авторы: А.В. Зорин, А.И. Раздорский

ГЛАВА I

Дикое Поле

В конце XIV в. митрополит Пимен проезжал по верховьям Сейма, Псла и Ворсклы — пустынной стране, где встречались уже татарские кочевья. Уже тут митрополита и его спутников «нача страх обдержати, яко внидохом в землю татарскую, их же множество оба пол Дона реки аки песок». Соблюдая при проезде по столь опасным местам предосторожности, путешественники внимательно осматривали окрестности: «бяше бо пустыня зело всюду, не бе бо видети тамо ничтоже, ни града, ни села; аще бо и бываше древле грады красны и нарочиты зело видением, места точию пустошь все и не населено; нигде бо видети человека, точию пустыня велия и зверей множество».

Курские земли лежали на рубеже леса и степи. По берегам Сейма, Псла и Ворсклы шумели могучие боры, где бродили лишь артели бортников. По направлению к югу леса уступали постепенно место бескрайним степям, переходя от сплошных массивов к отдельным рощам в оврагах и балках по берегам рек. Поселения тут встречались всё реже. Начиналось Дикое Поле. Представление о прежних просторах его могут теперь дать лишь отдельные сохранившиеся его заповедные участки. Профессор В.В. Алёхин, чьё имя носит заповедник, так описывал подобный участок, Стрелецкую степь: «Представьте себе необозримое пространство, покрытое пёстрым ковром всевозможных цветов, то образующих сложную мозаику причудливого сложения, то представляющих отдельные пятна синего, жёлтого, красного, белого оттенков; иногда растительный покров настолько красочен, настолько ярок и пёстр, что начинает рябить в глазах и взор ищет успокоения в далёкой линии горизонта, где там и сям виднеются небольшие холмики-курганы или где далеко за балкой вырисовываются тёмные пятна кудрявых дубрав ... Постоянный лёгкий ветерок ещё более усиливает сложность отношений растительной мозаики и серебрит на солнце лёгкие серые перья ковыля, разбросанные то здесь, то там по пёстрому красочному фону; ковыль как бы пронизывает растительный ковёр, лишь редко давая более значительные сложения. В жаркий июньский день воздух наполнен неумолчным жужжанием бесчисленного количества пчёл и других насекомых, посещающих цветки; то и дело кричат перепела и посвистывают суслики. А по вечерам всё затихает, слышны лишь резкие странные звуки, издаваемые дергачами, спрятавшимися в густой высокой траве. Травянистый покров теряет свою пестроту, краски скрываются в темноте вечера, и лишь соцветия смолёвки, распускающейся к заходу солнца, белыми пятнами выделяются на однообразном фоне».

Рис. 1

1. Российский гербовой орел. 1613 г.

2. Российский гербовый орел. 1643 г.

3. Герб Войска Запорожского.

4. Герб Великого Княжества Литовского.

5. Герб Королевства Польского.

Мирный покой степей был обманчив. По его просторам круглый год, зимой и детом, бродили во множестве разбойничьи шайки «воровских людей» и хищные чамбулы татар. В любой момент могла вдруг заколебаться одновременно в разные стороны | густая и высокая степная трава, закружиться в небе стая воронов. То были верные признаки приближения врага, скрытно пробирающегося к порубежным селениям. Русские дозоры в любой момент могли столкнуться с неприятелем, а потому неизбежны были и предосторожности, к каким приходилось прибегать всякому, путешествующему по Дикому Полю. Дозорные разъезды постоянно находились в движении, «с конь не сседая», не делали постоянных стоянок, не разжигали огня на старых кострищах и вообще придерживались правила: «а кто в каком месте полудневал, в том месте не ночевать, а кто в каком месте ночевал, в том месте нс полдневать». Временами московские воеводы даже пускали пал, чтобы выжечь степи и лишить вражескую конницу как подножного корма, так и возможности затаиться в высокой траве. Так, в 1647 г. валуйский воевода сообщает о высылке на Изюмскую и Кальмиусскую сакмы станиц для поджога трав. Он приказывал станичникам, «чтоб они на татарских сакмах на запольных речках и около колодезей травы выжечь нигде не обходя где учнёт гореть чтоб впредь в тех местах татарским становищам и отпочиву не быть» [Багалей. 1890: II, 42]. Но никакие предосторожности не могли сдержать стремительных набегов степняков.

Австрийский путешественник и дипломат Сигизмунд Герберштейн писал о татарах: «Это люди среднего роста, с широким мясистым лицом с косящими впалыми глазами; волосы они отпускают только на бороде, а остальное бреют. Только более именитые носят за ушами косы ... телом они сильны, духом смелы, падки на любострастие, причём извращённое, с удовольствием едят лошадей и других животных, не разбирая рода их смерти, за исключением свиней. Относительно голода и сна они до такой степени выносливы, что иногда выдерживают это (лишение) целых четыре дня, предаваясь тем не менее необходимым трудам. И наоборот, добыв что-либо съедобное, они пресыщаются сверх меры, спят по три-четыре дня подряд. Поэтому, когда, совершив набег на Литву или на Руссию, они, бывают усталы и обременены добычей, их преследуют, и преследователи, зная приблизительно, какое место удобно для их (татар) стоянки, не разводят в эту ночь в своём лагере огней, чтобы татары полагали себя в безопасности. Те разбивают лагерь, режут скот и наедаются, отпускают лошадей пастись и засыпают. В таком положении они весьма часто подвергаются нападению и бывают разбиты ... Их оружие — лук и стрелы; сабля у них редка. Сражение с врагом они начинают издали и очень храбро, хотя долго его не выдерживают, а обращаются в притворное бегство. Когда враг начинает их преследовать, то татары пускают назад в них стрелы, затем внезапно повернув лошадей, снова бросаются на расстроенные ряды врагов. Когда им приходится сражаться на открытой равнине ... то они вступают в бой не в строю, а изгибают войско и носятся по кругу, чтобы тем вернее и удобнее стрелять во врага. Среди таким образом наступающих и отступающих соблюдается удивительный порядок. Правда, для этого у них есть опытный в сих делах вожатые, за которыми они следуют Но если эти вожатые или падут от вражеских стрел, или вдруг от страха ошибутся в соблюдении строя, то всем войском овладевает такое замешательство, что они не в состоянии более вернуться к порядку и стрелять во врага. Такой способ боя из-за сходства называют «пляской» ... Они редко осаждают крепости и города, а сжигают селения и деревни и бывают так довольны причиненным ими разорением, будто, по их мнению, чем больше они опустошат земель, тем обширнее делается их царство» [Герберштейн. 1988:167—169].

