6.3. Колонизация Северщины московскими подданными.
Население и народные движения на ее территории
Население огромных территорий лесостепи, вошедших в первой половине XVI в. в состав Московского государства, было относительно невелико. От вражеских набегов оно укрывалось за стенами небольших городков, подобных Рыльску, или же под защитой лесов и болот в стороне от татарских шляхов. Форпостами Московского царства на степной границе стояли города северские — Стародуб, Рыльск, Путивль; города украйные — Орёл, Мценск, Новосиль; и города рязанские — Данков, Ряжск, Шацк. Далее расстилался безбрежный океан Поля—до поры до времени «царство кочевников». С конца XVI в. оседлое, земледельческое население начинает колонизацию этих земель, как вольную, так и государственную. Сюда шли и искатели свободной жизни — по самопочину, и служилые люди — по государеву приказу. Именно сочетание этих двух потоков колонизации и придало населению Курского края ту пестроту, какой отличалось оно в XVII столетии, да и позднее. О различных (по диалекту, одежде, обрядам) группах крестьянского населения Курщины — так называемых саянах, цуканах, горюнах — потом, в XVIII — начале XX вв. писали этнографы и краеведы, предполагая в тех или иных из этих групп потомков переселенцев эпохи Московского царства, а то и наследников здешних аборигенов — северян-севрюков [Чижикова Л. Н., 1988; Дынин В. И., 1998; др.]
Новые города здесь заселялись прежде всего путём принудительной отправки туда жителей внутренних уездов России. Их в приказном порядке сводили со старого места жительства на новое, отчего они и получили название сведенцы. Так, в Обоянь были сведены так называемые дети боярские — землевладельцы низшего ранга — из Орла и Курска; в Белгороде в 1629 г. имелись три казацкие слободы, названные по именам тех рязанских городов, откуда вышли их обитатели — Ряжская, Михайловская, Пронская.
Столь же принудительно отправлялась на новое место жительства и ещё одна категория населения порубежного края — ссыльные. Скажем, ещё в 1582 г. был издан царский указ, согласно которому «тех, кто в суде лжёт и составит ябеду», следовало бить кнутом, а потом «написать в казаки в украйные города Севск и Курск».
Одновременно с государственным заселением шёл процесс вольной колонизации свободных земель Юга. Добровольные поселенцы, сходившиеся сюда, именовались здесь сходцы. На порубежье прибывали не только помещики, которым за их службу жаловались тут наделы, но и крестьяне. В первые десятилетия XVII в. население располагалось в основном в двух районах — Курском (севернее Сейма и Быстрой Сосны) и Воронежском. Сюда прибывали крестьяне из уездов Карачевского, Белевского, Алексинского, Болховского, Орловского, Козельского, Брянского [Булгаков Г. И., 1925; Загоровский В. П., 1991], т.е. поречий Верхней Оки. Десны, низовий Сейма. Курские и белгородские воеводы из-за нехватки личного состава своих полков и вспомогательных служб охотно принимали на службу добровольцев — служилых людей, посадских и крестьян, не особенно интересуясь тем, откуда и почему они сбежали сюда.
Особую роль сыграла в освоении края колонизация монастырская. Монастыри Молченская Софрониева пустынь под
Путивлем, Николаевский монастырь в Рыльске, Троицкая девичья обитель в Курске и другие — являлись крупными землевладельцами и весьма заботились о привлечении населения на свои угодья. Монахи зазывали на свои земли переселенцев, выпрашивали у властей в дар уже населённые местности, закабаляли крестьян ссудами под проценты (яркие картины крестьянско-монастырской жизни эпохи Московского царства даны в исторической повести курского писателя В. П. Аристова «Тяжелая пустошь» [1940]).
Богатели монастыри быстро, примером чему служит история Молченской пустыни —старейшей обители Курского края. Будучи основан ещё в конце XIV в., этот монастырь погиб при татарском набеге 1592 г. и был восстановлен лишь в 1653 г. Имея изначально всего 25 десятин земли, монахи за 20 лет увеличили свои владения до 1406 десятин, а к 1691 г. на их землях находилось 138 крестьянских дворов. Дмитриевскому же монастырю «На горах Льговских» и окружавшей его слободе обязан своим возникновением современный город Льгов. При этом любопытно отметить, что основан этот монастырь был около 1669 г. известным расколоучителем Иовом, бежавшим после церковных реформ патриарха Никона на дальнюю степную окраину России ради «сохранения чистоты веры» (после чего и сам знаменитый раскольник получил прозвание Льговского). Точно так же из «монастырского сельца Дмитриевского» вырос позднее и современный город Дмитриев-льговский.
