автор: В.СТЕПАНОВ.

ДЕДУШКА И БАБУШКА

Николай Дмитриевич и Елена Константиновна Степановы

В нашей небольшой квартирке на улице Добролюбова у фенстерского окна в первые послевоенные годы стоял очень старый массивный канцелярский стол, купленный по случаю в комиссионном магазине.

Отца я видел ежедневно мельком только утром, когда заспанный быстро умывался, ещё" быстрее что-то ел и спешно отправлялся в школу. По дороге, мечтая забраться в переполненный трамвайный вагон, с ревом, идущий в гору к Красной площади, обычно переполненный пассажирами, гроздью, висящими на задней подножке трамвая.

После школы я занимался домашними заданиями за крепким дубовым письменным столом, а потом отправлялся в шумный двор к своим товарищам.

Вечером мы - домочадцы отца не видели, потому что ответственный советский партработник, как было принято в сталинское время, должен был работать до глубокой ночи.

Но в воскресные дни отец обычно был дома. После всех домашних дел он непременно садился за письменный стол и погружался в свои мысли. Так он отдыхал от напряженных рабочих дней недели.

На столешнице письменного стола кроме лежащих стопками папок с бумагами и газетами, размещались любопытные предметы, среди которых находилась интересная вещица - это тяжелая серебряная блокнотница с изящной гравировкой на крышке. Отец так дорожил этим предметом, доставшимся ему от родителя, что среди наспех собранных матерью вещей в далекий путь в эвакуацию, он попросил её взять памятную для него вещь, ибо она пропала бы навсегда. Мы уехали из Курска, а отец находился в городе до того момента, когда в начале ноября 1941 года немецкие танки появились на улице Ленина. Он успел проскакать на лошади с Красной площади к нашему дому и передать соседке на хранение свои ключи от квартиры. Но соседка оказалась недобросовестной, присвоив себе всё наше имущество.

После войны время от времени мы чистили зубным порошком массивную блокнотницу от патины, и она сияла серебром на столешнице. А вокруг неё располагались не менее интересные вещицы, привезенные отцом из Германии в качестве трофеев: нефритовая пепельница, изящная китайская лаковая миниатюра в виде тарелочки, бронзовый венецианский нож для разрезки бумаг, прессы для бумаг: из бронзы и свинца с рисунком меандра и отполированный тяжелый овальный из лазурита. В красно-белом хрустальном вазоне находился хороший набор в основном цветных карандашей, а рядом стояла темная чернильница от пластмассового прибора и лежали ученические ручки со стальными перьями. Простенький деревянный пресс с незатейливым рисунком служил для промокания чернил. Всю эту картину завершали маленькая бронзовая смышленая обезьянка, державшая сучковатую палку в лапках и невысокая латунная спичечница.

Все ящики стола обычно были закрыты на ключ и мы, дети, не имели права туда заглядывать, но знали, что в них хранятся документы, различные блокнотики, которые отец имел страсть собирать. Там же лежали его тетради с поэтическими опусами, так как отец неплохо сочинял стихи и, будучи студентом в московском клубе "Красный резинщик" получил вторую премию от знаменитого жюри: поэтов Александра Безыменского, Иосифа Уткина и Александра Яшина.

В тихие задумчивые минуты, сидя за письменным столом, отец мог вспомнить тот миг, когда его, полуживого от страха, друзья-студенты вытолкнули на сцену клуба читать свой лирические строки. Отец, вспоминая этот случай, всегда подчеркивал, что первую премию тогда присвоили поэту за политическое стихотворение.

В столе хранились особенно дорогие для отца бумаги моего дедушки. Эта были сложенные в четверть плотные листы бристольской бумаги, пожелтевшие от времени. Из этих бумаг следовало, что в молодости дед отца, а мой прадед по мужской линии, был фельдфебелем, а кем стал в дальнейшем, то сплошной молчок. В нашей семье строго оговаривалось, что отец и мать родились в мещанских семьях.

Моя мать о своих предках совсем не распространялась, но будучи уже пожилым человеком в брежневские времена неожиданно стала хвастаться, что в молодые годы вместе с сестрами должна была учиться в Смольном институте. Но самое удивительное, до своей смерти в декабре 1990 года мать ничего не рассказала о своем отце. Почему-то она всегда твердила, что ее отец умер от алкоголизма в 1913 году и только после ее смерти от родственников мы с сестрой узнали, что два деда матери и ее отец скопом были отправлены в 1920 году на Соловки и там погибли.

Мой отец иногда доставал из письменного стола сохранившиеся служебные бумаги нашего деда по мужской линии. Когда сегодня рассматриваешь эти потертые и прорванные на сгибах бумаги, думаешь, а ведь они могли погрузить его сына в глубокие воспоминания. Мой дед Николай Дмитриевич Степанов в двадцать лет поступил в 1891 году на учебу в московскую земледельческую школу Императорского московского общества сельского хозяйства, которую окончил в 1893 году. Проработав три года агрономом, дед предоставил педагогическому совету Московской земледельческой школы отчеты о проделанной профессиональной работе, за что был удостоен звания ученого управителя в 1897 году.

Это позволило Николаю Степанову устроиться управляющим имением к помещику Николаю Федоровичу Гамалею, ученому, открывшему в 1898 году бактериолизины, будущему знаменитому советскому микробиологу и эпидемиологу.