Немногим отличаются от этих свидетельств и впечатления Гильома де Боплана, хотя он посетил степные рубежи спустя почти две сотни лет после Герберштейна: «Большинство их малорослы, но коренасты, с очень крупными членами, высоким и толстым туловищем, широкоплечи, с короткою шеею и большою головою; лицо у них почти круглое, лоб широкий, глаза мало открытые, но совсем чёрные и широко прорезанные, нос короткий, рот небольшой с белыми, как слоновая кость, зубами, кожа смуглая, волосы чёрные и жёсткие, как лошадиная грива... Одежду татар составляет короткая рубаха из бумажной ткани ... порты и шаровары из полосатого сукна, или, чаще всего, из бумажной ткани, настёганной сверху, более знатные носят стёганный халат, подбитый, мехом лисицы или соболя, шапку из того же меха И красные сафьянные сапоги без шпор. Простые татары накидывают на плечи бараний тулуп, который надевают шерстью вверх во время сильного зноя или дождя. Внезапная встреча с ними в открытом поле может наводить ужас, ибо в такой одежде их легко принять за белых медведей верхом на лошадях. В зимнее время они выворачивают свои тулупы и шапки, сделанный из того же материала, шерстью внутрь. Вооружение их составляют сабля и лук с колчаном, в котором бывают от 18 до 20 стрел; у пояса висят нож, кремень с огнивом, шило и 5 или 6 сажен ременных веревок для вязания пленных, которых надеются захватить во время похода; каждый имеет в кармане нюренбергские часы. Толька самые богатые из них носят кольчуги... Они отличаются ловкостью и смелостью в верховой езде, но посадка их неудобная, так как при коротких стременах ноги сильно согнуты в коленах; вообще татарин на лошади походит на обезьяну верхом на борзой собаке. Тем не менее они прекрасные наездники и отличаются такой ловкостью, что при самой крупной рыси перепрыгивают с утомлённой лошади на другую, свежую, которую каждый держит в поводу, убегая от погони... Мне случалось несколько раз встречать в степи татарские отряды более 500 человек, которые атаковали наш табор, но ничего не могли нам сделать, хотя меня сопровождали всего 50 или 60 козаков: в свою очередь и мы не могли получить над ними перевеса, так как они держались постоянно вне наших выстрелов. Но они ретировались после нескольких притворных попыток атаковать нас, причем посылали нам на голову целые тучи стрел, так как они пускают стрелу дугообразно и луки их бьют вдвое дальше, чем наши ружья» [Боплан. 1896: 329—330, 338].

Приблизившись к границам русских поселений, орда рассыпалась на отдельные отряды; те, в свою очередь, рассеивались на ещё более мелкие шайки. В конечном итоге они точно частой сетью накрывали и опустошали; избранный для разорения район. «Все эта разделения и все разбеги,— пишет известный историк запорожского казачества Д. И. Яворницкий, - совершались на всём скаку и не более, как в полтора часа: от быстроты и бдительности зависел весь успех их набегов, от замедления и неосмотрительности — гибель и истребление. Но хищники очень опытны в своих маневрах и, по замечанию очевидца, так же были знакомы со степями, как искусные лоцманы — с гаванью ... следы же, оставленные ими по степной траве, исчезали, точно круги от брошенного в воду камня» [Яворницкий. 1990: I, 329]. Нанеся внезапный удар, перебив сопротивлявшихся, захватив пленных и угнав скот, татары отступали столь же стремительно, как и нападали. Обремененные добычей, они старались избегать сражений. Но казаки и служилые люди преследовали их неотступно, выслеживая чамбулы по вытоптанным в степной траве тропам, по обглоданным конским костям, брошенным в балках на месте татарских ночевок, по полёту встревоженных птиц в небе. Иногда кочевников удавалось перехватить на марше, иногда прямо на месте краткого роздыха. «Но татары,— пишет далее Д. И. Яворницкий,— имея замечательно острое зрение, и тут предупреждали своих преследователей: они старались расположить свою конницу так, чтобы солнце было у неё за спиной, а врагу прямо бы светило в глаза, если это столкновение случалось незадолго до заката солнца или скоро после восхода его. Впрочем, на открытый бой татары решались только в том случае, когда число их войска в десять раз превосходило число их противников или когда они замечали, что преследователи их неожиданно рассеялись в разные стороны; в случае же сплошного напора... татары всегда отступали. Тогда они, наскочив на преследователей, пускали в них через левое плечо на всём скаку тучи стрел, потом, подобно мухам, разлетались в разные стороны; затем снова сплачивались в одно целое, снова подскакивали к своим преследователям, снова пускали: тучи стрел и снова рассыпались в разные стороны. Так повторяли они свой приём до тех пор, пока не утомляли противников и не принуждали их к отступлению. После того стремительно бросались к границе... и тут, подобно степным зверям, исчезали в траве» [Яворницкий. 1990; I, 330].

Походы татар бывали зимние и летние. Зимой, когда замерзали реки, а степь покрывалась снегом, татары легко преодолевали водные преграды по ледяному «мосту», а копыта их некованых лошадок не разбивались о мёрзлую землю, плотно прикрытую мягким покровом снега. Страшились они только лютых морозов и гололёдицы. В зимний поход крымский хан мог вывести от 40 до 80 тысяч воинов. До границ своих владений орда двигалась неторопливой колонной, растянувшись миль на десять, имея фронт в 100 всадников и 300 лошадей — каждый татарский всадник вел с собой еще двух заводных коней. Очевидцы, сообщают, что «медленность движения татар, страшная масса лошадей и людей, молчаливость и сдержанность их в пути, темное вооружение всадников наводили ужас даже на самых смелых, но не привыкших к такому зрелищу воинов ... Не столь часты деревья в лесу, как татарские кони в поле: их можно уподобить туче, которая появляется на горизонте и, приближаясь, всё более и более увеличивается» [Яворницкий 1990: I, 326].

