автор: В.СТЕПАНОВ.

ЧИТАЛЬНЫЙ ЗАЛ

Читальный зал

Ирине Денисовне Степановой

Глубокой осенью 1944 года мама со мной вернулась в Курск из далекой оренбургской эвакуации, где мы проживали в глухом селе, состоявшем наполовину из высланных в тридцатые годы раскулаченных украинцев, а наполовину - из местных казахов.

Мама, опьяненная радостью долгожданного возвращения в родной город, в первую очередь пошла на Ленинскую. Я семенил рядом с ней . Проходя мимо стоявшего на углу улиц Ленина и Кирова солидного двухэтажного дома , украшенного большим, чугунным, художественной работы балконом над парадной дверью, я потянул маму к большому витринному окну, за стеклом которого лежали книги. Мне уже было десять лет и я заинтересованно спросил, что здесь находится. Она ответила: "Областная библиотека". (Теперь на этом месте - третья очередь Центрального универмага, так называемый бывший "Детский мир").

За три года пребывания в деревне я не видел книг. Единственное, что мама нашла на селе и принесла мне прочитать, был отрывок из романа Виктора Гюго "Отверженные", вышедший в "Детгизе" в предвоенные годы тоненькой брошюркой под названием "Гаврош". На этом и было закончено мое внеклассное чтение.

В те ужасные военные годы, когда я начал учиться, тетрадок не было, а писать приходилось на газетных листах, сброшюрованных наподобие тетрадей. Чернил тоже не было, вместо них использовался йод. Ну а художественных книг в нашем колхозе "Революционер" не было и в помине...

А тут, за стеклом, я увидел разложенные в замечательном порядке томики, тонкие брошюрки и толстые старинные книги в кожаных переплетах!

Вот так я впервые познакомился в военную пору с областной библиотекой в Курске, нынешней "Асеевкой".

Второе знакомство произошло лет через шесть, когда я уже учился в седьмом классе и получил паспорт. Тогда среди молодежи было модным ходить в областную библиотеку. Мои одноклассники тянулись туда - следовательно, и мне надо было непременно посещать ее. Помню, я поднимался по широкой мраморной лестнице со стертыми посредине желтыми ступеньками, с бронзовыми стержнями, но без ковровой дорожки, на второй этаж здания бывшего коммерческого банка. В большой темной комнате с высоким потолком за письменным столом увидел крохотную старушку, выписывавшую разовый входной пропуск в читальный зал. Я был поражен большим количеством читателей, работавших за столами.

Летом зал чаще всего пустовал, и после скоротечной грозы в жаркий день приятно было выйти на просторный балкон, подпертый снизу спаренными колонками, и с любопытством посмотреть вдоль центральной улицы на шумные толпы, растекавшиеся по тротуарам.

Зимой в библиотеке было многолюдно. За нужной книгой приходилось выстаивать в томительной очереди, а затем находить себе в читальном зале место.

В один из таких злополучных вечеров, когда в зале, как говорится, яблоку негде было упасть, нелегкая занесла меня сюда, школьника девятого класса, и я, медленно двигаясь вдоль занятых столов, напрасно искал, где притулиться. Какая-то напряженная тишина и странные взгляды на меня подсказывали быть осторожным. Однако пока без особой тревоги я продолжал усердно разыскивать себе место и наконец, облегченно вздохнул - нашел у прохода стул и тихонько на него сел. Вот эта осторожная "моя посадка не входила" в расчет веселой молодой компании, расположившейся напротив, да и, пожалуй, всего читального зала, который, кроме меня одного, знал, что "мой" стул стоит только на одном честном слове. Я был невысокого роста, щуплый, к тому же тощий, и мой птичий вес, к досаде шутников, так и не позволил стулу немедленно с грохотом развалиться. Я сразу же погрузился в чтение очередного томика "эротического" по тогдашним меркам сочинения "Тысяча и одна ночь", хотя все же улавливал какую-то тайную возню рядом. Напротив сидел известный курский вратарь, крупный, рыжеволосый, с красной веселой рожей, по-видимому, один из организаторов шутки-ловушки. Но время шло, мой легковесный организм продолжал восседать на чудом оставшемся стоять стуле, и слегка раздосадованный спортсмен, теряя выдержку, неожиданно под столом зло лягнул своей крепкой тренированной ногой по ножке злополучного стула. И только тогда он даже не рухнул, а стал медленно оседать, разваливаясь на ходу, а я не шлепнулся, к вящей радости всего читального зала, а уже сваливаясь на пол, как ловкая кошка, взметнулся вверх, сильно оттолкнувшись рукой от пола.