Большую роль в освоении новых земель сыграли служилые люди, оборонявшие край от врагов. В то время они подразделялись на две категории: «служилых людей по отечеству» (т. е. по происхождению) и «служилых людей по прибору» (по набору). Первые из них — мелкие дворяне, «дети боярские»,— получали на степном рубеже денежное и поместное жалованье, за что обязаны были нести военную службу. Больше всего их было в северных уездах «полевой украйны», в том числе и в Курском Южнее, в Белгородском и Оскольском уездах, проживало больше служилых второй категории — стрельцов, пушкарей, казаков, драгун, солдат. Вместо денежного жалованья их наделяли землёй. Каждому причиталось от 8 до 20 четвертей. За это они несли военную службу и платили хлебный налог. Именно они, в большинстве своём, и составили впоследствии прослойку однодворцев, промежуточную между крестьянством и дворянством.
Помимо переселенцев, важной составляющей населения Курского края являлись и его коренные жители — севрюки (т.е. потомки летописных северян, о которых см. I-II главы книги), путивльские казаки. Знаток курской старины, писатель и историк Евгений Львович Марков (1835-1903) разъяснял: «Постоянная жизнь на пустынных рубежах земли русской, среди глухих лесов и болот, вечно настороже от воровских, людей, вечно на коне или в засаде с ружьём или луком за спиною, с мечом в руке, постоянные схватки с степными хищниками, ежедневный риск своей годовой, своей свободой, всем своим, нажитком, — выработали в течение времени из севрюка такого же вора и хищника своего рода, незаменимого в борьбе с иноплеменными ворами и хищниками, все сноровки которых им были известны, как свои собственные»[Марков Е., 1902]. До того, как в Поле стали периодически высылаться московские войска, именно на севрюков была возложена обязанность охраны рубежей Северской земли. В Диком Поле они имели свои стоянки-ухожаи, откуда выезжали патрулировать степи, отыскивать татарские сакмы.
Помимо сведенцев, сходцев и ссыльных, немалую роль в заселении степной окраины сыграли выходцы из-за рубежа Московских владений — прочане, переселившиеся сюда из пределов Польско-Литовского государства {Речи Посполитой). Черкасы, как тогда называли украинцев, уходили под защиту Московского царя, спасаясь от религиозного и национального гнёта польского шляхетства. Особенно возрастал приток таких переселенцев после подавления очередного казацкого восстания, как то случилось, например, в апреле-июне 1638 г. Тогда на территорию края бежали черкасы из Гадяча, Ромен, Корсуня, Голтвы. Только в сам Курск прибыло их 277 человек с семьями.
Ради закрепления на новых местах прочанам предоставлялись различные льготы: они освобождались от податей, торговых пошлин, им даровалось право свободно заниматься винокурением. Из-за этого и сами поселения их назывались слободами. Особенно много их было основано в нижнем Посеймье - в окрестностях Путивля, Суджи, Мирополья. Там селились выходцы из Нежина, Прилук, Ромен, Смоленска, Глухова. Дашева, Умани, Гадяча, Лохвицы и даже Вильно и Львова. Были среди них и белорусы, потомки которых оставили на территории Курского края особую этнографическую прослойку среди крестьян — горюнов. В XVII — XVIII вв. южные уезды Курского края входили в состав так называемой Слободской Украины (Слобожанщины), на территории которой в 1670-х гг. было даже сформировано 4 казачьих полка — Острогожский, Ахтырский, Сумской и Харьковский. Все они находились в подчинении у белгородского воеводы.