Летние походы предпринимались в середине лета, в разгар полевых работ. В такие набеги отправлялись гораздо меньшие силы — 15—20 тысяч всадников. Не доходя до границы, войско разделялось на 10—12 отрядов, чтобы русские дозоры не поняли истинной численности нападающих. Между собой загоны поддерживали связь условными знаками: днём — круговыми движениями лошадей, ночью — взмахами горящей тряпки. Вперёд высылались лазутчики. Сами отряды скрытно двигались: по дну балок и лощин. На ночлегах не разводили огней, завязывали коням морды, чтобы помешать им ржать. Спал татарин, держа в руке аркан, к которому был привязан его конь, чтобы в случае опасности вмиг очутиться в седле. Если же случалось пересекать реку, то наездники сооружали для своего имущества камышовые плотики, а сами плыли, держась за конскую гриву. Переправляясь, орда разом занимала реку на протяжении примерно двух вёрст. Но обычно проторенные татарские сакмы и шляхи проходили по во доразделам рек, выводили к издавна известным бродам-перелазам. Через Курский край пролегали важнейшие из этих военных троп, которые вели от татарских кочевий к русским городам и сёлам.

От самого причерноморского Перекопа до Тулы протоптан был крымцами самый знаменитый — Муравский шлях. Он шёл по водоразделу Днепровского и Донецкого бассейнов, между верховьев Ворсклы и Северского Донца, между Тимом и Кшенью на Ливны и далее к Оке. Промеж верховий Нежеголи и Осколом на территорию Курского края вступала Изюмская сакма, которая сливалась с Муравским шляхом у Семских Котлубанов. Крайний восток Курской области захватывала и третья большая военная тропа татар - Кальмиусская сакма. Помимо них татары пользовались и другими дорогами, более локального значения. К Рыльску вёл Бакаев шлях (названный так по имени знаменитого в своё время Бакая-мурзы). От Рыльска к Болхову — Свиной; на Курск, Рыльск и Обоянь ходили Синяковым шляхом, а шлях Сагайдачный пролегал между Пcлом и Ворсклой в 15 верстах от Суджи. По ним приход или степняки на русскую землю и по ним возвращались они, уводя в неволю толпы пленников, увозя иное награбленное добро. Пути эти из Поля на Русь в те времена бывали, зачастую, не так уж и далеки, особенно для отборной конницы.

Помимо Крымского ханства, угроза московскому порубежью исходила и со стороны зависимой от Крыма Ногайской орды, Кочевавшей в степях от Дуная до Кубани. Ногайцы подразделялись на четыре самостоятельных объединения. Из них Едисанская и Буджацкая орды обитали на Правобережье Днепра, а орды Джамбойлуцкая и Джедишкульская занимали его левый берег. Самые воинственные и беспокойные из ногайцев стекались в низовья Дуная в Буджацкую или иначе Белгородскую орду. Тут властвовали такие свирепые воители, как Бакай-мурза, именем которого был назван татарский шлях между Пслом и Сеймом, или Кантемир-мурза, прозванный Кровавый Меч. Ближайшие к Курскому краю ногайские кочевья находились в XVI—XVII вв. на берегах рек Тихой Сосны, Хопра, Суды, занимая пространство между Днепром и Доном. В «Книге Большого Чертежа» земли эти относятся к владениям орды Малых Ногаев. Захаживали сюда и «Большие Ногаи» из приволжских степей. На 1625 г. численность ногайцев определялась в 50 000 всадников. Джедишкульской ордой, ближайшей к русским пределам, управлял обычно сын или ближайший родственник крымского хана, носивший титул сераскир-султана. Но отношения между ногайцами и крымцами всегда оставались весьма натянутыми. Гильом де Боплан замечает, что ногайское племя «менее благородно, чем крымские татары, а последние менее храбры, чем буджацкие». Нередко между крымцами и ногайцами вспыхивали кровавые междоусобицы.

После покорения Казани и Астрахани орда Больших Ногаев была охвачена жестокой борьбой между потомками князя Мусы.

Победил в ней мурза Исмаил. Он убил своего брата Юсуфа, но дети погибшего так и не признали его власти над своими улусами. Исмаил дважды приносил шерть Ивану XV, обещая не разорять русских пределов, но удержать от набегов своевольных степняков было не по силам даже ему. Изгнанники, проигравшие в борьбе за власть, бежали из пределов владений Исмаила. На Эмбе обосновались энбулуки — Алтаульская орда, где правили дети Шихмамая, старшего брата Исмаила. Казы-мурза увёл свои кочевья на запад, долго скитался с ними «подобно казаку» и, наконец, обосновался между Кабардой и Азовом. Тут он стал номинальным вассалом турецкого султана, а его Казыевская орда — Малые Ногаи —cделалась передовым отрядом Турции и Крыма в набегах на русские пределы. Азов же из «знатного торгового города» превратился в «прямое похитительное место, гнездо и пещеру разбойников», центр работорговли и оплот степных хищников. Позднее под Астраханью со своими юртовскими татарами обосновался мурза Тинбай, избравший путь союза с русским царём.

Исмаилу наследовали его сыновья Тинехмат и Урус. Второй из них, Урус-мурза, печально прославился тем, что в порыве гнева продал в «Бухару и иные страны» в полном составе всё московское посольство (гнев этот был вызван погромом, который учинили в ногайской столице Сарайчике волжские казаки в 1581 г.). После его смерти орду Больших Ногаев вновь стали раздирать междоусобицы. За власть боролись сыновья Уруса во главе с Янарасланом и сыновья Тинехмата, во главе с Иштереком. Москва поддержала Иштерека, но и это вмешательство нс принесло мира в ногайские степи и на российское пограничье.

