автор: В.Г. Власенко

Перелистываю старые тетради своих записей, - и в памяти появляются картины прошлого, туманные и расплывчатые, словно повреждённые шершавыми колёсами времени. Но иногда среди ленты полустёртых воспоминаний ярко и чётко засветится сцена, в которой сам был действующим лицом десятки лет назад. Сладостной печалью наполняется сердце, когда в этом явлении давно ушедших дней я обнаруживаю заветные подробности, о которых казалось бы, навсегда позабыл.

14 мая 1975 года.

Вчера удалось осмотреть Голубовские курганы, о которых я давно читал в краеведческом сборнике. Хотя сами курганы меня сильно разочаровали, зато я познакомился с интересным человеком и побывал в красивом уголке природы.

Читая лекцию в Петровской школе, я обратил внимание на пожилого мужчину, сидевшего на задней парте. Его живой взгляд подсказывал мне, что многое в моей лекции ему известно и что мой рассказ лишь приводит в порядок его разрозненные знания. После лекции он подошёл ко мне, представился и задал несколько вопросов. Анатолий Иванович оказался агрономом из соседнего колхоза, уроженцем Рыльска. Из нашей беседы выяснилось, что его дед был учителем, долгие годы работавшим в сельских школах. Когда я упомянул о курганах в Голубовке, Анатолий Иванович, с живостью в голосе сообщил: "Так ведь мой дед присутствовал на их раскопках! Перед революцией приезжал профессор из Петербурга и с ним человек пять студентов. Дед и фамилию этого профессора мне говорил, но сейчас я её уже не помню. А давайте съездим в Голубовку, это недалеко. Место раскопок я хорошо знаю".

Пока наш автобус петлял по просёлочной дороге, я с интересом слушал нового знакомого.

- Вы не подумайте, что эти курганы вроде тех, что высятся в украинских степях. Они совсем низкие и почти незаметные. Зато место, где они расположены высокое, видно издалека. Меня дед водил туда, когда я мальчишкой был, и позже много раз приходилось там бывать. Я ведь любитель природы, с ружьишком часто брожу, а там как раз богатые места для охотников.

Когда мы, наконец, подъехали к берегу реки, солнце позади нас коснулось верхушек деревьев. Древние захоронения действительно оказались совсем не интересными. Неровная пустошь, заросшая кустарником, где едва различались какие-то выемки, - вот и всё что я мог разглядеть.

- Да, это совсем не то, что я ожидал увидеть - сказал я Анатолию Ивановичу. - Вот недалеко от Кшени, там настоящие курганы, хоть и небольшие.

- В тех местах кочевники жили, а у нас землепашцы. Совсем разные культуры… Но вы не расстраивайтесь, кроме древних могил, здесь есть на что посмотреть, - ответил Анатолий Иванович. - Давайте проедем чуть выше по течению.

Минут через десять мы остановились на гребне высокого косогора. Прямо под нами текла Свапа, а рядом с основным руслом светились, отражая небо, широкие протоки. За рекой тянулись большие острова леса. На опушках различались ещё по- весеннему прозрачные берёзы и осины. Между лесами, подобно волнистым скатертям, зеленели луга, в ложбинах здесь и там поблёскивала вода.

- Прямо таки Берендеево царство! - не удержавшись, воскликнул я.

- На этих лугах бекасов полным-полно, а в перелесках вальдшнепы прячутся, - обыденно спокойным тоном сообщил Анатолий Иванович.

- Да неужели они ещё водятся в наших краях?!

- А почему это вас удивляет?

- Как почему? Я всегда был уверен, что дупеля, вальдшнепы, гаршнепы - это легендарная дичь времён Тургенева и Толстого.

- Ошибаетесь. Как раз сейчас для этой живности наступила полная благодать. Раньше её отстреливали господа дворяне. Такая охота, как известно, была для аристократов спортивным развлечением. А теперь охотники рабоче-крестьянского происхождения, их интересует птица менее увёртливая, но более плотная телом, чтобы из неё можно было суп сварить. Утка - вот нынешний охотничий объект. Конечно, и сейчас остались любители полевой дичи, - продолжал мой собеседник, - но их мало, хорошо если человек десять наберётся на всю область. Кстати, для такой охоты собаки обязательно нужны; раньше держали пойнтеров и сеттеров, а у кого они сейчас есть? В нашем районе я их уже лет двадцать не вижу.

