автор: С.П. Щавелёв

Раскрывается роль кладоискательства в предыстории русской археологии. На документальных материалах о южных границах Московского государства конца XVI–XVII вв. показаны представления русского народа того времени о «зачарованных кладах» и других древностях. Их целенаправленные поиски по рецептам соответствующего фольклора оказывались чаще всего безуспешными, однако случайные находки разных древностей продолжали формировать традиционное отношение к ним разных сословий общества и самого государства. В отдельных случаях соответствующие известия источников могут пригодиться для составления современных археологических карт и других целей научной археологии.

Ключевые слова: Московское государство на пороге Нового времени, традиция кладоискательства в русском народе, находки древностей в делопроизводстве царских приказов.

В предыстории археологии определен ное место занимает кладоискательство – грабительские, самовольные раскопки памятников старины (на территории Восточной Европы, в основном курганов и прочих земляных насыпей, заметных на местности) с целью обогащения. Это общественное явление возникает почти повсеместно уже на заре цивилизации, вместе с появлением товарно-денежных отношений и социально-классового неравенства. Во всяком случае, многие, по всей видимости, богатые погребения доходят до современных археологов ограбленными ещё в древности, сразу же или вскоре после их создания, а иногда и много времени спустя. Жертвами криминальной «ар хеологии» становились египетские пирамиды, могилы китайских императоров и античные храмы, прочие святилища разных племён, скифские курганы и могилы других древних народов.

Версия некоторых археологов и антропологов о ритуальном характере разграбления свеженасыпанных курганов имеет слабое место: нарушавшие покой своих и чужих мертвецов смельчаки брали обычно исключительно драгоценные вещи, игнорируя остальной инвентарь языческих могил, и сами кости, если перед ними была ингумация, а не кремация.

Поскольку мало-мальски ценные вещи в более или менее доступном и концентрированном виде находятся именно в погребениях, особенно хорошо различимых на местности при наличии могильной насыпи, остальные памятники старины осквернялись куда реже. Однако руинам древних поселений и фундаментов былых строений, в свою очередь, доставалось от местного населения – оно нередко использовало их как удобный источник строительного материала (песка, камня, кирпича и прочего, что пригодится в хозяйстве сельского жителя); подвергало их поверхность распашке или застройке. С появлением пороха и огнестрельного оружия курганы юга России стали излюбленным местом производства селитры – необходимого ингредиента тогдашних боеприпасов.

Временами и местами кладоискательство принимало характер своеобразной психологической эпидемии, широко распространённого занятия значительной части жителей того или иного района. В ряде регионов оно выделялось даже в особую профессию, причем нередко наследственную. До сих пор этот феномен, его психология и феноменология лучше поддавались художественному воплощению литературой и изобразительным искусством. Так, о специалистах по опустошению египетских пирамид живописно повествуют роман Болеслава Пруса «Фараон» и его киноэкранизация, поставленная Ежи Кавалеровичем. У нас в Сибири, где богатых ценностями курганов («бугров») было больше, чем в Европейской части России, поисками в них золота на протяжении ХVII – начала ХVIII вв. занималась неформальная корпорация так называемых «бугровщиков». Другой ареной такой же вторичной золотодобычи рано стали Крым и остальное Причерноморье, где орудовали так называемые «счастливчики». О кладоискательстве в центральных областях страны известно меньше (Бердинских, 1993. С. 43–45; Щавелев, 1996. С. 55–58; Бессуднов, Захарова, 2012. С. 13–14). Археологи и нумизматы, принимавшие на музейное хранение и публиковавшие дошедшие до них клады монет и других вещей, почти не интересовались мотивами их поиска и обстоятельствами находок. Их занимало не кладоискательство само по себе, а лишь его вещественные результаты, и то весьма выборочно⁽¹⁾.

Популярно беллетризированные очерки слухов и даже документов о кладоискании обычно искажают его значение для науки и культуры, причем чаще всего предельно грубо (Щавелев, 2006. С. 172–175).

Для юго-восточной окраины Московского государства, в том числе Курского и Воронежского краев, высший пик этого нездорового увлечения приходится на ХVII столетие. Тому имелись вполне объективные предпосылки. После восстановления в самом конце ХVI в. Курской крепости вокруг нее довольно быстро складывался крупный хозяйственный и военно-административный район России. Расширялся товарообмен, росли в цене деньги, а вместе с тем усиливалось угнетение «черного» населения, продолжалось закрепощение крестьянства. Во множестве бежавшие сюда от разных «тягостей» «сходцы» и «утеклецы» из Центральной Руси чаще всего начинали на новом месте, что называется, с нуля, остро нуждались в средствах на обзаведение. Не случайно именно в Курске произошло (в 1648 г.) одно из самых яростных антигосударственных выступлений того времени, жесточайшим образом подавленное (Анпилогов, 1972. С. 43–45; Чистякова, 1975. С. 118–126; Зорин, Раздорский, Щавелев, 1999. С. 131–200).

Ощущение эфемерности людского бытия на краю Дикого поля питалось постоянной опасностью вражеских нападений на русские города и сёла, сторожи и станицы (со стороны не одних татар, но и «литовских людей»; «воровских» украинцев, так называемых черкасов; просто безродных разбойников).

Отражением указанных исторических событий и процессов в духовной жизни народа являлись мечты о лучшей доле. В частности – о готовом счастье, ждущем смелого и удачливого человека. Найти клад, разом обогатиться и тем самым разрубить гордиев узел жизненно-бытовых проблем – надежда, довольно-таки типичная для утопического сознания разных, особенно низших сословий Средневековья. Не единственная, конечно, мечта, но одна из вековых. Перспектива выкупиться из крепостной неволи, обрести свободу, движимую и недвижимую собственность, руководившая искателями подземных сокровищ, лучше всего объяснит нашему современнику кладоискательский пыл предков.