«Старомосковское общество, — оценивает его состав современный исследователь, — разделено было на сословия, каждое из которых выполняло в общем военно-политическом усилии свою определенную функцию. Крестьяне, ремесленники, «торговые люди» пополняли государеву казну, обеспечивая обороноспособность страны и мощь государственной машины. Православное духовенство составляло моральную опору для воинов, и обязательным для всего населения страны до последнего человека стало единение под стягами православия. Особое сословие воинов-«служилых людей» проводило всю жизнь в походах и сражениях — от нищего «сына боярского» из отдаленного приграничного городка до князей, не уступавших в родовитости самим московским государям» [Володихин Д. М., 1995, с. 20]. Вольные и малонаселённые земли, лежавшие на пути к Дону, особенно влекли к себе, вполне естественно, тех, кто был не в ладах с законом, тех, кто бежал от крепостной зависимости. Беглые составили особую группу в населении Порубежья. Более 20 000 человек бежало сюда в голодное время 1601-1603 гг. Не ослабевал приток беглых и позднее. Одни из них поступали на службу в гарнизоны пограничных городков, другие предпочитали вольную жизнь. Иные подавались в разбойники, которых немало бродило по степям. О себе они говаривали: «На распутье дуб, на нём три грани, едина в Крым, другая в Русь, а третья в наши станы».
В целом же пёстрое и беспокойное население приграничного края вполне оправдывало сложившуюся в тем времена поговорку: «Нет у Белого Царя вора супротив курянина»(1). Воровством, как мы помним, тогда именовали не только и не столько собственно кражу чужого имущества, сколько любое проявление противоправного поведения, в особенности государственную измену. Это вполне испытали на себе царские чиновники и помещики, внедрявшие здесь крепостнические порядки. Сошлемся на такой показатель Своеобразной нотариальной конторой московского правительства — Печатным приказом в 1613-1615 гг. скреплялись печатями грамоты на земельные владения и «об управе», т. е. решения по уголовным делам и гражданским спорам. Из 8 городов юго-восточного пограничья только лишь в Курске «управные» дела явно (вдвое) преобладают над поземельными [Филюшкин А. И., 1996, с. 6]. Как отсюда видно, социальное «бурление» после Смуты продолжалось дольше всего среди курян. Даже и в куда более поздние времена крестьянское население южных губерний страны слыло особенно строптивым. В крае, который беспрерывно тревожили внешние враги, то и дело вскипали ещё и внутренние неурядицы. Согласно лукавой притче Н. С. Лескова, черт «возвел Господа на Крышу и говорит: «Видишь всю. землю, я ее всю тебе отдам, опричь оставлю себе одну Орловскую да Курскую губернии». А Господь говорит: «А зачем ты мне Курской да Орловской губерний жалеешь?» А черт говорит: «Это моего тятеньки любимые мужички и моей маменьки приданая вотчина, я их отдать никому не смею...» [Лесков Н. С., 1991, т. 2, с. 349).
В 1641 г. часть осевших в московских пределах черкас решила вернуться на прежнюю родину. К этому их побудила, вероятно, надежда на то, что «Литовские земли» успокоились после казацких восстаний и беженцы могут спокойно возвратиться в свои родные дома. Однако московские власти расценили подобное желание как «измену» и против «бунтовщиков» были двинуты войска. Черкас настигли «на Бакаевом шляху у Левиных яруг у Вываренного кургана». Уговоры действия не возымели - украинцы упрямо хотели вернуться на родину. Они сцепили возы и, укрывшись в этой своеобразной подвижной крепости, с боями продвигались по своему пути. Однако отовсюду к ним стекались всё новые и новые отряды стрельцов и детей боярских. Схватки становились всё ожесточённее. Наконец, 18 августа, обоз был остановлен и взят приступом. Выживших после штурма вернули в подданство московского царя. Вторая черкасская колонна была тем временем перехвачена путивлянами на Сагайдачном щляху в урочище Проходы. Беглецы и тут упорно сопротивлялись, отстреливаясь из похищенной в Курске пищали с царской печатью, но и на этот раз служилые люди взяли верх [Танков А. А., 1913, с. 199-200].