Анатолий Иванович смолк на несколько секунд, и затем добавил: "А что касается здешних мест - они вообще глухие. Это ведь граница: на этом берегу Хомутовский район, а за рекой - уже Конышовский. Сюда с любой стороны нелегко пробраться. Здесь только местные любитель раза два три в году охотятся, - вот поэтому "тургеневская дичь" и сохранилась.

Мы пробыли на высоком прибрежном косогоре часа полтора, беседуя на самые разные темы и любуясь панорамой заречных рощ, лугов и камышовых болот. Солнце скрывалось за ближними увалами, тени от перелесков становились всё длиннее, луга постепенно темнели, старые протоки реки светились всё сумрачнее и тревожнее. В остывающем воздухе сильнее ощущался запах свежераскрытой листвы. И вот под вечерним гаснувшим небом радостно защёлкал соловей.

- Ну что ж, Анатолий Иваныч, спасибо за прекрасную экскурсию. Пора возвращаться в райцентр: завтра с утра у меня лекция в Гламаздино.- сказал я. - Пойдёмте в автобус.

- Я с вами только до деревни, - ответил необычный агроном, - у меня в Голубовке дело есть.

В свой гостиничный номер мы с водителе зашли почти в ночной темноте. Глаза у меня закрывались сами собой, но дневное переутомление и яркие впечатления вечера дали о себе знать: я долго находился в беспокойной полудрёме. Рассказы Анатолия Ивановича, объяснявшего причину сохранения благородной полевой дичи почти с марксистской точки зрения, рождали в воображении причудливые сцены. Мне казалось, что на заречном лугу стоит в лихо заломленной шляпе и с сигарой в зубах бесшабашный аристократ Стива Облонский. Его ягдташ, переполнен убитыми вальдшнепами и бекасами. Недалеко от толстовского бонвивана сидит на деревенской телеге русский народный поэт Некрасов, окружённый белобрысой босоногой детворой. Поэт укоризненно смотрит на Облонского и бормочет про себя: "Теперь мне ясно, кому живётся весело, вольготно на Руси".

- Эх Николай Алексеич! - говорю я, будто бы находясь где-то между Облонским и Некрасовым, - пожили бы вы в двадцатом веке - какими неожиданными для вас темами, какими невозможными ранее сюжетами смогли бы вы обогатить свои социально-обличительные произведения! И какие чувства испытали бы вы, увидев тех, кому сегодня вольготно на Руси.

Что ответил мне Некрасов и ответил ли он вообще, я не помню: меня окончательно сморил сон.

22 июня 1978 год.

Трое суток прожил в палатке на берегу реки, между Чёрной Грязью и Арбузово. Прямо за палаткой заросшая ольхой кромка речного обрыва, в двадцати метрах - маленький пляж, а вокруг обширная пойма с лугами, болотцами, зарослями орешника между низинами и старая дубрава вдоль древнего полувысохшего русла. Живя в палатке, я не читаю ничего, даже приемника с собой не беру. С утра до ночи провожу в созерцании окружающего. Деревья, темнеющие в утреннем тумане, седой налет росы на траве, далёкое пение деревенских петухов, радостное теньканье пеночки-камышовки на восходе, яркие блики на воде, бесконечно меняющаяся композиция облаков, копны свежего сена на лугу и длинные скирды соломы на ко-согоре, аисты, парящие над головой - все это привлекает меня, заставляет смотреть, слушать, удивляться, радоваться, грустить и размышлять.

Природа всегда оказывала на меня сильное действие. Еще в отрочестве я мог внезапно ощутить странное чувство - смесь восторга и тревожной грусти. Такое не раз было со мной в лесу, на берегу реки или посреди цветущего луга. Может быть это происходило от самой красоты и гармонии воспринятых слишком остро, а может быть из-за тайного сравнения слаженности природного организма и неустроенности во мне самом. С годами к этому прибавилась тяжесть воспоминаний. Попадая в любимый уголок во второй, третий раз, я невольно бужу юношеские мечты, родившиеся когда-то именно здесь, под этими деревьями, у этого изгиба реки. Когда я замечаю, что мои деревья постарели, а на том берегу знакомого изгиба выросли новые кусты, я резко осознаю полет времени и чувствую горечь несбывшихся надежд. Тогда хочется скорее уехать в город, завертеться в каждодневных заботах, не думать о пролетающих годах. Но проходит две-три недели, и снова меня тянет в знакомый лес, и опять я слушаю шум сосен, как-будто равнодушный, но так сильно тревожащий душу, - тот самый шум, который на этом месте я слышал и десять, и двадцать лет назад...