И в тот же миг читальный зал взорвался долгожданным хохотом, видимо, приморенный в своем нетерпенье. Хохот был столь ошеломителен, что мигом сбежавшиеся на всеобщее веселье библиотечные работники подозрительно уставились на меня и потребовали немедленно покинуть библиотеку...

Начались мои страдания, когда в классе ежедневно мои школьные друзья обменивались любопытной информацией о девушках, увиденных в "читалке". Я же не мог туда ходить, так как зловредной старушке с прекрасной зрительной памятью, сидевшей на входе в читальный зал, было дано категорическое указание меня, как общественного хулигана, не впускать.

Недели через две я тихой тенью вновь появился в библиотеке и, невнятно оправдываясь, просил старушку - дитя XIX века - пропустить в зал. Что-то у нее дрогнуло, и она, к моей ликующей радости, выписала входной пропуск. Но работники у стойки выдачи книг еще долго косились на меня, искренне относя к известной повсюду породе бузотеров. В те послевоенные годы в городе не так уж много было общественных мест, где в теплоте зимнего вечера молодежь могла провести свой досуг. В областную библиотеку она радостно слеталась - за тихим шелестом страниц молодые люди знакомились, влюблялись, ревновали, ссорились, мирились. Молодежная среда тогда четко определяла мир посетителей читального зала, в основном, школьников и студентов. С одной стороны, многие при острой нехватке учебной литературы стремились продуктивно поработать здесь, другие, вроде меня, пытались отыскать те книги, которые невозможно было раздобыть в другом месте. Судьбе я благодарен, что, приходя почти ежедневно в зал библиотеки, читал том за томом полное собрание сочинений Антона Павловича Чехова, начавшее издаваться еще в военный 1944 год. При чтении так называемого "красного" издания обожаемого писателя как часто я беззвучно давился от смеха! Ленивый от природы, я особенно не забивал голову учебными материалами, а ходил сюда для собственного удовольствия и развлечения.

Мы приходили чаще всего компанией, а не в одиночку, твердо зная, что встретим в зале тех девочек, с которыми танцевали на школьных вечерах в женских школах. Наш однокашник Миша Веселов был талантлив не только у классной доски. Он мог превосходно сыграть в чеховском водевиле, поставленном на школьной сцене, с особым юмором рассказать острый анекдот, к тому же обладал еще удивительным качеством смешно чихать, чем грешил на уроках, вызывая, у нас безумное веселье.

Грешен! - я активно заманивал Мишу в "читалку" с прихваченной коробочкой махорочного табака. Тихо рассевшись за столами и серьезно обложившись книгами, мы исподволь застывали в тягостном ожидании Мишиного "выступления". Наконец он "созревал", тайно закладывал в ноздри табак, а мы замирали в долгожданной паузе. После томительных минут в бесшумном зале раздавался тончайший писк, он медленно рос до высокого громкого звучания, дорастая до противного старческого дребезжания, и прекращался внезапным бабьим чихом. Каждый раз после такого сольного "выступления" раздавался дружный всеобщий хохот зала. Смеялись студенты, школьники, преподаватели и пожилые люди. Мы, его товарищи, удовлетворенные, погружались в свое чтение.