В 1648 г. волна городских восстаний прокатилась по России. Не оставила она в стороне и Курск. Внутреннее государственное неустройство, противоречащие друг другу законы и несправедливое налогообложение вызвали здесь, как и во многих других городах, события бурные и кровавые. Сыграло свою роль и противоборство между церковными феодалами и местным военным'Командованием. Отношения между ними всегда были достаточно напряжёнными. Так, в 1644 г. игумен Курского мужского монастыря Варлаам жаловался на стрелецкого и казачьего голову Максима Колюбакина, который приказал своим людям монастырских крестьян «где ни застав бить и грабить и всякие насильства чинить». Более того, Колюбакин даже грозился привести своих стрельцов «скопом с пищальми и с ослопы» (дубинами), чтобы расправиться с игуменом. Подобные жалобы поступали и на осадного голову Лариона Петрова от того же Варлаама и игуменьи девичьего Троицкого монастыря Феодоры в 1645 г.
Причины неурядиц и последовавших волнений коренились в том, что многие из курских служилых «по прибору» людей, спасаясь от тягот службы и от непомерных налогов, записывались в холопы к помещикам. Это опасно ослабляло военные силы края. Стрелецкому и казацкому голове Константину Теглеву в 1648 г. был дан указ «тех курских стрельцов и казаков, которые преж сего разбежались и живут за монастыри и за попы и за дворы и за детьми боярскими в вотчинах и в поместьях во крестьянех, свесть в Курск в стрельцы и в казаки по-прежнему». Подобный сыск вызвал массовое недовольство и среди беглецов, и среди их новых хозяев. Когда Теглев силой вернул на службу нескольких беглых из вотчины Троицкого девичьего монастыря, игуменья Феодора добыла в Москве грамоту, запрещающую забирать людей из монастырей. Крестьянин Кузьма Воденицын, ездивший в столицу с игуменьей, всколыхнул этой новостью весь Курск.
Утром 5 июля 1648 г. толпа народа явилась к съезжей избе — воеводской канецлярии. У порога её собралось более полусотни «монастырских мужиков» во главе с игуменьей феодорой, Воскресенским протопопом Григорием, его сыном попом Иваном, а также «Богородицкого монастыря старцами чёрными попами Харлампием и Моисеем». Игуменья велела своим крестьянам заранее припасти дубины и палки, говоря: «Пойдёмте, убьём Костентина Теглева На Москве и лутче ево людей побивают, а я вам зачинщик, горло ему перережу». Собравшемуся люду прочитай упомянутую выше льготную грамоту. Игуменья Феодора и протопоп Григорий потребовали от воеводы стольника Ф. М. Лодыженского вызвать сюда Теглева для разбирательства. Воевода отказался, сказав: «Пошто вы с мужиками пришли? Отошлите мужиков и я пошлю за головой». Толпа стала рассеиваться с недовольным ропотом. Воевода с игуменьей, монахами и протопопом пошли к обедне. Но когда они вернулись из церкви, от него вновь потребовали призвать Теглева. Лодыженскому пришлось согласиться.
Когда стрелецкий голова явился, то вновь публично читали грамоту. Теглев лишь махнул рукой и заявил, что разорвёт ту воровскую грамоту на голове у читавшего её протопопа Григория. Между ними вспыхнула перебранка. Затем монастырские крестьяне набросились было на голову с палками, но тот укрылся в съезжей избе. Не слушая увещеваний воеводы, которые он выкрикивал через окно, толпа подступила к избе. Воевода, «видя то, что от них не отсидетца, а оборонитца не с кем», велел бить в набат, «чтобы сошлись всяческие люди» к нему на помощь. Однако это не помогло. Игуменья Феодора и поп Иван Григорьев усиленно подстрекали народ расправиться с Тетлевым. «На Москве и не таких побивают»,— повторяли они, намекая на московский бунт 1 июня 1648 г., свидетелями которого были Феодора и Воденицын. Воеводе игуменья грозила, что если он поможет Теглеву спастись, то и ему худо будет.