Свою лепту в формирование кладоискательских умонастроений вносила религия: христианство, переплетавшееся с остатками язычества. «Постепенное народное творчество выработало целую теорию, что крупные разбойники и большие богачи скрывают поклажее⁽²⁾, чтобы находчики, люди достойные, но бедные, помолились об их душе. На пути к кладам стояли бесы. Они принимали все меры к тому, чтобы поклажее не вскрылось и не принесло облегчения ни бывшим собственникам, ни будущим. Но молитва побеждает бесов», – объясняет социальную психологию «ловцов подземной удачи» историк Николай Яковлевич Новомбергский (1871–1949), автор специального исследования феномена кладоискательства на Московской Руси. «Время от времени в разных местах действительно находили в земле сокровища в виде денег и драгоценных предметов. Вокруг этих кладов складывались целые легенды. Эти последние вдохновляли на новые поиски. Малейшая удача производила посев новых легенд и т.д.» (Новомбергский, 1917. С.157–158).

Характерно, что в составе каждого из циклов исторических сказаний русского народа – о князьях Киевско-Новгородской Руси, об Иване Грозном, Ермаке, Кудеяре, Лжедмитрии, Разине, Пугачёве и т.д. – присутствовали сюжеты об утаенных тем или другим персонажем сокровищах (Клады, 1992. С. 88–89, 102–103, 243–244, 309–323).

На самом деле основная причина кладообразования в те далёкие времена – страховка не только от военной опасности, но от прозаических пожаров, частых и разрушительных при деревянной на 90 % застройке Руси, особенно Южной, так бедной камнем и водой на маломальском отшибе от основных речных артерий. Наконец, первоначальные владельцы кладов, не сумевшие вернуться за ними, стремились с их помощью уйти от налогового произвола властей, приберечь наследство, военную или разбойничью добычу. На постоянно «пульсирующей» здесь границе Русского государства, то двигавшейся на юг, в Степь, при военной удаче, то отступавшей под спасительную сень северных лесов, всех названных обстоятельств кладообразования хватало с избытком.

Так что фольклорно-мифологические сюжеты удачной находки сокровищ имели вполне реальную подоплеку, пусть не столь баснословную, как в сказках. «Во время смут, да и в мирное время предкам нашим негде было зарывать свои капиталы, как в матери-сырой земле. Она заменяла им сохранные банки» (Савельев, 1846. С. СХIII). «Земляная касса» принимала на бессрочное хранение «вклады» местных жителей с каменного века и до недавних революционных да военных времён. Значительное число найденных кладов свидетельствует о повышенной опасности проживания на данной территории – ведь их владельцы не смогли за ними вернуться или даже завещать кому-то.

Кладоискательская деятельность рано привлекла к себе внимание средневекового государства. Его верхи, во многом разделяя викингско-дружинный менталитет, сами не чурались поисков «поклажего». Так, согласно Печерскому Патерику, Мстислав Святополкович, князь города Владимира Волынского, прознав от одного из своих бояр, будто печерский инок Фёдор выкопал в «Варяжской пещере» «варяжскую поклажу» (злата много и сребра, и сосуди многоценнии), повелел мучить его крепко» – морить голодом и жаждой, вешать в дыму, жечь огнём и наконец замучил и этого инока, и его собрата по монастырю Василия до смерти, так и не допытавшись, куда перепрятано найденное ими сокровище (Древнерусские патерики, 1999. С. 65–66).

В свете того, что мы знаем из восточных и византийских источников, русских летописей и скандинавских саг о варяго-русах, этот сюжет выглядит вполне реалистично. Примерно такой по размеру («возы и ящики» у этих бедолаг печерцев) могла быть добыча Харальда Сигурдарсона, будущего конунга – Сурового Правителя Норвегии. Эту добычу он хранил у своего будущего тестя Ярослава Мудрого, пока служил византийским наёмником. ... Там было столько добра, сколько никто в Северных Странах не видал в собственности одного человека (Стурлусон, 1980. С. 287), гласит сага.

Кладовые мотивы звучат ещё в гипотетически реконструируемых исследователями «Житии Антония», «Чтении о Борисе и Глебе», «Житии Авраамия Ростовского» и некоторых других памятниках древнерусской литературы (Абрамович, 1916. С. 16). Позднее Иван Грозный во время разгрома Новгорода перерыл собор Святой Софии в поисках клада. А царевна Екатерина Алексеевна, сестра Петра Великого, с той же целью приказала разрыть древнюю могилу у церкви Вознесения в селе Коломенском под Москвой (Витевский, 1893. С. 411–425) (где располага ется, между прочим, известное Дьяково городище, давшее имя соответствующей археологической культуре раннего железного века).

«Сыски о кладах» с начала ХVII в. входят в круг обычных обязанностей воевод разных мест. Московское правительство начинает снаряжать целые комиссии при получении известий про обнаружение спрятанных ценностей кем-либо из его подданных. Такого рода дела заводились обычно в Разрядном приказе, ведавшем вооруженными силами и вообще служилыми людьми страны. Именно они осуществляли сыск «казны для великого государя» – допросы находчиков, перекупщиков, укрывателей ценностей и свидетелей их находки; обыски их дворов; вплоть до новых раскопок на указанных теми местах. Так что в каком-то расширительном смысле тогдашний Разряд играл роль будущего Института археологии или, по крайней мере, Гохрана.

