автор: В.Г. Власенко

Будто сквозь полупрозрачные шторы времени вижу как давным-давно солнечным утром дедушка Александр Михайлович помогает мне выйти из кабины грузовика, на котором нас привезли в новый дом. Первое, что зафиксировал детский ум и что сразу расположило впечатлительного мальчишку к незнакомому дотоле месту, были огромные деревья, склоняющие многопалые ветви над крышей, покрытой светлым волнистым шифером. И сразу вспомнились густые тенистые верхушки других деревьев, которые окружали маленького Валерика Булгакова на берегу Сейма, в Тёткино, в том волшебном уголке земли, где он появился на свет и провёл первые пять лет своей жизни. Бесконечное счастье раннего детства прервала долгая утомительно скучная дорога в какой-то Курск, после чего ребёнок, привыкший к весёлому уюту зеленого берега реки, оказался на огороженном со всех сторон дворе крупозавода, сплошь заставленном огромными ржавыми баками и непонятными железными коробками, которые дедушка почему-то называл "узлами".

Полтора года тянулась неинтересная жизнь на заводском дворе и вот неожиданно я увидел место, живо напомнившее мне утраченный мир моих детских лет. Было это 30 апреля 1948 года. Дедушка стал отдавать распоряжения двум пленным немцам, чтобы они выгружали из кузова мебель, а мы с бабушкой, мамой и тётками через открытую веранду вошли в дом. От желтых досок пола приятно пахло сосновой смолой, все окна были раскрыты. Мне опять бросились в глаза ветви старых деревьев. На них только-только распускались листья, но кроны были густо опушены светло-коричневыми семянами, очень похожими на бумажные пистоны для детских ружей, которые тогда продавались в магазинах.

- Папа, что это за деревья? - спросила младшая тётя Нина, высунувшись из открытого окна. И со двора послышался дедов ответ: "Вязы!"

Кажется, в тот же самый день врезалось в память ещё одно: я услышал весёлую птичью трель. Раньше мои детские уши не различали голосов птиц, а здесь, под мощными стволами, за месяц до того, как мне исполнилось 7 лет, короткая задорная песенка невидимой птахи вдруг отозвалась радостным волнением в груди. Дедушка тоже прислушивался к этим живым звукам и говорил, улыбаясь: "Зяблик насвистывает". Несколько недель спустя, когда уже царила летняя жара, зубчатые по краям и как бы гофрированные листья сделали кроны вязов густыми и темными. Эти многоярусные шатры давали прохладную тень, отчего весь наш двор превратился в оазис свежего воздуха, среди раскаленной духоты городских улиц. Именно в жаркие дни конца июня откуда-то с таинственных вершин звучала нежнейшая песенка, запомнившаяся мне сразу и навсегда. Казалось, будто струйки холодной воды с тонким звоном переливаются среди камешков.

"Малиновка запела, - говорил дедушка, прикладывая к уху ладонь, - она всегда поёт перед солнцеворотом".

Много позже я узнал, что на самом деле это пела садовая славка. Она да ещё славка черноголовая владеют пленительно красивыми голосами, их "женственное" пение ценится среди любителей даже выше, чем горячие страстные коленца соловьёв.

В то последнее лето моего беззаботного детства я сделал удивительные для себя открытия в окружающей природе. Например, оказалось, что галка - это не жена грача, как авторитетно говорил мой первый тёткинский товарищ Витька Печерский, а совсем другая птица. Грачи горланили на высоких серебристых тополях вокруг соседней Михайловской церкви, а галки жили на чердаке старого сарая и даже в трубе заброшенного флигеля, что стоял в дальнем конце нашего ещё не огороженного двора. По утрам в густых кронах, нависающих над крышей дома, ворковала сизая горлица и её голос был совсем не похож на глухое бормотание домашних голубей.

В конце июля, предвечерней порой, в в соседнем саду стала звучать, повторяясь через каждые несколько секунд, очень приятная, но короткая мелодия. Мне казалось, будто кто-то наигрывает на самодельной свирели из бузины. Вскоре я рассмотрел довольно крупных жёлто-зелёных птиц, клюющих созревшие ягоды на раскидистой черёмухе и узнал от своих новых друзей, что это - иволги. Много лет иволги прилетали полакомиться черёмухой и радовали нас "игрой на свирели", пока соседи не спилили засыхающее дерево.

Наступил сентябрь - и я впервые пошёл в школу. Кроме других новшеств, которые открывает для себя каждый первоклассник, на меня неожиданно свалилось ещё одно: я вдруг оказался не Булгаковым, а Власенко. Мама объяснила мне, что Булгаков - это фамилия дедушки, а по документам я - Власенко. В семь лет человек уже понимает, что документы - очень важные бумаги, поэтому хотя и не без слез, я смирился. Но для моих уличных сверстников я ещё долгие годы оставался Булгаковым.