«Татары нс вели правильных войн,— отмечал известный историк Д.И.Багалей,— а потому соседи боялись их не как врагов, с которыми сладить нельзя, а как огня, от которого трудно уберечься. Если кто из соседей не присылал установленной дани, то татарами это принималось, как вызов к набегу». Они шли сами собирать дань и самой ценной добычей для них был ясырь - пленник, обречённый на рабство. «Захваченных в неволю людей,— пишет Д. И. Яворницкий,—татары расставляли в ряды по нескольку человек, связывали им назад руки сыромятными ремнями, сквозь ремни продевали деревянные шесты, а на шеи набрасывали верёвки; потом, держа за концы верёвок, окружали всех связанных цепью верховых и, подхлёстывая нагайками, безостановочно гнали по сухой, чёрной, выжженной солнцем степи, убивая на месте слабых и питая сырою и дохлою кониною живых» [Яворницкий. 1990: I, 332]. Иногда пленников подвергали жестоким мучениям. Некоторых использовали как мишени для стрельбы из лука, а рылянину Рогулину «татаровя, наругаючись над ним, обрубили ноги и оставили на таборище под Нежином замертво». Но обычно излишних жестокостей не допускалось — ясырь был слишком дорогим товаром.

Дележ полона производился тотчас, едва татары оказывались на безопасном расстоянии от погони. «Самое бесчеловечное сердце тронулось бы жалостью при виде того, как разлучаются муж с женою, мать с дочерью, без надежды когда-нибудь увидеться и идут в жалкую неволю к язычникам мусульманам, которые наносят им всякие оскорбления, пишет Гильом де Боплан.— Зверство татар таково, что они совершают множество самых грязных поступков, как например насилуют девушек и женщин в присутствии их отцов и мужей и на глазах у родителей обрезают детей в честь Магомета. У самых бесчувственных людей дрогнуло бы сердце, слушая крики и песни победителей среди плача и стонов этих несчастных русских, которые плачут, произнося с напевом причитания» [Боплан. 1896: 336].

Тяжел был путь в рабство, но ещё тяжелее была сама неволя. Иных пленников держали ради выкупа, иных продавали на галеры-каторги, где они до самой смерти приковывались к огромным веслам. Многих силой заставляли принимать мусульманство, но некоторые меняли веру сами, чтобы улучшить своё положение. Так, крестьянин Корней Иванов, проданный еврею, «веру держал жидовскую и в жидовский храм ходил»; оказавшись у турка «веру держал татарскую», а попав, наконец, греку — «веру держал с греченином вместе русскую».

Освободиться из неволи пленники могли путём выкупа, обмена или бегства. Местом обмена пленных долгое время были Валуйки, а когда окрестное русское население возросло и татары стали опасаться приводить туда своих пленников, то для «розмена» подыскали место поближе к Крыму — в Азов, Тор, Переволочну. Прибывая на обмен, служилые люди устраивали себе укреплённый лагерь, держа наготове пушки. Настороже были и татары. Они считали «московитян» племенем упорным и коварным и потому даже на рынках старались выдавать их за поляков или украинцев — «народ королевский» считался более кротким. Бдительность с обоих сторон не бывала лишней. Иной раз пленники совершали дерзкие побеги прямо на «розменном месте». Так, в 1649 г. из татарского становища «ушёл средь бела дня на лошади в Валуйку» 12-летний сын боярский из Новогород-Северского Андрей Лукашёв. В плену мальчик провёл три года. Иногда, впрочем, татары сами отпускали пленников, как отпустили они после двухлетней неволи в 1645 г. курского осадного голову Ларю Петрова — «за крестное целование для сбору выкупа». Другим везло меньше — белгородский дворянин Семён Черемисинов провёл в плену десять лет.

Обмен пленных был делом непростым, так как не всегда стороны могли прийти к взаимному согласию. Криштоф Сеножацкий, польский урядник из Прилук, прислал 20 сентября 1634 г. в Путивль письмо с просьбой обменять его жену, попавшую в русский плен при взятии Рамонского острожка и отданную под охрану сыну боярскому Ивану Мокидонову. Он предлагал взамен освободить трёх русских пленников — детей боярских Степана Дерюгина, Семёна Татаринова и Фёдора Селиванова. Было запрошено согласие царя и в итоге из Москвы пришёл ответ: требовать в обмен освобождения Ивана Колтовского с женой и детьми, а уж если не получится, тогда только соглашаться на предложение Сеножацкого.

В 1691 г. жена капитан-поручика Белгородского полка Якубовского пыталась обменять своего супруга, попавшего в татарскую неволю, на «чёрного татарина» Батырку Абдуллаева, попавшего в русский плен под Севском. Однако, как выяснилось, татары были не согласны на такой обмен, поскольку Батырка был, по их мнению, «худой породы». Выкупить капитана удалось лишь спустя некоторое время [Танков. 1915: 209].

В 1669 г. крымцы и азовские татары при набеге на Нежегольский уезд схватили попа Игнатия из Покровского собора Нежегольска. Его ударили саблей по голове и угнали в Азов. Год провёл он в рабстве у Азовского паши. Затем донские казаки, замирившись с татарами, приехали в Азов для обмена пленных. Отец Игнатий просил атамана Гришку Жуплея о помощи. Казаки выкупили его за 110 рублей, но за то взяли «в заклад», для гарантии уплаты долга, его сына Гришку сроком за год. «За полонное терпенье и за рану» поп получил государева жалованья четыре рубля и «сукно доброе», но этого было явно недостаточно для выкупа сына. Священнику ничего не оставалось, кроме как обратиться вновь за помощью к царю [Тернавский. 1927].