Одно из самых ранних разрядных делопроизводств о кладах – за 1626 г. – относится к Путивльскому уезду, который подчинялся тогда Курску. Резюме дела гласит: По отписке из Путивля селитренного мастера Романа Гаврилова в находном золоте и серебре, что на селитренных варницах прикащие ево и работники нашли в кургане золота два прута (очевидно, шейные гривны – С.Щ.), да 26 плащей (по всей видимости, пластины от кованого пояса или панцыря, вероятно, скифского, сарматского вождя или хана позднейших кочевников – С.Щ.), да 9 перстней золотых и пуговицы, и иные мелкие статьи (т.е. предметы; должно быть, бляшки, нашиваемые в древности на костюм. –С.Щ.), золотые и серебряные; и то золото и серебро привезено к Москве в Разряд, и смотрено и ценено, и по челобитию и по выписке то находное золото и серебро отдано ему, Роману, на церковное строение (Оглоблин, 1893. С. 118).

Приведенное свидетельство обнаруживает сразу несколько любопытных штрихов в связи с тем, как относились к древностям триста лет назад. Налицо ещё одна причина массового уничтожения курганов – нужды селитренного, порохового производства, явно немалые в те боевые времена. Подобного рода «раскопки» старинных земляных насыпей с узко производственными целями публикатор цитированного архивного дела сотрудник Московского архива министерства юстиции (в дальнейшем – РГАДА) Н.И. Оглоблин метко назвал антиархеологическими. Хозяин селитренной варницы, чьи рабочие случайно наткнулись на богатейшее погребение (скифо-сарматского, по всей видимос ти, типа или же позднекочевническое; а то и несколько погребений под одной насыпью), взял из снесённого кургана вещи из драгоценных металлов. После расследования, произведённого курским воеводой на месте находки, и её экспертизы в Москве находчик получил вещи обратно – ради финансиро вания строительства новой церкви. По предположению того же Н.Н. Оглоблина, Гаврилов, как благочестивый русский человек, «счёл своим невольным грехом вскрытие могилы неведомых ему покойников и поспешил «замолить» этот грех пожертвованием всего найденного клада «на церковное строение» (Оглоблин, 1893. С. 122).

К тому же, добавим, другого благовидного предлога вернуть ценности из столицы в Курск у торгового человека просто не было. А уж как он ими на самом деле распорядился, история умалчивает.

Другое местное дело схожего содержания датировано июнем 1638 г. Священник курской соборной церкви донёс тогда воеводе на нескольких своих прихожан, нашедших и присвоивших «татарские деньги» (так называли в те времена не одни только ордынские монеты, но и все остальные «нерусского дела, неведомо какие»). Воевода немедленно допросил подозреваемых. Счастливцами (ненадолго) оказались «бо быльский сын Михейка и с курчанином же с нищим слепым старцем Аким кою Чальцовым да с пасынком его с Артюшкою». Они действительно неожиданно наткнулись («ходили в лес по веники... за курским посадом вверх по Куру к пушкарским гумнам») «в горе на горшочек маленький глиняный татарских денег, да в том же горшочке пять клубочков волочёного серебра» (Новомбергский, 1917. С. 164–165). По требованию воеводы всё найден- ное серебро – и монеты, и проволоку (скорее всего, заготовка для ручной чеканки восточных монет; нельзя исключить, что «клубочками» показались тогда деформированные браслеты из серебра) – общим весом до двух фунтов невольные кладоискатели тут же сдали. Эти ценности вместе с протоколом допроса («распросными речами») были отправлены в Москву, опять же в Разрядный приказ (как своеобразное министерство внутренних дел своего времени). Можно считать, что это дело кончилось благополучно для обеих сторон – и незадачливых находчиков клада, и властей.

Другие куряне на случай не надеялись и топографию кладов пытались определить сами. Согласно одному из доносов, поступивших в курскую съезжую избу – административный центр города в 1623 г., «сын боярский Мотюха Ярыгин с братьями тайно вынул поклажее в Курском уезде в подгородном стану за рекою Курицею...» – «котёл винный да три трубы с деньгами» (Новомбергский, 1917. С. 168). Воевода «того же часу» послал стражу за Ярыгиным и его братьями, а своего подчинённого – казачьего голову – отправил осмотреть указанное доносчиком место. На нём оказался курган, свежеразрытый грабителями до основания. Голова определил: поиск клада производился целенаправленно, «по признакам» – на окружающих курган дубах имелись старые и свежие затёсы-метки. Воевода рассадил обвиняемых по тюремным камерам «порознь до государева указа», отправив донесение в Разряд. Государь – юный Михаил Фёдорович Романов из Москвы оперативно указал «про то расспросить подлинно, и всякие сыски сыскать накрепко, и пыткою постращать; и будет доведётся кого пытать, и попытать» (Новомбергский, 1917. С. 169).

Чем конкретно завершилось это дело, по сохранившимся документам неизвестно. В аналогичных случаях воеводы других городов, как явствует из архивных материалов того времени, поднимали кладоискателей на дыбу, били кнутом и жгли огнём, добиваясь выдачи найденных ценностей. Пытка при расследовании дел об укрывательстве краденого, найденных кладов и т.п. поводам санкционировалась тогдашним законодательством – «Уставной книгой» Раз бойного приказа 1616–1617 гг. и «Соборным уложением» 1649 г.: «А на которых людей учнут языки говорить с пыток в поклажее разбойные и татийные (воровские – С.Щ.) рухляди, ... тех оговорных людей по язычной молвке сыски- вать ... А будут они в тех поклажеях или в продажной разбойной рухляди запрутся, и их в том по тому же пытать и с пытки указ учинить, до чего доведётся» (Российское законодательство, 1985. С. 240–241). Отсюда явно, почему упомянутые выше «курчане», случайно нашедшие клад «татарских денег», моментально отдали воеводе утаённое ими и поделённое было серебро из клада. Они прекрасно знали, что им грозит при запирательстве.

Однако гарантировать новорожденную монополию государства на подземные ценности в ХVII в. удавалось не всегда. И не только по причине засекречивания большинства таких поисков их инициаторами. Порой добыча сокровищ велась в открытую: праву на них царёвых людей противопоставлялось «право» вооружённой силы частных лиц, в свою очередь достаточно распространённое в те «бунташные» времена, особенно здесь, на неспокойном пограничье.