В конце концов народ ринулся на приступ. С третьего раза бревном высадили двери; «новописной стрелец Макарка да Пушкарской слободы Федька Слонов с товарищи» выволокли Теглева. Толпа сгрудилась вокруг ненавистного стрелецкого головы, заработали ослопы. Затем, бросив изувеченное мёртвое тело, бросились грабить его двор. Теглев, был богат — движимое имущество его оценивалось в две тысячи рублей; в его доме имелись серебряная посуда, множество дорогого платья, кони, упряжь, оружие, наличные деньги. Всё это бунтовщики делили между собой, не брезгуя ничем. Богдану Иконнику, например, достались «сковородка белая, да коса, да лоскут однорядочный». А некий «стрелец Ивашко, портной мастер», явившись после общего погрома, прихватил в пустом уже доме одно лишь «одеяло тёплое». Удачливее был Савоська Фирсов — он успел получить «седло да блюдо оловянное белое да кафтан сермяжной». Воевода и подьячие сбежали через окна и укрылись в Воскресенской соборной церкви. Спасти их и усмирить восстание было некому — дети боярские разъехались по своим поместьям на приспевший сенокос. На следующий день, 6 июля, народ толпился на воеводском дворе, грозя расправиться и с самим Лодыженским — ослушником царской грамоты. Но 7 июля вернулись в город помещики. Скоротечный бунт угас. Его зачинщики были схвачены. Из Москвы прибыл стольник Бутурлин с отрядом в 150 стрельцов. Начался розыск.
Расправа с виновными была короткой и суровой. «Пущие заводчики» - Кузьма Воденицын, Константин Фильшин, Кирилл Анпилогов, Богдан Иконник, Иван Ботурин Малик -были повешены вдоль дорог. Игуменью Феодору сослали в Суздаль в Покровский монастырь; протопопа Григория - в Архангельский монастырь Устюга Великого; сын его Иван и губной староста Кондратий Беседин с семьями были сосланы в Валуйки и записаны там в казаки. Помимо того, в результате следствия «курчан всяких чинов людей пытаны и по торгам биты кнутом и посажены в тюрьму 20 человек.... Всего в том деле за приставы и в тюрьме 42 человека». Убийцы Теглева бежали из Курска и скрывались в течение года. В июне 1649 г. четверо из них вернулись в город, и воевода Лодыженский позволил им «жить в Курску повольно по-прежнему для того, чтоб и достальные их товарищи в Куреск сошлись все». Однако приманка не сработала, и властям пришлось поспешить с арестами, чтобы не упустить и тех, кто явился. «Заводчик и убойца Теглева» Макар Сергеев был казнён, а его товарищи — Кирилл Писклов, Анкудин Воденицын и Фёдор Харитонов — биты кнутом и сосланы в казаки на южное пограничье в Валуйки [Из истории Курского края, 1965, с. 73-77; Новицкий Г. А., 1934; Чистякова Е. В., 1975, с. 115-126].
Возбуждающе действовали на курских крестьян и казацкие волнения на соседней Украине. В 1658 г. боярин Б. М. Хитрово жаловался казацким старшинам, что из приграничных брянского, карачевского, рыльского и путивльского уездов «крестьяне, живущие в имениях вотчинников и помещиков, и холопы бегают в Малороссию, потом приходят оттуда на прежнее жительство толпами, подговаривают к побегу с собой других крестьян и холопов, и нередко отмщают своим господам, если прежде были ими недовольны: набегают на их дома, сожигают их, убивают хозяев и их семейства; иногда они запирали господ в домах, Закапывали дома со всех сторон землёй, и так оставляли жильцов умирать голодною смертью».
Не оставило в покое Курский край и восстание Степана Разина. Ходили здесь «прелестные письма» Степана Тимофеевича, но одновременно распространялась и царская грамота с призывом «чинить промысел над воровскими казаками, не прельщаться никакими прелестями вора Стеньки Разина и против него стоять и биться». В Курске детям боярским велено было собираться в город «в осаду» и быть готовыми отразить возможный приступ повстанцев, отдельные отряды которых уже рыскали в ближайших окрестностях.
В ноябре 1670 г. полковник Григорий Косагов наносит поражение войскам Фрола Разина, а битва под Коротояком окончательно устранила для Курска всякую опасность осады. Страхи улеглись. Начались расправы. Пленных разинцев рассылали для наказания по месту их прежнего жительства. А 21 мая 1671 г. в Курске по пути в Москву остановился донской атаман Корней Яковлев. С ним под крепким караулом ехали на пытки и казнь сам Степан Разин И брат его Фрол.
П р и м е ч а н и я
1. В одном ряду с этой поговоркой стоят и ей подобные, относящиеся к другим порубежным городам: «Обоянь — да без ножа!», «Обоянцы — Бога не боянцы», «Елец — всем ворам отец», «Орёл да Кромы — первые воры» и т. д.