Вечерние сумерки долго царят над речной поймой, показывая холмы и дальние лесочки в призрачно скудном свете. Темнеет около полуночи, хотя полной черноты неба так и не наступает. Изогнутая ручка Большого Ковша показывает на юг, и на продолжении этого изгиба, высоко на западе ярко светится оранжевый глаз Арктура. Высоко на юго-востоке колючей голубой точкой сверкает Вега, ниже сияет белый Альтаир, а между ними распластав крылья, пролетает небесный Лебедь. Точно так же он плавно летел по Млечному Пути и сто, и тысячу лет назад. Однако время напоминает мне, что я нахожусь под небом двадцатого века: нарушая привычный природный порядок, навстречу Лебедю с запада на восток летит яркая рукотворная звезда искусственного спутника…

Кажется, будто я закрыл глаза на один миг, но когда открываю их, вижу, что скоро взойдёт солнце. Иду вдоль кромки берега, и трава, не успевшая остыть короткой ночью, щекочет голые ступни. От реки поднимается тёплый пар. Миновав ракиту, выросшую над самой водой, я увидел впереди песчаный мыс и невольно застыл, боясь нарушить возникшую природную сценку. На мелководье стояла цапля и судорожно дёргала шеей, стараясь проглотить крупную добычу. В основании её полураскрытого клюва торчал рыбий хвост. И как раз в эти секунды, не-видимое ещё солнце, осветило верхушки деревьев на высоком косогоре под Арбузово.

Ещё и сегодня, почти 40 лет спустя, перед глазами чётко и до мелочей, встаёт картина из прошлого: стелется пар над изгибом реки, жёлто-красным огнём восхода освещены деревья на дальнем пригорке, а у песчаной косы стоит в воде длинноногая птица и старается проглотить неожиданно крупную рыбину.

17 августа 1978 года.

Рано утром поехали на Старопершинские копаня. Пока брат и сосед Костя ходили по болотам я слушал подошедшего пастуха. "Нонешний год лисы покою не дают. Только в нашей деревне пять гусей заели, а уж гусенят - несчетно. Позавчера прямо под домами схватила гусака и тянет. Бабы кричат, а она хоть бы што. Понесла себе! Вон там на бугру - одни перья. У нее там выводок был, норы есть. Сейчас-то уже повышли, в лесу сидят".

Подтверждая слова пастуха, на лугу неожиданно возникает лиса. Дымчатая шкура зверя сливается с седым от росы ковром отцветшего мятлика. Не успел я поднять фотоаппарат, как лиса нырнула в окаймляющие болото ольховые кусты.

"За подранками пошла. И выстрелов не боится, сволота! - пастух в сердцах стукнул по земле палкой. - Хоть бы кто-нибудь прибил ее, мы и заплатить готовы."

Косули водятся? - спросил я.

"А как же! Да вот прямо в том лесу есть. Я их почти каждый день вижу - пасутся тут на лугу."

И опять, как иллюстрация пастушеского рассказа, появляются две косули. Поднимаюсь и медленно иду к ним, держа фотокамеру наготове. Одна из косуль застывает на две - три секунды, разглядывая меня, затем бежит к лесу плавными, как бы летящими прыжками. Щёлкаю затвором и направляюсь к другой косуле. Та подпускает чуть ближе, потом встаёт и так же скачет к опушке леса.

Между тем солнце поднялось уже довольно высоко, и туман над болотом растворяется в теплеющем воздухе. Над лугом начинают летать стрекозы. Наконец появляются охотники. У брата на ремешке болтается крыжак, а сосед Костя держит за крыло чирка.

- О, так вы с добычей! А я думал, что совсем пустые придёте. - говорю я. - ваших ружей я что-то не слышал, а стреляли в основном со стороны реки.