Побег из неволи был делом нелёгким. Чтобы помешать невольнику бежать, татары иногда заставляли их целовать крест, но прибегали и к более простым способам - отрезали уши, клеймили, резали пятки и сыпали в раны рубленый конский волос. Кроме того, путь домой преграждали необозримые, полные опасностей степи. Орлянин Степан Даншин бежал от ногайцев в 1646 г.— «ушёл бегом пеш и шёл степью пять недель, а ел на степи траву — корень катран, а брёл ночью, а в день всё лежал в траве». Пристанище себе такие беглецы могли найти либо в казачьих лагерях, либо в двух монастырях, стоявших в глубине степей. На Донце южнее устья Оскола, в 300 верстах от Белгорода, находился Святогорский монастырь. Второй, Дивногорский, располагался в семи верстах от Коротояка, ниже устья Тихой Сосны, на холмах, где было множество каменных столбов-«дивов». Обители становились убежищами для беглецов из татарской неволи. Степняки понимали их опасность, как русских форпостов и не раз пытались разорить монастыри дотла.

Именно в Светогорском монастыре нашли спасение дети боярские из Корочи Самойло Сапелин и Григорий Жилин в 1645 г. Добрались они сюда чуть живые, покрытые страшными, изъеденными червями язвами. История их была во многом типична для Дикого Поля. Русский сторожевой отряд подстерегал татар у села Старикова. В разведку выслали конный разъезд — Самойлу Сапелина и Петра Комарицкого. Утром 20 августа на них внезапно налетели татары. После отважного сопротивления оба разведчика, изрубленные саблями, лопали в полон. Затем этот же татарский чамбул напал на отъезжую сторожу, захватив ещё двух пленников — Григория Жилина и Фёдора Рогулина. Но тут по хищникам ударила русская конница и в стремительном сабельном бою рассеяла их. Татары бежали в степь, сумев, однако, увести ясырь и даже вынести тела своих убитых. Впрочем, мертвецов они уже следующей ночью сбросили в ближайший овраг. Служилые люди преследовали чамбул весь день, но к вечеру отстали. Все надежды пленников на скорое освобождение рухнули. Они оказались в руках крупного загона — тут было до сотни татар, как крымских, так и азовских. Довольные удачным набегом, степняки похвалялись перед пленниками: «Ныне у вас; царь новый и нам ныне на государевы украйны ходить вольно и мы будем нынешнего лета воевать государевы украйны большими людьми». На третий день пути они достигли Донца. Тут его внезапно атаковали «литовские черкасы» — Казаки атамана Грицка Торского. Чамбул вновь основательно потрепали и татары лишились двух своих пленников, Сапелина и Жилина. Видимо эти неудачи и привели к тому, что степняки сорвали зло на несчастном Рогулине, замученном под Нежином. Атаман Topcкий дал израненным детям боярским лодку и на ней они добрались по Донцу до Святогорского монастыря [Танков. 1913:]

Случалось, что невольники совершали побеги и из более отдалённых мест. Так рыльский помещик Родион Лукьянов бежал в 1666 г. с турецкой галеры в Венецию. Оттуда он добрался до Австрии, а затем через Польшу дошёл и до Киева. Другой рылянин, казачий сын Андрей Сибилев, был освобождён испанцами после разгрома турецкого флота в 1619 г. Два года ему пришлось прожить в Венеции, два года он провёл в Вене, ещё два года — в Праге, три — в Слониме, два — в Вильне и, наконец, к 1630 г. он вернулся в родной Рыльск. Немало испытаний выпало на долю казачьего атамана Ивашки Каторжного, служившего в Белгороде. Во главе отряда казаков его выслали против татар на Северский Донец. В бою на перевозе он был ранен, попал в плен и был продан в Турцию. В течении 12 лет оставался он рабом в Стамбуле. Наконец, сговорившись с товарищами и перебив всех своих стражей, он совершил побег. По возвращении он был избран атаманом в селе Старикове. Однако дома он обнаружил, что семья его была угнана в неволю в Азов. Отправившись туда, Каторжный сумел выкупить жену, но дети его так и остались в рабстве.

Тяжкие испытания выпали на долю корочанина Якушки Ткача. Его татары захватили в стычке под Яблоновым в 1641 г. Пленника угнали в Крым и в Бахчисарае подвергли допросу перед очами самого хана. Повелителя орды интересовало, «будут ли государевы люди под Азов на помощь донским казакам или нет?» Ткач, конечно, знал, что донцы захватили эту мощную турецкую крепость, гнездо разбойных татарских набегов на русские земли. Знал он и то, что казаки обратились за помощью к царю. Однако вряд ли корочанский служилый человек был посвящён в тонкости большой политики и потому на все подобные вопросы он с чистой совестью отговаривался незнанием. Но хана это привело в бешенство. В итоге упрямца в наказание продали в рабство туркам и увезли в Стамбул. Проведя в неволе четыре года, Якушка вошёл в сговор с шестью невольниками-литвинами и вместе они сумели совершить удачный побег. Через Литву и Белоруссию в июле 1645 г. вернулся он, наконец, в родную Корочу.

Удивительную историю довелось выслушать путивльскому воеводе и его приказным людям от калужского стрельца Ивана Мошкина. Он явился в город «с литовского рубежа» во главе целого отряда сотоварищей и поведал о таких похождениях, что воевода тотчас велел всех взять под стражу, решив, что в крепость проникли польские лазутчики, пытающиеся обмануть его своими небылицами. Однако расспросы и дознание подтвердили истинность слов Мошкина. Он вместе со своими спутниками был не только освобождён, но и награждён деньгами на лечение и «сукном добрым» на платье. История его оказалась достоверна, хотя от того и не менее удивительна.

Мошкин был захвачен татарами в бою под Усердом в 1636 г. Его угнали в Крым, продали в Стамбул, приковали к веслу нa галере-каторге. На судне имелось 19 пушек, 280 невольников-гребцов, 250 человек турецкой команды, включая 40 янычар. Командовал кораблём некий Алты-паша. Большинство рабов были выходцами из литовских и московских земель. Вскоре наиболее решительные из них сплотились вокруг храброго стрельца, начав подготовку восстания. «И стал я подговаривать своих товарищей всех невольников, чтоб как турок побить и в православную в христианскую веру пойтить,— рассказывал поздней Мошкин.— И те мои товарищи слова моего не ослушались и в православную веру пошли и в том мне посягались, что слова моего слушать и ни в чем меня не выдать».