Впечатляющий эпизод этого документально зафиксирован для со седнего с Курском Воронежского края. 24 мая 1664 г. в Землянском уезде, верстах в 40 от уездного города (город-крепость Землянск основан в 1661 г.), в степи за рекой Ведугой местные черкасы (то есть украинские казаки на российской службе) заметили несколько десятков человек, усердно лопативших землю на логу между холмами. По просьбе обеспокоенных землянских черкас их воевода Гаврила Петрович Островский отрядил для дознания подьячего приказной избы Сеньку Окулова. Приехав на место происшествия с небольшим эскортом землянцев, тот обнаружил, что землю копают дети боярские (то есть средней руки землевладельцы, «служилые люди по отечеству») соседнего Чернавского уезда. Их экспедицию возглавлял сельский поп Кип риан, оказавшийся подьячему ... родным дядей. Тем не менее чернавцы дали следователям от ворот поворот, «примериваясь в подьячего из ружья» и не подпуская его близко.

Тогда землянцы послали за самим воеводой. Последний сразу догадался, что чернавцы ищут «поклажу». Желая «порадеть великому государю» и опасаясь, чтобы клад «украдом не разнес ли», воевода собрал себе конвой побольше из землянских «черкас и русских людей», не забыв прихватить и соборного попа Лаврентия (присутствие священников с обоих заспоривших о кладе сторон лишний раз подтверждает выдающуюся роль нечистой силы и Божьего промысла при образовании и добыче «поклажего», по понятиям наших благочестивых предков). Но чернавцы и самого воеводу встретили угрозами, снова «примериваясь из ружья» по противникам. Посредником выступил поп Киприан. «Почему и для чего вы в Землянском уезде копаете землю украдом?» (Введенский, 1905. С. 3–4) – вопросил его воевода. «Потому мы копаем, – смело ответствовал поп-кладоискатель, – что земля в логу промеж гор насыпная, и дёрном выкладена недаром: чаем поклажи большой. А в прошлых в давних годах был некто вор и разбойник Кудояр с товарищи ... И, воровски он казну собрав, стоял городком в степи. И в том городке пушечная и всякая казна несметная. А тот лог с похо ронкою, который начали копать мы, чернавцы, засыпан (Кудеяром) отъезжаючи от городка. А городка того мы не ведаем...» В заключение своего ответа Киприан предложил воеводе «не ссылать чернавцев с места», позволить им копать вместе с землянцами, дабы «что Бог даст, с ними разделить по паям». Воевода (всё время переговоров, напомним, взятый на мушку собеседниками) согласился на такой компромисс, выговорив себе недельный срок для консультации с Москвой. Но чернавцы так «не похотели» и са- ми покинули место раскопок. Воевода Островский тут же приставил своих черкас копать заветный лог дальше.

На следующий день чернавцы вернулись и согласились копать с землянцами, обещавши «их не изобидеть». Поп Киприан на сей раз сам не явился, а прислал на имя племянника – подьячего письмо с благословлением и требованием послать за ним, как только «та казна объявится». Совместный отряд рыл лог в трёх местах ещё два дня и ничего не нашёл. Кладоискатели на поверку оказались «людишки скудные и бесх лебные, что было у них покроме хлеба с собой, съели, и пошли для хлебные работы по жилым деревням кормиться».

На полыхнувшие по округе слухи о поисках клада на Ведуге откликнулись новые охотники попытать счастья и «утайкой» продолжали здесь копать. А в самом Землянске объявился воронежец, сын боярский Иван Астремский и передал воеводе «подлинную грамотку с росписью и с признаками тому воровскому Кудояровскому городку и иным местам, где какая казна положена».

Воевода принял Cоломоново решение: послал к московскому двору одним пакетом и новоявленную «роспись», и киприаново письмо, и собственную «отписку» о ходе событий и месте происшествия. Копии этих документов сохранились в архиве Белгородского стола Разряда, решившего их «выписать к великому государю в докладе». О завершении всего этого дела сведений не сохранилось. Островский, впрочем, заключал свою докладную так: «И впредь на том логу хотят копать утайкою те же чернавцы дети боярские» (Введенский, 1905. С. 5–6) (Очевидно, когда заработают хлеба на новую экспедицию).

Публикатор цитированного документа С.Н. Вве денский резонно отмечает проблески, отдалённые намеки «археологического» подхода к делу всех участников данной истории. Действительно, его первопроходцы «киприановцы» установили в ветлужском логу наличие почвы, погребённой некой искусственной, сознательно задернованной кем-то насыпью. В «грамотке» же Астремского приводятся соответствующие откровения мифического Кудояра, вроде следующих: его разбойники-де «двинулись в сутки, ров перекопали и вал завалили и от сиськи (видимо, центральной возвышенности вала. – С.Щ.) вал перекопали и надвое городище перекопали», дабы изменить рельеф местности и понадежнее скрыть на ней свою «поклажу». На обороте же «Кудояровой росписи» Астремский сделал своей рукой «чертёжец городским признакам». Однако «привязать» искомое городище именно к побережью Ведуги на спросе у воеводы новоявленный топограф не сумел.

Сам воевода приводит для Разряда образцовое даже по гораздо более поздним археологическим меркам описание развернувшихся у него под боком грабительских раскопок. «То место, – сообщал Великому государю Ост ровский, – где копано в степи, промеж двух гор насыпано землею, а длина той насыпи 85 сажен, поперёк 12, а инде и 10 сажен; а сыпана в тот лог земля слоями глина красная и серая и чернозем под глиною, а сверх той насыпи пень дубовый большой горелый, а пониже нее родник... В правую сторону копали землянские черкасы длины 5 сажен, а поперек 2 сажени, глубины 4 сажени, а пониже... с нижнего конца той насыпи от ржавца копали сперва Черкаского уезда дети боярские длины сажен с 20, а поперек ½ сажени, а сперва глубины с человека вышиною, а повыше копали колодезем сажен с 5. А земля вся битая, насыпная. А близко того насыпного логу Чернавский уезд, Тербунское село и Яковлевское с деревнями в 10 верстах, а Воронеж в 30 верстах...» (Введенский, 1905. С. 5–6).