- Это егеря свою удаль показывали. - со злой усмешкой отвечает Костя. - Одного я в лицо не знаю, может быть он из Курска, а другой - наш из Снижи. Стрелок он, конечно, каких мало, бьёт без промаха. У него сетка уже битком набита, там штук семь лежит, а ему всё ещё мало. Стреляет навскидку. Штуки три или четыре в болото упали, - он, конечно, искать не пошёл.

- Вот тебе и егеря - блюстители охотничьих правил! - возмутился я.

- У нас тут одно правило: с начальством не спорь. - философски спокойно заметил пастух.

- Ну что, давайте отдохнём да перекусим. - предлагает брат. И обращается к пастуху: Ты, отец, не против, если мы рядом с тобой посидим

Через минуту на сухом пригорке, заросшем душистым чабрецом, появляется бутылка самогона, брусок желтоватого сала, хлеб и огурцы. После первого глотка начинается оживлённая беседа "о жизни".

- Сколько же овец в твоей отаре? - спрашивает Костя пастуха.

- Сейчас сорок пять или сорок семь штук, я с утра ещё не пересчитывал. Вчера поздно вечером какие-то тузы на милицейском фургоне приезжали, - ну, наш председатель и велел для них несколько штук забить. Меня там не было, это мне сторож рассказал.

- Подождите, а как же выполнять план по баранине или - уж не знаю - ,по овчинам что ли? - удивляюсь я.

- Наивный ты человек! - смеётся брат. - Считаешь свои звёзды, а что на земле творится - тебе неведомо. Никакого плана в этом деле нет. Во всех колхозах держат гурты овец и стада гусей специально для начальства. Если вчера сами приезжали, это значит - птицы не очень высокого полёта. Может быть начальник милиции, судья или прокурор. Большому партийному начальству председатели лично подарки в город отвозят и на квартиру доставляют. Я видел как это делается: барана режут, обдирают, и тушу от которой ещё пар идет, кладут в полиэтиленовый мешок и - сразу в машину.

- Во-во, именно так! - подтверждает пастух. Прошлой осенью мы таким манером штук двадцать мешков отправили. Председатель мне потом гукнул, что нашим дмитриевским только пять штук досталось, остальные в Курск повезли.

- Народ ведь не зря шутит: "Всё вокруг колхозное, всё вокруг моё" - усмехнулся Костя. Жареного барашка или тушёной гусятинки я сейчас ох с каким удовольствием отведал бы. Ну да ладно! Хлеб и сало есть - жить можно.

- С голоду, конечно, не умираем, но надоела эта беготня по магазинам и ругань в очередях. - возражает брат. - Хорошо, что колёса свои есть, мотаюсь то в Железногорск, то в Курчатов, а то и в Орёл: что-нибудь где-нибудь да перехватишь. А у нас в городе одна мойва свободно лежит, если же минтая завезли, - так уже и очередь. И главное, возмущает эта постоянная брехня, что у нас всё хорошо, а у них "за бугром" - всё плохо.

- Да пускай брешут, они за это деньги получают! - с хмельным благодушием провозгласил Костя. - Лишь бы войны не было. - Он разлил остатки самогона: "Ну мужики, будем живы!"

И как раз в эту минуту, словно обещая желанный мир, над нами проплыло весёлое белое облако.

Перечитываю написанное и вспоминаю: а ведь всё было именно так. Долгие годы простой народ испытывал недостаток в мясных и рыбных продуктах, при этом видел сытую жизнь партийных чиновников и молча терпел несправедливость. В людях прочно укоренялись идеологические установки: страна окружена врагами, надо напрячься и выстоять, иначе будет хуже, иначе будет война. Только природа снимала напряжённость, всегда радуя людей цветами не лугах, прохладой озёр и рек, обилием ягод и грибов, щемящей красотой золотой осени.

16 августа 1981 года.

Сегодня мы с Игорем проехали по левому луговому берегу Свапы, мимо Першино, Снижи, Расстрыгино и добрались аж до Колпинского старого купалища.

