы случайно говорит: "Ты знаешь, весь участок новым техником доволен. Он почти всем женщинам телевизоры исправил и проводку починил". "Ему надо, - говорю, - не бабам что-то там чинить, а зарплату свою оправдывать".

- Ты рано выводы делаешь, дай человеку вникнуть в свои обязанности.

Может быть, думаю, я действительно необъективен. Подожду, посмотрю, что дальше будет.

И посмотрел… Как-то осенью договорился с ней, что приду через неделю. Она назначила день, хотя, как всегда, скривила губы. И вот еду к ней в привокзальную часть - душа поет, сердце стучит как у молодого. Открываю ее калитку, подхожу к тому окошку, куда я всегда стучал и вижу: на кухонном столе - две тарелки, две рюмки и почти пустая бутылка. А в ее комнате свет погашен… У меня внутри все оборвалось. Минуты две стоял, не знал, что делать. Потом спасительная мыслишка: может быть к ней племянник приходил, он - не дурак выпить. Пересилил себя и постучал. Открывается дверь, и появляется этот "специалист": пузо вперед и трико подтягивает…

Меня будто кувалдой в грудь ударили! А тот разглядел меня в темноте - и обратно в комнату. Секунд через десять выходит она в одном халатике, и видно, что под ним ничего нет. "Алексей Василич! Проходите, гостем будете."

И никакой растерянности, никакого смущения. Я стоял как оплеванный. Лешка замолчал, глядя перед собой в никуда.

- И что же дальше? - спросил я через минуту.

- Да что, повернулся и ушел. Что мне оставалось делать?

- Трретьего туррнуть! Трретьего турнуть! - неожиданно ответил трескучий голос с верхушки осины.

Лешка сорочьего совета не разобрал, а я посчитал его неуместным, потому что в той ситуации третьим был мой товарищ.

- Надеюсь, хоть после этого ты выгнал "специалиста".

- В том-то и подлость, что нет. Она хорошо знала свою власть надо мной и сразу же пустила в ход известные ей приемы. Стала сама приходить ко мне, чего раньше не было. В общем, держала меня на коротком поводке. А тот боров понял, что находится под надежной защитой и совсем обнаглел, в открытую начал сачковать. Дошло до того, что другой электрик заявление подал: не хочу, говорит, за двоих вкалывать. Еле я его удержал - набросал ему доплат и надбавок.

Короче говоря, участвовал я в этом гнусном треугольнике почти четыре года. Еще двух лет нет, как я из этой трясины выбрался.

- Что же помогло?

- Она вдруг уволилась, а ему я уже через неделю посоветовал написать заявление. Месяца через два узнал, что ее наши бабы несколько раз в оборот брали и вообще перестали с ней разговаривать. И, якобы, инициатором была та самая женщина.

- Мне одно непонятно в этой истории: он ведь хорошо знал о ваших отношениях и…

- А ему это до фонаря! Он из тех мужиков кому нужны вдовушки с жилой площадью. Тепло, светло, накормлен, обстиран, а если чего не хватает - на стороне найдет. Он ведь моложе ее лет на шесть.

- Тогда, друг мой, получается, что она его любит.

- Получается, что так.

Я живо представил себе все сцены это необычной и в то же время вечной истории. При этом в моих воображаемых картинах вместо Лешки я почему-то видел себя, а вместо "ассирийки" на моего товарища смотрела другая брюнетка, знакомая до горячей щекотки в груди.

Мы снова осушили стопки.

- А что же та, которая тебе симпатизировала?

- Да мне после той истории подойти к ней стыдно. Она мне по-прежнему нравится, но как посмотрю на нее - сразу будто слышу ее укор: "О чем ты раньше думал? Жизнь-то ведь прошла".

- Тррагик тррусливый! - презрительно усмехнулась сорока.

Столь жесткую формулировку я не одобрил, но суть замечания мне была понятна.

- А ты прими ее упрек и покайся. У тебя с ней может быть впереди лет десять-пятнадцать совместной жизни. Это лучше, чем плесневеть в одиночку. Или ты свою цыганку забыть не можешь?

Лешка ничего не отвечал, механически вертя в пальцах пустую стопку.

- По твоему рассказу получается, что семь лет продолжалась эта тягомотина.

- Даже немного больше, - угрюмо ответил мой товарищ.

- А одиннадцати лет такого, как у тебя, дурацкого положения не хочешь?

- Ты что, Володь, серьезно?

- Да уж какие тут шутки. Но не беспокойся, я не буду об этом рассказывать. Две похожих истории - это скучновато. Лучше я приятный эпизод вспомню.

Сорока резво перепорхнула на ветку пониже.