В 1642 г. галера Алты-паши участвовала в осаде Азова, захваченного донскими казаками. На её борту перевозилось оружие и рабам удалось при выгрузке украсть 40 фунтов пороха, который «схоронили меж запасу сухарей». После неудачи под Азовом галеру перебросили в Средиземное море, а 29 октября Мошкин решил, что пришла пора действовать. Порох удалось подложить под место, где спали сам Апты-паша и 40 янычаров. Мошкин дважды пытался поджечь запал, но оба раза неудачно. При второй попытке его застал с дымящимся фитилём в руках сам Апты-паша. Ловкий стрелец отговорился тем, что будто-бы собирался всего лишь раскурить трубочку. После этого пришлось прибегнуть к помощи одного ренегата, «иноземца Шпанския земли», который доставил заговорщикам тлеющую головню, «увертев в плат, чтоб не видали сторожа», а также 12 сабель. Спрятав головню под одеждой, Мошкин подобрался к запалу. Ценой сильных ожогов, он сумел всё-таки незаметно подпалить фитиль. Грянул взрыв и двадцать янычар вылетели за борт. Капитан каторги выскочил к гребцам: «И Апты-паша выбежал и держит в руках саблю и стал говорить: то есте собаки, крестьяне-изменники, сядьте и не вставайте и что вы то делаете? И я учал ему говорить спорно и стал его называть: ты еси собака, турчанин неверный. И проколол я того Апты-пашу саблею в брюхо и потом его ухватили ближние мои товарищи и бросили его в море и в то время турские люди учали с нами биться и постреляли те турские люди товарищей моих, поранили двадцать человек, а до смерти убили одного человека». Сам Мошкин, сражавшийся в кандалах, получил два ранения, но 210 турок было перебито и выброшено за борт.

Восставшие привели захваченную галеру в Мессину, где власти её конфисковали, а бывшим рабам выдали «лист вольный» для возвращения на родину. Мошкину предлагали перейти на службу испанскому королю, суля «корм, платье и 20 рублей жалованья», но тот отказался. В Вене, повествует далее стрелец, «цесарь крестьянский был нам рад и звал нас на службу, а мне, Ивашке, давал поместье». Польский король Владислав IV пожаловал беглецов деньгами — Мошкову выдали 10 рублей, прочим по два рубля. Невзирая ни на какие трудности и соблазны, бывшие невольники упорно стремились домой и, наконец, добрались, до стен Путивля, удивив своими рассказами здешнего воеводу.

Рис. 2

1. Знатные русский (слева) и татарский воины.

2. "Черкасы» - украинцы XVII в.

3. Польские шляхтичи XVII в.

Помимо татар, беспокоили порубежье и украинские казаки — «воровские черкасы». Французский инженер Гильом де Богдан, который провёл на Украине 17 лет, писал: «Козаки исповедуют греческую веру, которую называют русскою, они почитают все праздники и соблюдают посты ... Зато, мне кажется, нет в мире народа, который равнялся бы им способностью пить, ибо не успеют они отрезвиться, как тотчас принимаются пить снова. Впрочем, так бывает только в свободное и мирное время, но во время войны или когда они подготовляют какой-нибудь поход, тогда трезвость между ними полнейшая... Козаки смышлёны и проницательны, находчивы и щедры, не стремятся к большим богатствам, но больше всего дорожат своею свободою, без которой жизнь для них немыслима; это главная причина побуждающая их к восстаниям против местных вельмож... Впрочем, это люди вероломные и коварные, которым ни в чём нельзя доверять. Они чрезвычайно крепкого телосложения, легко переносят холод и зной, голод и жажду, на войне отличаются неутомимостью, мужеством и дерзновенностью и вообще не дорожат жизнью. Больше всего обнаруживают они ловкости и стойкости, сражаясь в таборе, т. е. под прикрытием возов (ибо они очень метко стреляют из ружей, составляющих обычное их оружие), а также при обороне укреплений и на море, но верхом на лощадях они менее искусны. Мне случалось видеть, как 200 польских всадников обращали в бегство 2000 лучших из их воинов; правда и то, что под прикрытием табора сотня козаков может отбиваться от тысячи поляков и ещё большего, количества татар.. Козаки все высокого роста, отличаются силою и здоровьем, они любят хорошую одежду, что легко заметить, когда им удаётся пограбить соседей Козаки очень редко умирают от болезней, разве только в глубокой старости; большинство оканчивают жизнь на поле битвы» [Боплан. 1896: 302—303].

В военном отношении они были для российских порубежников противником не менее, а то и более опасным, чем татары. Современный исследователь А. И. Папков отмечает: «Чсркасы обладали хорошими военными навыками, огнестрельным оружисм, стремились нападать внезапно, использовать численном превосходство и, как правило, не ввязывались и затяжные бои.

В отличие от татар, они штурмовали российские укрепления. Для крымцев основной целью нападений был людской полон, а черкасы нс стремились проникать вглубь российской территории, их вполне устраивали деньги, имущество и вооружение, которое можно было отбить у посольств, сторожей и станиц в приграничном районе» [Папков. 1997: 18—19]. В отношении к пленникам воровские черкасы порой немногим отличались от татар. Известны случаи, когда попавшим к ним в руки русским служилым людям они «ноги ломали, огнём жгли».

Примером действий черкасских шаек могут служить события, разыгравшиеся на Дону весной 1643 г. Чтобы обеспечить безопасность русского посольства, ехавшего в Крым, воронежский воевода В.Г.Ромодановский направил к месту переправы через Дон стрелецкого и казачьего голову Василия Струкова co 150 стрельцами и казаками. Поводом были тревожные слухи о появлений сотни неведомых «воинских людей» в окрестностях переправы.

Струков со своими людьми прибыл на Дон и занял два «перелаза» — Казанский и Белянский. Оставив на Белянском перелазе 70 стрельцов и казаков во главе со Степаном Пешеходовым, сам голова с остальными людьми расположился на Казанском. Здесь В. Струков с 30 людьми стал на правом, «ногайском» берегу, на левую, «казанскую» сторону поставил Максима Носа с отрядом в 40 человек.