Лето выдалось жарким и сухим, поэтому все известные нам болотца и мочажины высохли; там где колёса мотоцикла "виляли" в жидкой грязи, сейчас растрескавшаяся пыльная колея. Несколько раз сворачивали к низинам, заросшим осокой, но и там обнаруживали высохшую впадину, покрытую илистой коркой. Когда слева на возвышенности показалось Моршнево, брат рассказал следующее: "С неделю назад знакомые ребята на разведку туда ходили - так и там везде сухо. А ведь моршневские болота славились! Уток, водяных курочек полно было, цапли на ольховых кустах гнёзда устраивали. Даже журавли водились. Помню, мне лет двенадцать было, когда меня батя на охоту с собой взял. Рано-рано утром за старой мельницей заглушил он свой драндулет и я сразу услышал какие-то незнакомые крики. Спросил у отца что это, а он отвечает "журавли". От мельницы до Моршнево, если по прямой, километров пять, а мне казалось, что кричат где-то за ближайшими кустами, - такое тихое утро было. Тогда ведь этих дурацких дренажных канав не рыли, ко многим островам на болотах пробраться было невозможно, - вот птицы и чувствовали себя там в безопасности. А потом началась кампания под названием "окультуривание пастбищ". "Ну и окультурили": воду из болот спустили, все лягушки передохли, но вместо камышей и тростника не луговая трава выросла, а бурьян поднялся в два человеческих роста. Какие уж там журавли! В том бурьяне только клещи расплодились. Правда, в последние годы канавы стали зарастать, вода кое-где снова появилась, но что нарушили, то уже трудно восстановить".

- По поводу этой дренажной кампании делегация курских охотников даже в обком к Манашёву ходила, - вспомнил я. - люди просили не портить охотничьих угодий. А первый секретарь им ответил "Ничем помочь не могу, это указание из Москвы, мы обязаны его исполнять".

Проехали ещё с километр, осмотрели ещё две луговые западины, но безрезультатно. Солнце пекло всё сильнее, над поймой царила жаркая духота.

"Сейчас если утка где-то и есть, то не ближе Суслова ручья, - рассуждал Игорь. - Место там болотистое, ребята говорили, что в любую засуху не просыхает. Но я там ни разу не был, поэтому доедем-ка мы до купалища, освежимся, отдохнём, а потом решим что дальше делать."

Колпинское купалище, окружённое густыми деревьями, встретило нас приятной прохладой. С наслаждением поплескавшись в воде, мы расположились пообедать между двумя копнами сена, огороженными тонкими стволами молодых берёз. Неожиданно дохнул горячий ветерок, а полминуты спустя уже потянуло холодом. Внезапно потемнело. Только сейчас мы заметили, что вся западная часть неба закрыта огромной иссиня-чёрной тучей. Вскоре мы различили монотонно нарастающий шум.

- Ну сейчас такой ливень будет, что только держись! - вслух подумал я.

- Это и козе понятно. - сердито ответил брат. - Вытаскивай и разворачивай быстрее полиэтилен из люльки, будем мотоцикл накрывать, а я пока ружьё зачехлю.

Когда мы закрепили над мотоциклом прозрачную плёнку, тёмные "косы", свисающие из тучи, подобрались уже к ближайшему перелеску. Через несколько секунд ливень обрушился на прибрежный луг. Резко щёлкая, ударялись о плёнку редкие крупные капли. Прижавшись спинами к подножию копен мы ожидали, что вот-вот струи воды польются перед нашими носами. Был сильный, почти грохочущий шум. Не далее как в сотне шагов перед нами высилась стена льющейся воды, за которой неясно различались дрожащие очертания перелеска. Над нами продолжали капать редкие крупные капли. Прошла ещё минута, и тут я понял, что дождевой фронт движется не прямо на нас, а почти параллельно, слева направо, и может быть пройдёт, не накрыв нашу прибрежную лужайку. К счастью, так оно и вышло. Ливень грозно шумел не менее получаса. Но стена падающей воды, смещалась и смещалась в сторону, пока вдруг не пошла резко на убыль.

- Такого я раньше никогда не видел, - сказал брат, - вон, почти рядом, ручьи бегут, а вокруг нас практически сухо.

Рваный край тучи медленно сваливался к горизонту, и наконец луг опять осветился солнцем. Жаркие лучи снова коснулись наших спин и плеч, но каким свежим был теперь воздух, как легко стало дышать! Местность перед нашими глазами преобразилась. Трава на лугу, ещё час тому назад рыжеватая и пыльная, теперь влажно блестела яркой зеленью. Густая бахрома осоки вокруг ложбинок переливалась разноцветными искрами. Вдали очень чётко и как-то празднично светлели кудрявые рощи.

