4.3. Баскак Ахмат, рати ордынских ханов и русские князья на Курской земле
В статьях 1283-1284 гг. целого ряда разновременных летописей содержится рассказ о действиях татарского баскака Ахмата на территории бывшего Курского княжества. Согласно оценке современного историка, этот рассказ, «написанный по горячим следам событий», «является самым ярким и самым страшным повествованием о деяниях татар в покоренных русских землях» [Кучкин В. А., 1996 а, с. 7; 1996 б, с. 5]. Будучи столь выразительной иллюстрацией крайних сторон татарской политики на Руси — пугающей даже по средневековым меркам жестокости и неслыханного коварства захватчиков, данный сюжет, вместе с тем, дает уникальные сведения о стратегических целях ррды в отношении разных частей покоренной страны, в том числе курских ее земель.
До сих пор этот момент курской истории излагался без особой оглядки на текстологию летописных источников. В результате не только краеведы, но и авторы вполне академических трудов допускали излишнее доверие к подробностям, явно придуманным позднейшими сводчиками летописей, и наоборот, упускали из виду важные детали первичной информации на сей счет. Как установил в результате специального (вышеуказанного нами) исследования В. А. Кучкин, древнейший текст рассматриваемого повествования содержится в Лаврентьевской летописи — свода начала - XIV в., совсем близкого по времени к этим событиям [ПСРЛ, т. 1, стб. 481-482]. К сожалению, она сохранила только заключительную часть сюжета — первая его половина осталась на потерянных из нее листах. Следующий по времени вариант рассказа находился в Троицкой летописи за начало XV в., в свою очередь утраченной (целиком) при московском пожаре 1812 г., но виртуозно реконструированной М. Д. Приселковым [Приселков М. Д. 1950, с. 341-343]. Наконец, близкий к троицкому варианту текст сохранился в Симеоновской летописи [ПСРЛ, т. XVIII, с. 80-81]. Остальные летописные изложения повести об Ахмате и его противниках приходятся на более поздний период, начиная с конца XV в. Они обрастают многими ошибками переписчиков и выдумками редакторов, по недоразумениям перешедших в труды историков XVIII—XX вв.
Если руководствоваться только первичными сведениями - древнейших в отношении рассматриваемого сюжета летописных сводов, то он может быть изложен следующим образом.
«Злохитрый бесерменин» по имени Ахмат откупил у могущественного темника Ногая (по сути, самостоятельного хана, наряду с владыкой Сарая) дани с Курского княжения и беспощадно взимал эти поборы, вероятно, в увеличенном размере, с тамошних «князей и черных людей». Кроме того, Ахмат основал две слободы во владениях рыльского и воргольского князя Олега, и в эти слободы стал стекаться окрестный народ (как видно, прельщенный налоговыми льготами или материальной поддержкой иного рода). Оставшиеся по месту первоначального жительства «христиане» (т.е. местное православное население) подвергались постоянному насилию со стороны этих сторонников баскака и потому разбегались из-под Рыльска и соседнего Воргола. Оказавшись перед угрозой потери подданных, а значит, и средств к существованию, князь Олег отправился в Орду с жалобой на Ахмата к хану Телебуге — от своего имени и от имени своего родственника и соседа князя Святослава Липовечского. Поскольку Ахмат получил свои полномочия у соперника Телебуги, забиравшего большую силу темника Ногая, законный хан Золотой Орды дал Олегу своих приставов и разрешил разогнать ахматовы слободы и вернуть их новоселов «в свою волость». Олег и Святослав вместе с приданными ордынцами так и сделали — разорив слободы и силой вернув их население по своим вотчинам. Причем Святослав на свой страх и риск «ударил» на одну из слобод ночью и так разграбив ее, дал. повод Ахмату заговорить со своим ханом про них с Олегом: «Не князья, а разбойники». Ночное нападение считалось в архаинном обществе (например, среди персонажей северных саг), делом, постыдным для свободного воителя.
Будучи во время посягательства на свои курские владения в Орде Ногая, Ахмат тут же пожаловался своему господину на обидчиков. Причем он представил их врагами самого Ногая и для проверки своего доноса рекомендовал послать к ним придворных сокольников — чтобы те, появившись под предлогом богатой лебединой охоты на Сейме, вызвали этих князей ко двору Ногая. Олег, резонно опасаясь гнева всесильного темника, к нему на поклон не поехал. Тогда Ногай двинул рать на Олега с приказом «его поймать, а княжение его отнять». При появлении этого войска под Ворголом, Олег успел бежать под покровительство Телебуги, а князь Святослав — в Воронежские леса (где они располагались, историки продолжают спорить, но вряд ли в районе современной р. Воронежа; скорее, в стороне Брянска). Половина ногайского отряда помчалась в погоню за беглецами, а другой половины хватило для того, чтобы за три недели пройти войной территории обоих мятежных княжеств, сгоняя оттуда людей и скот обратно в ахматовы слободы. Олега и Святослава татары не поймали, а свое зло сорвали на 13 их «старейших боярах»: их схватили и выдали головами Ахмату на суд и расправу. Тот велел согнать побольше их земляков и на глазах толпы казнить бояр.