Историк науки и культуры вправе усмотреть в этом документе:

а) обобщённую стратиграфию вскрытых копателями площадей археологического памятника;

б) грубый план заложенного ими раскопа (две траншеи и шурф «колодцем»);

в) приблизительную топографию всего памятника, с «привязкой» к ближайшим постоянным и общеизвестным ориентирам.

Для середины XVII в. столь разносторонняя и зоркая информация о памятнике далёкой старины просто удивительна; она под стать тем полевым журналам, что остались от многих археологов XIX и даже первой половины XX столетий. Сходство, разумеется, сугубо формальное, ибо цели земляных работ у «детей боярских» и самого воеводы оставались прямо антиархеологическими – они бездумно разрушали памятник археологии в погоне за мифическим сокровищем. И разрушили – судя по всему, остатки оборонительных сооружений какого-то древнего городища. В состав этих сооружений входил, похоже, деревянный (дубовый) частокол на валах (значительные фрагменты которого сохраняются до наших дней тысячу и более лет – как, например, при раскопках Ратского городища под Курском, в которых принимал участие в качестве землекопа автор этих строк и те дубовые плахи лично выкапывал и паковал для лабораторных исследований).

Руководствуясь моей публикацией соответствующего документа (Щавелев, 1998. С. 188– 194) и указанными в нём ориентирами, воронежский археолог Виктор Николаевич Ко валевский (ныне директор музея палеолитических Костёнок) в 1998 г. пытался отыскать соответствующее городище на местности, но, к сожалению, пока безуспешно. Однако координаты, содержащиеся в воеводской грамоте, оставляют надежду на успех дальнейших поисков.

Сравните с моими выводами: в этой работе, вопреки её странному заглавию (откуда же появиться научному интересу в донаучный период?), речь как раз идёт о начале знакомства русских с сибирскими древностями (руинами, писаницами, городищами, курганами) в XVII в. А это знакомство, как показывает автор, способствовало именно постепенному пробуждению сознательного интереса к ним. Вообще-то автор путает науку и практику в их отношении к объекту археологии (Жук, 1996).

Особой популярностью на юго-востоке Руси начала Нового времени, в том числе на Курщи не, пользовалась не раз уже упоминавшаяся выше легенда о «кудеяровой поклаже». Рос сийский государственный архив древних актов (РГАДА), куда поступили документальные материалы московских приказов, хранит 7 розыскных дел о поисках этого неуловимого клада в здешних уездах – Курском, Карачевском, Трубчевском и других. Везде по рукам ходила целая «роспись кудеяровой поклажи», на которую периодически льстились доверчивые люди. В их действиях отчётливо видна вера в сверхъестественные существа, охраняющие клады, но при особых обстоятельствах выдающие их людям. По неписаному народному праву спрятанные в земле сокровища становятся собственностью тех, кто с помощью колдовства («чурования»), удачи и смелости их найдёт. Ведь «зарывались клады с зароками, например, на три головы молодецкие, на сто голов воробьиных и т.п. Три головы должны погибнуть при попытке овладеть кладом, – следующему по счёту, четвёртому, он обязательно достанется. Надо зарок знать и притом помнить, что клад стережёт злая сила – нечисть. Когда клад «присумниться», то есть выйдет наружу и покажется блуждающим огоньком, и выговоришь зарок, черти начнут стращать, отбирать клад. Тут слово «чур» и очерченный круг одни и выручают, спасая от мучений» (Крылатые слова, 1955. С. 223).

Так что роспись драгоценной «поклажи» на Руси – не просто карта, но и целая инструкция искателю зарытого счастья по части необходимых ему магических действий. И, тем самым, документальное свидетельство архаического восприятия отечественных древностей только в качестве сокровищ, правда, с исторической родословной.

По колдовским приёмам, что применялись искателями «поклажего» в XVII–ХIХ вв., косвенно просматриваются идейно-мифологические мотивы, которыми руководствовались кладообразователи Древности и Средневековья. Кроме сугубо рациональных, собственно практических целей – до времени надёжно укрыть, сберечь своё имущество, выделителем клада мог двигать социально-психологический комплекс с условным названием «поступок Поликрата». Как известно по Геродоту, этот древнегреческий торговец, ставший правителем, тираном, решил откупиться от слишком уж удачливой поначалу его правления судьбы, выбросив по совету жрецов в море свою самую любимую вещь – драгоценный перстень. Похожим образом, согласно североевропейским сагам, викинги в качестве умилостивительной жертвы богам, причём даже вне реальной опасности, так сказать авансом, могли предать морской пучине или земле часть своей военной добычи.

Так что многие из старинных кладов полифункциональны – помимо прямой тезаврации богатства, перед нами своего рода «доупокойная жертва». С её помощью представитель архаичного менталитета вступал в диалог с мифологическими силами потустороннего мира своего времени. По обоснованному фактами многочисленных кладов викингов IХ–ХI вв. заключению А.Я. Гуревича, «их прятали для того же, для чего Сигурд утопил своё золото в Рейне. Нужно было сберечь материализованную сторону своей удачи от чьих бы то ни было посягательств на неё, и для этого богатства запрятывались, но не на время, в ожидании того момента, когда обладатель сможет выкопать их, вернуть себе и беспрепятственно ими воспользоваться как материальными богатствами в этом мире. Вовсе нет. Это было продолжение его собственной личности...» (Гуревич, 1995. С. 73; О том же: Соколова, 1970. С. 123–124). Христианство и вообще развитие европейской культуры сублимировали этот диалог язычника-кладообразователя, жертвователя сокровищ, с судьбой, перевели его в иные по форме, но схожие по цели и сути действия полухристианина-полуязычника кладоискателя – вроде церковных треб и бытовых суеверий в связи с чьим-то «спрятанным счастьем».