Плодотворной работе в гамалеевском имении моему деду помешала нелепая случайность. Жена Гамалея решила подарить со своего плеча шубу моей бабке Елене Константиновне, но та, капризная, выходец из богатого купеческого рода, так возмутилась "подарку", что потребовала от деда немедленно бросить работу у помещика и дед исполнил каприз жены, и не найдя подходящей работы, отправился в далекий Олонецкий край (ныне Карелия).

Олонецкая губерния занимала тогда четвертое место по своей площади в Европейской России. Дед обосновался в Северо-западной части края, на берегу Онежского озера, в самой северной его части в городке Повенец.

Местность эта была довольно суровой. По Повенецкому уезду пролегал невысокий хребет Масельга, служивший водоразделом между Онежским озером и Белым морем. Здесь бесчисленные озера и болота занимали пространство между кряжами. Реки, пробиваясь среди скал, образовали пороги.

Почва губернии была в основном песчаная и глинистая, очень часто - болотистая, а то и каменистая. Ранее дед жил в черноземном городе Ефремове, а в Повенецком уезде на десятки верст почва состояла из камня и песка.

Сама жизнь здешних крестьян у берегов Повенецкого залива была уединенная и дикая. В глуши лесов, среди гор и болот жителю уезда приходилось искать хотя бы клок земли, пригодный для земледелия, не истощенный землепользованием. Найдя его, крестьянин у небольшого озерца селился с двумя или тремя родственниками, а подчас даже один, ведя полудикую жизнь. В Повенецком уезде бывали также селения в десять дворов, а то и меньше.

Жителям Центральной части Европейской России, в том числе и моему деду, выросшему на орловщине, привыкшему к большим селениям и просторным полям, трудно было видеть вместо садов, гумен или конюшен крохотные северные селения. Здешние домишки, с пристроенными к ним крытыми дворами, окруженные густыми лесами, казались не крестьянскими домами, а скорее постоялыми дворами, построенными для путешественников.

Дед оставил о себе хорошую память в Олонецком крае. В конце 1904 года, уезжая на самый юг империи, в Ленкорань, он получил от своих коллег по Повенецкому уезду подарок и благодарственный адрес, чей текст стоит полностью привести:

Под адресом подписалось 16 бывших сослуживцев. Не этим ли подарком повенецких коллег стала массивная серебряная блокнотница высокой ювелирной работы?

Выступая на сессии земского собрания, председатель местной управы предложил выразить благодарность теперь уже бывшему агроному земства Н.Д. Степанову за его успешные труды по развитию сельского хозяйства. Собравшиеся члены собрания единогласно выразили глубокоуважаемому Николаю Степанову искреннее чувство признательности за его ревностные труды по улучшению сельского хозяйства в Повенецком уезде, а также сделанное пожертвование в 100 рублей на устройство в уезде садика при ремесленном училище. Дедушкин жест действительно благородный, если учесть, что в то время корова стоила пять рублей.

Николай Дмитриевич постарался поработать в северном крае. Благодаря его рекомендациям и мероприятиям он заставил уезд выйти из пассивного состояния, находящегося в 1901-1904 годах, вызвав среди местного населения усиленное стремление к осушке болот, травосеянию, огородничеству и приобретению усовершенствованных земледельческих орудий труда. Кроме того, земское фермохозяйство с выращиванием племенного скота было поставлено им на должную высоту.

Делопроизводство, ведение разных книг в сельскохозяйственном отделе Повенецкой управы, оприходование и расходование денежных сумм своей ясностью, аккуратностью и в интересах земства заслуживало похвалу. По его настоянию и в интересах местного населения был открыт склад сельскохозяйственных земледельческих орудий и семян злаковых и травяных культур, что повлияло на улучшение обработки земли и введение в севооборот новых злаковых и травяных культур.

Тогда Николай Дмитриевич решил сменить север на юг, отправившись на Кавказ. 25 марта 1904 года он был назначен младшим надзирателем за казенными землями и оброчными статьями управления земледелия и государственных имуществ Бакинской губернии и Дагестанской области. Высочайшим приказом по гражданскому ведомству от 31 марта 1908 года дед был произведен в коллежского регистратора, а через два года его повысили в чине до коллежского секретаря.

В юбилейный год празднования 300-летия "Дома Романовых", в феврале 1913 года Николай Дмитриевич Степанов был удостоен права ношения на груди медали, а в следующем году он получил право ношения именного знака за услуги, оказанные им сельскому хозяйству и лесничеству. Наконец, в марте 1915 года он был награжден орденом святого Станислава 3-й степени.

Мой дедушка подготовился к покупке себе имения, но грянула Октябрьская революция, результаты которой ему не пришлось увидеть. Будучи главным лесничим над всей Ленкоранью, он проживал в Баку в древней крепости у знаменитой Девичьей башни. Он пережил с домочадцами часы кровавой резни армян, распахнув головорезам для проверки все двери и окна своего жилища. Скончался 5 апреля 1918 года от сыпного тифа в возрасте 47 лет.

Его отпевали в соборе Александра Невского священник Василий Кравчонков и дьякон Я. Черняков. В гробу лежал он в мундире чиновника Бакинского управления земледелия и государственных имуществ. И погребли на следующий день на Бакинском кладбище.

Побывав в 1972 году в Баку, я долго глядел на огромный памятник С.М. Кирову, на парк, раскинувшийся вокруг, сооруженный в нагорной части города, зная, что на этом месте когда-то было кладбище, и кости деда остались лежать где-то под цветущими газонами и пешеходными аллеями..