18 мая посольство проследовало в Крым, а в полдень 20 мая с крымской стороны к лагерю Максима Носа приблизилось около 200 конных черкас, вероятно, планировавших перехватить посольство, везшее с собой денежную казну. Поняв, что опоздали, раздосадованные казаки атаковали укреплённый лагерь Носа, но были отражены. Заслышав стрельбу, Василий Струков, поспешил на помощь. Черкасы открыли огонь по лодкам, завязалась перестрелка. Многие стрельцы и казаки были ранены. Плотный ружейнь1й огонь не позволил Струкову высадиться и он вернулся на свой берег. Однако и отсюда его люди до вечера вели стрельбу, отвлекая черкас.

Тем временем черкасы продолжали штурмовать городок Носа. Осаждённые стойко оборонялись. Тогда вечером, в сумерках, черкасы подожгли деревянные стены, приметав к ним хворост и камыш. Максиму Носу пришлось идти на прорыв. Черкасы, не решаясь вступать в рукопашную схватку с отчаявшимися служилыми, отхлынули от стен, не переставая осыпать их пулями. Нос потерял 19 человек убитыми и семь ранеными. Несколько человек попали в плен. Бой затих с наступлением ночи. Уцелевшие после яростной схватки служилые люди благополучно возвратились в Воронеж [Папков. 1997: 17-19].

Тот же атаман Григорий Торский, что помог корочанским детям боярским спастись от татар, в другой обстановке запросто мог снести им обоим головы. Дело в том, что личность его была довольно хорошо известна на порубежье, где он прославился многочисленными разбоями и нападениями на дозорные русские сторожи. Почти всё своё время он проводил на Северском Донце — «для воровства». В конце апреля 1642 г. его казаки схватили трёх валуйчан, охотившихся на реке Жеребец. Пленников — Дмитрия Михайлова, Степана Яковлева и Якова Иванова — доставили в лагерь при впадении Жеребца в Северский Донец. В плену им пришлось провести четыре недели, пока ночью 27 мая Михайлову и Яковлеву не удалось бежать. Вернувшись в Валуйки, они рассказали, что число воровских черкас составляет 700 человек, а возглавляли их полковник Григорий Торский и атаман Василий Рябуха. Пленникам удалось подслушать разговоры черкас. Они обсуждали планы своих набегов под Валуйками, собирались также громить на Донце турецких и крымских по слов. А 19 мая 1647 г. Григорий Торский во главе 300 черкас разбил белгородскую станицу на реке Осколе.

В 1648 г. Торский вернулся с Северского Донца в Миргород и объявил, что набирает людей в свой отряд для грабежа московских и крымских послов. Добровольцев набралось до 2000 человек и пошли они в степь «послов громить». В донесении белгородского воеводы от 3 мая 1648 г. говорится: «Нынешней де весной, государь, пришли из литовской стороны, из Миргорода, державы Концапольского воровские черкасы, атаман Гришка Торский, на реку на Донец для воровства, а с ним де, государь, воров черкас 200 человек; да из литовской стороны пришел черкашенин атаман Забузской, а с ним ляхов и черкас 70 человек, татар 30 человек, а все ехали о двуконь и стали на реке Донец в разных местах. И от тех, государь, воров чинится воровство многое и впредь, государь, от тех воров черкас к урочищам станичникам проехать немочно» [Папков. 1998 б:139].

Насколько обыденным явлением были стычки с разбойничающими черкасами показывает случай с Иваном Марденко, произошедший в 1622 г. Как-то ночью, когда четверо белгородских гулящих людей охотились в Бериецком юрту, на них напали черкасы. Нападение было, как всегда внезапным, но охотники умело пустили в ход свои пищали и пристрелили двоих нападавших. Узнав о стычке, воевода задержал её участников и послал рапорт в Москву. Оттуда потребовали уточнить: «Ивашка Марденка с товарищи о которую пору черкас побили, и те черкасы там служили, или они приходили из Запорог для грабежа?»

Самого же Марденко было велено отпустить на поруки, взяв с него подписку о невыезде до окончания следствия. Как видно, вполне допускались оба варианта и грабителями могли быть и запорожцы, и служилые черкасы, недавно переселившиеся в российские пределы [Папков. 1998 б: 65]. Не менее охоты была чревата подобными приключениями и рыбалка. В ночь на 9 мая 1630 г. воровские черкасы напали на девятерых белгородцев, ловивших рыбу в реке Мерле в 40 верстах от Белгорода. Рыбаки оказаяи упорное сопротивление и бой затянулся часа на два. Наконец, черкасы отошли, оставив одного раненого, который вскоре скончался [Папков. 1998 б: 66].

Грозная опасность постоянно нависала над московским порубежьем со стороны «Литвы», как привычно продолжали называть здесь Речь Посполитую, объединённое Польско-Литовское государство. Хотя войска её «на кресах» состояли в основном из ратных казаков-черкас, сами поляки, и литвины заслуженно поьзовались на порубежье громкой воинской славой. Главной ударной силой их была кавалерия. Некий пан Дечинский, ротмистр казацкой хоругви, выезжал на бой снаряжённый следующим образом: «Прежде всего сабля, надетая поверх кольчуги, шлем, состоящий из железного шишака с куском такой же ткани, как на кольчуге, покрывающем виски, затылок и плечи, карабин или вместо него лук и колчан; у пояса привешены шило, огниво (оно служит для оттачивания сабли и ножа, а также для того, чтобы высекать огонь), нож, шесть серебряных ложек, вложенных одна в другую и заключенных в футляр из красного сафьяна; за поясом пистолет, парадный платок, другой мешок из мягкой кожи, который складывается и расправляется; он служит для питья, заменяя походный стакан и содержит добрую кварту; там же шабельтас (большая плоская сумка из красного сукна, в которой хранятся письма, бумаги, гребни и даже деньги, нагайка, два-три пучка шёлковых шнурков, толщиною в полмизинца, предназначенных для связывания пленников, если удаётся их поймать). Всё это висит у пояса с правой стороны и сверх того рог для подчистки рта у лошади. Сзади у седла привязано деревянное ведерце, из которого поят лошадей, вместимостью в полведра и трое ремневых пут для трено-жения лошадей, отпускаемых на пашу. Наконец, если лук он заменял ружьём, висящим на перевязи, то к нему прибавлял лядунку с патронами для карабина и пистолетов, пороховницу и ружейную отвёртку».