- В году этак 81-м или 82-м я тоже находился в подавленном состоянии из-за одной особы. И вот где-то в конце сентября или начале октября между двумя колхозными отработками директриса организовала нам выезд на природу. Побывали в Воробьевке, посмотрели усадьбу Фета, а потом выехали на берег речки и устроили там пирушку. Все шумят, смеются, расставляют на траве закуски, а у меня на душе тоскливо. Посидел я для приличия вместе со всеми, выпил раза два, а потом отошел к самому берегу, расстелил куртку и лежу, смотрю на облака. А за месяц-полтора перед этим к нам новенькая поступила. Она недавно закончила институт, не помню, в Орле или в Воронеже. Щебетунья такая была, очень быстро со всеми сошлась, но и по работе схватывала все легко: первую лекцию за месяц подготовила. У нее было типично славянское лицо, и я бы сказал, по-европейски славянское. Сколько ей было? Лет двадцать пять, не больше. А мне уже тогда сорок исполнилось. И вот лежу на берегу, смотрю в небо и вдруг вижу над своим лицом женскую руку, небольшую такую, аккуратную. А в пальцах - веточка ежевики с тремя блестящими черными ягодами. Повернул голову, а это - она, новенькая,- сидит передо мной на корточках, смотрит на меня и улыбается.

- Зачем ты грустишь, Володя? (Мы тогда все были на "ты").

И вот эта совершенно неожиданная и неподдельная приветливость толкнула меня на откровенность.

- Не могу забыть одной женщины, все время вижу ее лицо.

- Я знаю.

- Откуда? Тебе что, уже все доложили?

- На второй день, как я пришла.

- Ну, бабье! Ну, сороки!

- Что делать, мы без этого не можем. - И все смотрит на меня. - Не мучай себя напрасно - она любит другого. Это все видят и ты тоже, только не хочешь в этом признаться.

Она сказала это мягко и ласково, но меня будто по душе резанули. И что удивительно, - через несколько секунд как-то сразу легче стало. Ее слова будто провели некую черту, и я почувствовал, что мои тяжелые переживания еще рядом, но уже за этой чертой. А она продолжает смотреть на меня таким ясным открытым взглядом, что невольно и я воткнулся в нее глазами. Черт возьми, думаю, я видел, что она приятная девчонка, но этих бровей, этих губ, этих сияющих глаз как-то не замечал.

- А ты красивая, Рита.

Она улыбнулась еще обворожительнее.

- Ну вот, и я стала у тебя красивой.

- Ты действительно красивая, и знаешь это без меня. Сейчас своей приветливостью ты вызвала меня на откровенность. Если тебе это не нужно, то считай мои слова просто комплиментом.

- Мне твои слова приятны. И ты мне нравишься.

- Леша, мне показалось, что я как воздушный шарик начал подниматься над лугом, - так хорошо стало от ее слов. Минуту назад на сердце лежал камень - и вдруг чувствую себя свободным человеком. И уже слегка заигрывая, переспросил: "Нравлюсь? В каком смысле?"

- Нравишься как человек. - А глаза будто изнутри светятся.

Я уже и не помню, какого цвета они у нее были. Главное, чего никогда не забуду - тот сияющий, без слов говорящий взгляд. Ее язык произнес: "Ты мне нравишься как человек", а глаза говорили: "Ты мне нужен как мужчина".

- Прровокаторр, прровокаторр! - пробормотала сорока с показным возмущением, как вдова, которой солдат рассказывает молодецкие байки. - Пррекррати трреп!

На лице моего товарища читалось оживление.

- Представляю, какой роман у вас был после этого.

- Настоящего романа не было. Были два-три приятных вечера, а уже в начале зимы она уехала к себе на родину, стала там преподавать в техникуме. Влюбиться в нее по уши я, слава Богу, не успел, но от старой и безответной любви она меня вылечила.

- А ты меня подлечил своим рассказом. Давай выпьем по последней.

Мы разлили остатки вина.

- Ну, Лексей, за то, чтобы мы встретились здесь в апреле.

- И за то, что следует из твоего рассказа: от женской власти нас может освободить только другая женщина.

- Браво! Такие слова и Овидий мог бы сказать.

"Тррепачи старрые!" - ругнулась сорока и улетела.

Возвращаясь, мы снова шли под желтыми осинами, через заросли разноцветного ивняка, и опять встретился нам кроваво-красный куст бересклета. Под берегом, на поверхности воды, играли солнечные блики. А мне все казалось, что из далекого прошлого сияют милые глаза встреченной когда-то и почти забытой женщины.

Может быть именно сейчас она вспоминает обо мне.

©Валерий Власенко
        Предоставленно автором специально для сайта "Курск дореволюционный"