Отсюда поиски клада носителем архаического сознания – не просто авантюра криминального толка, но и один из логичных в его системе идей-мифологем путей самореализации, достижения счастья. Те самые силы народной демонологии (Дынин, 1999), что помогали некогда кладообразователю, теперь ждут случая «пообщаться» с кандидатом в его находчики. И там, и тут присутствует магическая практика. Труд и риск, затраченные на приобретение спрятанных сокровищ честным трудом или же разбоем, выглядели эквивалентными «фарту» их повторной добычи в виде клада. Спрятанное в виде клада счастье сулило вернуться к обездоленному бедолаге, если тому удавалось отличиться на этой стезе – обойти поту- и посюсторонних сторожей его. Клад, таким образом, это вариант путешествия за счастьем, за долей. Один из шансов на жизненную справедливость.

Курские примеры из документов РГАДА ярко иллюстрируют сказанное о кладовых мотивах народной мифологии и религии.

Типичное в рассматриваемом отношении дело московского Разряда датируется 1693 г. Ниточка тогда потянулась в Рыльск, где «вор Илюшка Фатеев» объявил за собой «государево дело» (оно, как известно, давало правонарушителю отсрочку с разбирательством его конкретной вины и даже наказания за неё; а воровством по тем временам именовалась не одна только кража, но и преступление вообще, особенно направленное против государства). Допрошенный в застенке «вор» указал на «рыленина Мишку Умрихина» как обладателя чудодейственной «травы, чтобы замки отмыкать» («В травах, по народному поверью, скрывается могучая сила, ведомая только чародеям; ... некоторые зелья помогают им при розыске кладов, другие наделяют их способностью предвидения, третьи необходимы для свершения волшебных чар» (Афанасьев, 1881. С. 378)).

За волшебной травой к Умрихину якобы приезжали «курский ямщик Аника Зуев с крестьянином Сенькою Черкашениным». Без волшебства им-де не давался в руки обнаруженный «в Курском уезде близко Ямской слободы погреб с Кудояровским поклажеем, в том де погребе 12 бочек денег серебряных копеек, да 4 котла жемчугу насыпаны, да лежит 1000 бердышей, да 1000 мушкетов, и книги, и евангелие, и всякая церковная утварь, и платье да сабля булатная» (Новомбергский, 1917. С. 373).

Предполагаемый обладатель «разрыв-травы» был, как водится, без промедления разыскан и во всем подтвердил извет. Сознались и арестованные в Курске его посетители. Тогда воевода развернул следствие полным ходом, к нему привлекли ещё целый ряд лиц. Через несколько месяцев интенсивных допросов и очных ставок выяснилось, что «полная роспись клада находится у крестьянина Артюшки Колупаева». Тот сначала запирался, но после очередной очной ставки, завершившейся пыткой обоих допрашиваемых сторон, признался в хранении кладовой «росписи, полученной из Крыма». Курский воевода, завладев росписью, далее самостоятельно действовать не смел. Запечатав заветную бумагу и «оковав в кандалы» Колупаева вместе с показавшим на него Фенькой Евсюковым, отправил их всех в Разряд. Там следы горе-кладоискателей затерялись – в цитированном документе Приказного стола они не отражены.

«Кладовые рукописи» ходили по рукам курян и впоследствии, на протяжении ХVIII и ХIХ вв. Любопытную статью об этих своеобразных памятниках народной письменности, «отрывках старой географии и старой внутренней истории родной нам земли» опубликовал в 1902 г. местный бытописатель и историк-любитель Е.Л. Марков. Будучи помещиком Щигровского уезда, он собрал целую коллекцию старинных бумаг и рассказов старших членов семьи на кладоискательские темы. «Старики-кладоискатели, – писал сам уже тогда престарелый Евгений Львович, – имевшие у себя древние кладовые записи и сохранившие их в тайне как святыню, уже при моей жизни приходили из разных далёких мест в наши курские места и копали клады» (Марков, 1902. С. 1). В том числе внутри курганов, поросших лесом, под названием «Куньи верхи», недалеко от марковского поместья.

Публикуемые Марковым «грамоты» приписывались их настоящими авторами и последующими обладателями «лихим людям», разбойничавшим в начальные годы ХVII в. на Муравской сакме, Сагайдачном шляхе и прочих торных путях Северской Украины и южного порубежья Московского государства. «Записи» эти носили характер духовных завещаний атаманов или рядовых разбойников, на смертном одре или во вражеском плену озабоченных судьбой спрятанных где-то на Северщине сокровищ. Среди примет для поиска таких кладов сплошь и рядом фигурируют «курганцы», другого рода могилы и городища в междуречьях Ворсклы, Северского Донца, Псла, Сейма, Дона. К этого рода земляным насыпям простой люд относился с определённым пиитетом, что и учитывалось реальными или литературными героями «кладовых рукописей». Содержание, а особенно стиль, просторечная лексика документов представляют интерес скорее для фольклористики, языкознания. Сегодня предания о кладах Кудеяра и прочих разбойников публикуются и комментируются как один из жанров фольклорной прозы (Аристов, 1867; Криничная, 1977; Максимов, 1995).

Историкам и археологам южнорусского края интересны скорее попутные воспоминания издателя «заветных бумаг» о реальных археологических приметах изложенных сюжетов. Вроде следующего: «В развалинах «Ратского», или так называемого «Святого городища» на той же р. Рати, где находится и мое имение, – писал этот просвещённый щигровский помещик, – мельник, снимавший мельницу у госпожи Шеховцовой, нашёл, по рассказам местных жителей, в обвале берега большой «кубган» (котёл, казан – С.Щ.), полный золотой и серебряной посуды, которую он распродал; я сам не раз видел на том же Ратском городище вымываемые весеннею водою мелкие серебряные гривенки» (Марков, 1902. С. 2).