- А пойду-ка я вон к тем болотцам, что перед ивовыми кустами. - будто бы про себя сказал брат, расчехляя ружьё. - Мы туда ещё не заглядывали. Чем чёрт не шутит…

Дальнейшее произошло неожиданно скоро. В пятидесяти шагах от нашего укрытия Игорь вдруг приставил карабин к плечу и выстрелил. Через две минуты он вернулся с крупной пёстро-бурой птицей.

- Подошёл к кустам, а перед ними сквозь осоку блестят два "пятачка" воды. В одном утка, а в другом - две. Я секунд пять стоял, на них смотрел, думал, что сейчас на крыло поднимутся. А они будто меня не замечают. Ну и пальнул прямо через траву. И что удивительно, даже после выстрела те две не взлетели, а заплыли туда, где осока и камыши погуще. Я уж думаю, не птенцы ли там подросшие? А это, получается, их мать. Видно, что утка старая.

Возникло короткое молчание. Не раз, участвуя в охоте, я уже знал, что острая жалость к убитой птице иногда возникает не только у меня, но и у самих охотников. Неистовый азарт, неодолимое желание овладеть добычей отступают сразу же, как только человек берёт в руки умершвлённое им существо. Обычно это чувство стараются быстро подавить, но не у всех это получается. И тогда охотник в глубине души утешает себя: "ведь я стрелял не для того чтобы убить, я хотел проверить меткость своего глаза и твёрдость своей руки".

Игорь стоял и молча рассматривал пёстрое оперение добытой утки. "Выстрелил, а она так и распласталась на воде. Даже неинтересно… Я ожидал, что всё-таки взлетит". - вымолвил наконец он с досадой.

На обратном пути мы удивлялись тому, что несмотря на сильный и долгий ливень луговая дорога была почти сухой. Земля, истомленная двухмесячной жарой, вобрала всю воду без остатка. Подъезжая к Сниже, увидели в небе аистов, круживших над старой дубравой медленно и величественно, будто они исполняли некую торжественную церемонию. Игорь заглушил мотор и молча смотрел на больших чернокрылых птиц.

- Уже молодых летать учат, не заметили как лето подошло к концу.

"А у меня уже сорок первый год заканчивается - невольно подумал я - и эти аисты, наверное - правнуки тех, которых я впервые увидел здесь пятнадцать лет назад.

И ещё один эпизод, которого нет в моих записях, но который я никогда не забуду. В жаркий июльский полдень я сижу у гришинского пляжа и рядом со мной та, ради которой я приезжаю в Дмитриев гораздо чаще, чем необходимо для свиданий с родными. В счастливом умиротворении мы смотрим на играющую бликами реку. Вдруг пронеслось над самой водой нечто экзотически яркое, металлически сверкающее, и бесконечно милый голос удивлённо воскликнул: "Смотри смотри, что это?!" - Зимородок. - ответил я. - "Вот интересно! Сколько здесь живу, а никогда его не видела." - Да, пташка хотя и яркая, но в глаза не бросается, потому, что живёт у самой воды. Видишь обрыв на том берегу? Там за ветвями ольхи его нора. Он птенцов мелкой рыбёшкой выкармливает. - "Откуда ты все это знаешь?" И я, помню, ответил с затаённой гордостью: - Ну, я ведь недаром учился на биолого-географическом факультете.

Как давно был этот разговор! Время унесло и пронзительно ясный день на берегу Свапы, и ту, что была тогда рядом со мной. Больше не придётся мне слышать её милого голоса. Но вот сейчас будто опять промелькнула перед глазами металлически блестящая птаха, и я с небывалой отчётливостью увидел солнечные блики на любимых женственно полных плечах и живо ощутил речной запах непросохших от купания густых русых волос…

Ах молодость, молодость… Цену радостей, которые ты нам щедро раздавала, мы начинаем понимать лишь на закате жизни.

©Валерий Власенко
         Опубликовано: "Курская правда", 4 октября 2012 г.
        Предоставленно автором специально для сайта "Курск дореволюционный"