Рис. 3

1. Всадник поместной конницы в тегиляе.

2. Польский гусар. Позднее аналогичное вооружение получили жильцы — отборные части московского войска.

Таким увидел пана Дечинского его знакомый, французский инженер Гильом де Боплан. Он же красочно описал и знаменитых польских гусар: «Гусары, вооружённые копьями, пополняются обыкновенно из очень богатых дворян ... Все они имеют прекрасных турецких лошадей, приводимых из Карамании, одной из малоазийских провинций; самая дешевая стоит нс менее 200 червонцев. Каждый является в полк с пятью лошадьми, так что сотня гусар состоит из двадцати дворян, которые сдут вес в ряд, образуя фронт, а за ними следуют в четыре ряда их служители в ряд за своим господином. Все вооружены копьями около 19 футов длиною; наконечники, полые до самого острия, надеты на длинное крепкое древко; к ним прикрепляется очень длинный двухцветный значок, достигающий от четырёх до пяти локтей в длину, белый с красным, синий с зелёным, белый с черным, но всегда в два цвета, вероятно для того, чтобы пугать неприятельских лошадей; ибо когда всадники несутся в карьер в атаку, опустив копья, эти значки развеваются, описывая круги и наводя страх на неприятельских лошадей, ряды которых они желают прорвать. Вооружение гусар состоит из панцирей, то есть кирасы, наручников, наколенников, шлема и пр., сабли левого бока и палаша, привязанного к седлу у левой стороны; с правой руки висит длинный меч, широкий у рукояти и суживающийся к острию, назначение которого колоть лежащего на земле, живого ещё неприятеля; для этой цели меч имеет около пяти футов в длину и круглую головню, чтобы сильнее можно было нажимать вниз и прокалывать кольчугу. Палашом режут тело, а саблею рубят кольчугу. Они носят также боевые секиры, весом не менее шести фунтов, очень острые и с длинными рукоятями, которыми раздробляют или пробивают неприятельские панцыри и шлемы» [Боплан. 1896: 381—382].

ТЕсли жёсткой границы с кочевниками Московское государство не имело в принципе, то вопрос о рубежах с Речью Посполитой всегда оставался больным местом для дипломатов обоих держав. Именно из-за недостаточно чёткого размежевания земель происходило немало ссор и стычек между соседями.

ТВоеводы порубежных российских городов, как правило, имели дело с местной администрацией Речи Посполитой, которую в каждом округе возглавлял староста. Он управлял при помощи своих помощников — урядников, которым подчинялись чиновники, распоряжавшиеся отдельными городами с прилегающей округой — державцы.

ТСтаростами в Польше обычно становились крупные и влиятельные магнаты, владевшие в этих местах немалыми земельными угодьями. Польское правительство считало удобным и выгодным для себя жаловать своим подданным окраинные земли, которые «частю з допущеня Божого огнём, частю через Татары и Москву, частю через казаки Запорозские до великого знищения и спустошения пришли». Получив их в своё владение, своевольные польские магнаты, имевшие в своём распоряжении сильные надворные войска, вполне могли себе позволить вести на пограничье собственную войну. Одним из таких магнатов был князь Александр Михайлович Вишневецкий. Он активно создавал личное удельное владение на спорных землях русско-литовского порубежья. В. Москву из пограничных крепостей шли одно за другим сообщения о его враждебной активности. Одновременно с действиями магнатов, подобных Вишневецкому, на московские земли всё более усиливался поток вольной украинской колонизации. Черкасы приходили сюда уже не как разбойные казаки, но как бортники, земледельцы. Опасность же подобного проникновения была в том, что селясь на землях московского царя, черкасы не приносили ему присяги на верность и, таким образом, оставались подданными Речи Посполитой. Это создавало условия для последующего присоединения этих территорий к Польше. Это беспокоило московские власти, но остановить поток переселенцев было невозможно. «Юридически являясь подданными Речи Посполитой, а фактически действуя самостоягельно, на свой страх и риск, они серьезно осложняли продвижение России на юг,— пишет

А.И. Папков,— Московское правительство, опираясь на создаваемые в рассматриваемом регионе вооруженные силы, вытесняло украинцев с территории, которую считало своей. Но сил, имевшихся в распоряжении у Российского государства, оказалось недостаточно для преодоления сопротивления украинских поселенцев. Поэтому результатом столкновения двух колонизационных потоков (российского правительственного и украинского народного) стало компромиссное решение проблемы. Российская администрация разрешала черкасам селиться на своей территории при условии перехода их в московское подданство и выполнения различных обязанностей наравне с другими российскими служилыми людьми» [Папков. 1998 б: 44].

В подобных условиях вопрос об установлении точной границы между двумя странами приобретал особенную важность. Попытка повести такое размежевание была предпринята ещё в 1603 г., но «литовские люди, наруша мирное поставленье, рубежей разводить не дали. А положили рубежи мимо договора своим произволом, зашедчи многие места московских городов» [ПСРЛ, т.34: 240].

В 1635 г. предложение установить точную линию границы поступало уже от самих литовско-польских властей: «абы межи великими господарями ссоры вперед нe было, того надобе, абы великие господари оба на разграниченье судей межовых, людей богобойных и умных выслали, и абы водлуг договорных посолских записов границы шли по старых рубежах» [АЗР, t.V: 21].

Подобное предложение не устраивало Москву, стремившуюся вернуть потерянные в неудачных войнах территории. В таком положении спор о границе тянулся годами. Лишь в 1647 г. наметилось улучшение русско-польских отношений. Но было уже поздно. Вспыхнувшее в следующем году восстание Хмельницкого в корне изменило ситуацию на границе и соотношение сил на Порубсжье.