Судя по моим и других «подъёмщиков» сборам на Ратском городище, при его раскопках экспедицией В.В. Енукова в 1990–1992 гг., под «гривенками» надо понимать (в исключительных случаях) арабские дирхемы (Щавелев, 1999. С. 155–159), а гораздо чаще – джучидские монеты времён расположения здесь известной по летописи Ахматовой слободы и последующего татарского города – столицы так называемой «Курской тьмы».

К счастью для будущей научной археологии, в городищах и курганах Курского края да и всей Центральной России дорогие вещи встречаются довольно редко. Гораздо чаще и реалистичнее звучат свидетельства легенд кудеяровского цикла о том, что на месте разбойничьего «городка» «находились предметы земледельческие, панцири, прясла, стрелы, копья, следы каменных построек...» (Народная проза, 1992. С. 88) и т.п. подъёмный материал эпохи Средневековья, как видно, в принципе правильно понимаемый народной молвой (в силу типологического сходства крестьянского образа жизни на Среднерусской равнине на протяжении многих веков). Легендарность фольклора усиливается вместе с археологи ческим возрастом находок – вещи эпохи ранних металлов и тем более камня всё меньше соответствовали обыденным представлениям человека земледельческой цивилизации. Тогда останки мамонта или т.п. экзотичного зверя принимали за «кости богатырские – одна кость до колена, нижняя, больше трёх аршин» (Зачиняев, 1906. С. 151).

А клады как таковые – зарытые, иначе спрятанные, но не взятые обладателем назад ценности – в абсолютном большинстве случаев вовсе не поддаются целенаправленным поискам в соответствии с какими-то картами или «росписями». Не только в юго-восточных пределах России, но и во всей мировой кладоискательской практике планомерная находка спрятанных кем-то давным-давно сокровищ представляла редчайшее исключение. Положение несколько изменилось с внедрением в эту сомнительную практику металлодетекторов. Но и тогда изменения коснулись почти целиком только поисков затонувших на море кораблей или разбившихся самолётов с ценными грузами. Почти все находки древних кладов носят случайный, совершенно непреднамеренный характер. Даже если они от случая к случаю совершаются нынешними «черными археологами» с их всё более совершенной аппаратурой. Отыскать клад по «карте-инструкции» по-прежнему практически нереально.

На счастье науки и культуры собственно клады, как отмечалось выше, отнюдь не находятся по заказу, даже вполне компетентному. Их «ха- рактер» остаётся прихотливо-капризным. Лишнее подтверждение тому принесла очередная сенсация такого рода, преумножившая репутацию Курской земли как своеобразного кладового заповедника. Летом 1994 г. в с. Гапонове Кореневского района при рытье траншеи экскаватором был обнаружен богатейший клад того типа, который ещё А.А. Спицын назвал «антскими древностями»: общим счётом 411 предметов мужского и женского парадных костюмов, конской сбруи из железа, бронзы, серебра, янтаря и стекла. В силу удивительного стечения обстоятельств здесь же базировалась экспедиция Института археологии РАН под руководством А.М. Обломского. По опять же счастливой случайности сотрудница этой экспедиции Е.Ю. Архипова оказалась в нужный момент на месте находки и сумела захватить большую часть клада, точно зафиксировать условия его залегания. Это позволило археологам провести контрольные раскопки, выявившие раннеславянское поселение V–VI вв. н.э.; с помощью представителей местной администрации и контрразведчиков из областного центра собрать по дворам гапоновцев растащенную было ими часть украшений. Одно из них – бронзовую фибулу – пришлось отдирать от собачьей будки, ку да её прибил не чуждый эстетике механизатор.

Гапоновский клад был монографически опубликован А.М. Обломским и И.О. Гавритухи - ным (при содействии ряда других специалистов-археологов), а сами вещи из него после реставрации переданы в Курский музей археологии, теперь они украшают его экспозицию (Гавритухин, Обломский, 1996).

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Скажем, в прекрасном образце популяризации истории и археологии – книге А.Г. Векслера и А.С. Мельниковой «Российская история в московских кладах» (М., 1999) очерку истории и социальной психологии кладоискательства посвящено всего 4 страницы из 272.

2. От слов «класть», «положить» – распространенное наименование клада в средневековой Руси; сменившее его примерно с XVII в. слово «клад» однокоренное.

ЛИТЕРАТУРА

Абрамович Д.И. Жития святых мучеников Бориса и Глеба и службы им. Пг.: Изд-е Отделения русского языка и словесности Императорской Академии наук, 1916. XXIII, 3. 204 с.

Анпилогов Г.Н. Положение городского и сельского населения Курского уезда накануне восстания 1648 г. // Вестник МГУ. Серия «История». 1972. № 5. С. 47–60.

Аристов Н.Я. Предания о кладах // Записки ИРГО. По отделению этнографии / Под ред. В.И. Ламанского. Т. I. СПб.: типография А.В. Васильева, 1867. С. 709–739.

Афанасьев А.Н. Древо жизни. Избранные статьи. М.: Современник, 1981. 464 с.

Бердинских В.А. Археология и кладоискательство (по материалам Вятского статистического комитета) // Проблемы истории отечественной археологии. Тезисы докладов конференции / Отв. ред. И.Л. Тихонов. СПб.: СПбГУ, 1993. С. 23–24.

Бессуднов А.Н., Захарова Е.Ю. В поисках древностей забытого урочища: о находках и легендах окрестностей Задонска. Тула: Гриф и К, 2012. 260 с.