Школьные уроки и домашние задания резко меняют образ жизни вчерашнего ребенка: уходят в прошлое беспечные игры с утра до вечера; но я по-прежнему с жадным интересом отмечал все новые явления в природе.

Давно стихли щебет и свист мелких птах в густой листве, перестала ворковать по утрам горлица, зато однажды в середине сентября я услышал резкие отрывистые крики "Плиц! Плиц!" И несколько секунд спустя словно часто-часто застучали палкой по доске. Я застыл как в гипнозе: яркая чёрно-бело-красная птица вертикально поднималась по высохшему стволу и энергично долбила омертвевшую кору… А ещё через неделю, воскресным полднем, послышался странный полускрип-полустон, падающий откуда-то сверху. Я поднял голову и увидел, что прямо над крышей нашего дома, но высоко-высоко в небе плывет на запад узкий клин больших птиц. И кто-то из взрослых, стоящий неподалёку, тихо и значительно произнёс: "Журавли!"…

С той поры семейного новоселья прошло 65 лет. Из родных людей, окружавших меня в незабываемое лето 1948 года уже никого на земле не осталось. Давно спилены исполинские серебристые тополя, окружавшие когда-то Михайловскую церковь. Со всех сторон наш квартал обступают новые многоэтажные коробки. Но полтора десятка домов стоят практически неизменными ещё с дореволюционного времени. А над крышей нашего, уже далеко не нового жилища всё ещё шумят старинные вязы. Ещё в юности я узнал, что посадил их в начале 19 века один помещик, выкупивший участок земли на упраздненном кладбище и заложивший здесь свою городскую усадьбу. Мне известно, что вязы живут 200-250 лет и сейчас уже по всему видно, что их век подходит к концу.

Сидя на крыльце с внучкой, я смотрю на ребристые стволы с давно знакомыми наростами и вспоминаю как постепенно менялся пернатый мир нашего двора. Несколько десятилетий подряд постоянными глашатаями весны были скворцы. Каждый год мы с соседскими ребятами делали для них новые и ремонтировали старые скворечники. Но где-то в конце 70-х годов половина птичьих домиков уже пустовала, и вскоре скворцы куда-то исчезли. Лет десять спустя так же внезапно исчезли все ласточки, дотоле постоянно реявшие над вершинами наших деревьев. Наверно, какая-то большая беда случилась с ними на далеких южных зимовках. Пять лет не было видно этих стремительных летуний, но, слава Богу, они постепенно стали возвращаться в родные края. Чуть раньше этих таинственных исчезновений город вдруг оккупировали незнакомого облика маленькие голуби - египетские кольчатые горлицы. Характерное их "гугуканье" раздавалось и в больших парках и в маленьких садах частных домов. У нас во дворе эти гости соорудили три гнезда: два на вязах и одно на яблоне. Более трёх десятков лет прилетевшие из юго-западной части Европы птицы буквально переполняли нашу среднерусскую полосу, но с 2005 года их количество стало быстро уменьшаться и сейчас они практически исчезли.

Хорошо помню время, когда городские кварталы начали осваивать сороки и сойки, ранее жившие только в пригородных урочищах.

Сильно изменилась и зимняя пернатая фауна. Давно я уже не вижу щеглов и снегирей, зато постоянно стали налетать большие стаи дроздов и свиристелей, начисто объедающих рябину и бузину. Старики, которых уже нет в живых, рассказывали, что видели свиристелей ещё до войны, и после этого их не было в Курске более 30 лет. Последние годы для этих прожорливых красавиц у нас в городе появилось и умножилось новое лакомство: декоративный виноград Изабелла. Его сладкие , но мелкие ягоды хозяева не хотят собирать, и висят обильные чёрные гроздья, хорошо заметные издалека, особенно на фоне снега. Налетит на этот запас питательных углеводов орава в сотню-полторы хохлатых птиц - и через полчаса от чёрных тучных гроздей остаются одни корявые черешки.

В прошлом году урожай винограда был немаленький, поэтому кочевые птицы прилетали к моему крыльцу дважды. Первый раз в конце ноября половину ягод объели дрозды, а в феврале пиршество закончила большая стая свиристелей. Этой осенью виноградные гроздья лежат на крыше и свисают с карнизов ещё обильнее. Значит зимой северные гости снова посетят мой дом.

©Валерий Власенко
25-26.10.2013
        Предоставленно автором специально для сайта "Курск дореволюционный"