Введенский С.Н. Два дела о кладах в Воронежском крае ХVII в. // Памятная книжка Воронежской губернии на 1905 г. / Под ред. Д.Г. Тюменева. Воронеж: Типо-литография губернского правления, 1905. С. 1–2.

Витевский В.Н. Клады и кладоискание на Руси // Известия Общества археологии, история и этнография. Т. ХI. Вып. X. Казань: Типо-литография Императорского Казанского ун-та, 1893. С. 411–425.

Гавритухин И.О., Обломский А.М. Гапоновский клад и его культурно-исторический контекст. М.: Новые строительные технологии, 1996. 303 с.

Гуревич А.Я. Нескромное обаяние власти // Одиссей. Человек в истории. Представления о власти / Отв. ред. Ю.Л. Бессмертный. М.: «Наука», 1995. С. 67–77.

Древнерусские патерики. Киево-Печерский патерик. Волоколамский патерик / Сост. А.С. Ольшевская, Н.А. Травников. М.: «Наука», 1999. 496 с.

Дынин В.И. Когда расцветает папоротник... (Народные верования и обряды южнорусского крестьянства XIX–XX веков). Воронеж: ВГУ, 1999. 210 с.

Жук А.В. Отсутствие археологического интереса в средневековой культуре (на примере Западной Сибири) // История археологических исследований Сибири / Отв. ред. В.И. Матющенко. Омск: ОмГУ, 1990. С. 32–41.

Зачиняев А. Об эпических преданиях Орловской, Курской и Воронежской губернии // ИОРЯС. Т. II. Кн. 1. СПб., 1906. С. 153–164.

Зорин А.В., Раздорский А. И., Щавелёв С.П. Курск. История города от Средневековья к Новому времени: X–XVII вв. Курск: Учитель, 1999. 282 с.

Клады Кудеяра и разбойников; клад пана Койки; Клад Разина за колокол; Пугачевское золото на дне озера Инышко; Клады и кладоискатели // Народная проза / Сост. С.Н. Азбелева. М.: Советская Россия, 1992. С. 88–89, 102–103, 243–244, 309–323.

Криничная Н.А. Историко-этнографическая основа преданий о «зачарованных кладах» // Советская этнография. 1977. № 4. С. 105–111.

Крылатые слова по толкованию С. Максимова. М.: ГИХЛ, 1955. 448 с.

Максимов С.В. Нечистая, неведомая и крестная сила. М.: Терра, 1995. 176 с.

Марков Е.Л. Клады старой Северщины (Местные заметки на древнюю рукопись о кладах) // Памятная книжка Воронежской губернии. 1902 / Сост. Д.Г. Тюменев. Воронеж: Изд-е Воронежского губернского статистического комитета; Печатня С.П. Яковлева, 1902. С. 1–18.

Новомбергский Н.Я. Клады и кладоискательство в Московской Руси в первой половине XVII столетия // ЖМНП. Пг. Ч. ХVШ. 1917. № 2. С. 157–203.

Оглоблин Н.Н. «Сыскные дела» о кладах в ХVII в. // Чтения в Историческом Обществе Нестора- летописца. Кн. VП / Под ред. М.Ф. Владимирского-Буданова. Киев: Типография Императорского ун-та св. Владимира, 1893. С. 117–154.

Российское законодательство Х–ХХ веков. Т. III. Акты Земских соборов / Отв.ред. А.Г. Маньков. М.: Юридическая литература, 1985. 512 с.

Савельев П.С. Мухаммеданская нумизматика в отношении к русской истории. Ч.1. Топография кладов с восточными монетами и изделиями VII–XI вв. в России и прибалтийских странах. СПб.: Типография военно-учебных заведений, 1846. 180 с.

Соколова В.К. Предания о кладах и их связь с поверьями // Фольклор и этнография / Сост. Б.Н. Путилов. Л.: «Наука», 1970. С. 169–180.

Стурлусон С. Круг Земной / Сост. А.Я. Гуревич, Ю.К. Кузьменко. М.: Научно-издательский центр «Ладомир», «Наука», 1980. 687 с.

Чистякова Е.В. Городские восстания в России в первой половине ХVII в. (30-е – 40-е гг.). Воронеж: ВГУ, 1975. 248 с.

Щавелёв С.П. Феномен кладоискательства на юге России в предыстории славянской археологии // Славяне и их соседи. Тезисы XV конференции. Миф и история. Происхождение и ранняя история славян в общественном сознании позднего Средневековья и раннего Нового времени / Отв. ред. Г.Г. Литаврин. М., 1996. С. 55–58.

Щавелёв С.П. Становление археологического интереса в России XVII века (ранние находки древностей в районе Курска в отражении приказного делопроизводства) // РА. 1998. № 2. С. 188–194.

Щавелёв С.П. Клады куфических монет в Курском Посеймье // Археология Центрального Черноземья и сопредельных территорий. Тезисы докладов научной конференции / Отв. ред. А.Н. Бессуднов. Липецк: Липецкий гос. пед. ин-т, 1999. С. 155–159.

Щавелёв С.П. [Рец. на кн.:] Бердинских В.А. История кладоискательства в России. М.: «Захаров», 2005 // РА. 2006. № 4. С. 172–175.

The article deals with the role of treasure hunt in the prehistory of Russian archeology. The ideas of Russian people of that time about “enchanted treasures” and other antiquities are described using the documentary materials on the southern borders of the Moscow state of the late XVI–XVII centuries. The purposeful searches on the recipes of the corresponding folklore turned out to be most often unsuccessful, however, random finds of various antiquities continued to form the traditional attitude to them of different classes of society and the russian state itself. In some cases, relevant news sources can be useful for compiling modern archaeological maps and other purposes of scientific archeology. Keywords: the Moscow state on the eve of the Modern Time, the tradition of treasure hunt in the Russian people, finds of antiquities in the work of royal offices.