Отрубив, боярам головы и правые руки, их голые и обезображенные трупы татары развешали по деревьям на всеобщее обозрение «в Курске и соседних городах». Мало того, замороженные февральской стужей боярские головы татарские всадники приторочили к своим седлам, а руки погрузили в сани — с тем, чтобы на обратном пути в Орду демонстративно оставлять их «по землям». На каждой из остановок по пути своего следования татары дополнительно убивали людей напоказ их соседям. Немудрено, что после столь устрашающей практики население стало разбегаться с их пути, и террористический марш прервался в селе Турове, где татары бросили остатки своей кровавой ноши и повернули в свою Орду. Совлеченные с казненных бояр одежды Ахмат додумался отдать плененным тогда же татарами паломникам в качестве своего рода «наглядной агитации» — с тем, чтобы эти калики перехожие везде рассказывали, какая участь ждет тех, кто станет спорить со своим баскаком. Вместо себя Ахмат оставил у Курска двух своих братьев-«бесермен» «блюсти и крепить свои слободы», а сам отбыл обратно в ногаеву Орду вместе с татарским войском.
На следующий год липецкий князь Святослав подстерег ахматовых братьев, которые с конвоем из 30 с лишним своих соотечественников и русских сподвижников переезжали из одной слободы в другую. Нападя на них из засады, княжеские люди убили 25 русских «ахматовцев» и 2 «бесермен», но братья-предводители сумели ускакать от нападавших и, вероятно, спрятаться от них в ближайшей слободе. Но оставаться там им показалось небезопасно, и через какое-то время они «побежали» в Курск, чтобы более надежно отсидеться там. На другое же утро покинутое своими начальниками население обоих слобод разбежалось, не дожидаясь повторного удара восставшего князя. В это время князь Олег еще находился в Орде. Вернувшись оттуда на родину и почтив память убитых бояр, он обратился к Святославу. Обвинив недавнего союзника в смертельно опасной для них обоих провокации, он предложил ему отправиться в ногаеву, либо в сарайскую Орду и держать ответ за свои самовольные действия. Но Святослав его не послушался, гордо ответив: «Это мое дело, и я совершил его по нраву, ибо то были мои враги». Тогда Олег обвинил собрата в нарушении клятвы — крестного целования — держаться заодно и снял с себя ответственность за его сепаратные действия. Отправившись снова в Орду к Телебуге, рыльский князь в очередной раз привел оттуда татарский отряд и с ним «убил князя Святослава по слову цареву», т.е. ханскому. За это брат Святослава князь Александр убил Олега и вместе о ним двух его сыновей. Ахмат мог торжествовать и без помех господствовать, на Курской земле.
Как уточнил В. А. Кучкин [1997 б, с. 36-38], описанные летописью события на Курской земле произошли в действительности скорее всего весной 1289 - осенью 1290 гг.
Данные летописные эпизоды породили довольно много исследований тех реалий, которые в нем упомянуты [Недавние обзоры соответствующей литературы см.: Kavyrchine М., 1992; Енуков В. В., 1994; Кучкин В. А., 1996 а, б]. Остановимся на некоторых, до сих пор темных вопросах пересказанного повествования, относящихся к положению Курска и его округи на исходе XIII в.
Хотя Ахмат, его братья и их приспешники в Курске действуют заодно с татарами-ордынцами, летописец (скорее всего, некий рыльский книжник из церковной среды или же какой-то беглец из Посеймья на север) называет их «бесерменами». По мнению одних авторов [Кучкин В. A. 1996 б, с. 56], это сугубо конфессиональное определение, означающее принадлежность, баскака и его присных к мусульманству (большинство татар оставалось тогда язычниками). Другие авторы [Егоров В. Л., 1985, с. 40] видят в Ахмате и его присных выходцев из Хорезма, хивинцев, где мусульманство в ту пору уже возобладало, или какого-то еще среднеазиатского центра. Известно, что откупами даней. с подвластных Орде земель занимались именно купцы-мусульмане из Средней Азии. Однако Ахмат не только откупщик, но и самое высокое должностное лицо Орды на покоренной территории — баскак. Хотя основная роль баскака — перечисление населения и сбор с него податей, на этого "комиссара хана" возлагались и все остальные административные обязанности [Березин И., 1864, с. 452-453]. Причем в большинстве известных случаев баскаки «приставлялись к местным правителям, которых они контролировали» [Греков Б. Д., Якубовский А. Ю., 1950, с. 41]. Всё это видно на примере Ахмата — он не только «выдавливает» дань с простых людей «Курской тьмы», но и следит за соседними с ней князьями, вершит суд и расправу над нарушителями установленного им «нового порядка», командует вооруженными силами Орды и оккупационным аппаратом на местах.
Упомянутая выше деталь — ловля хищных птиц ордынскими сокольниками на Сейме, кроме своей прямой, утилитарной цели могла иметь некий сакрализирующий подтекст. Культ ловчих птиц у тюркских народов был тесно связан с магией плодородия, возрождения природы и с древности входил в шаманистскую практику [Симаков Г. Н., 1998]. Не исключено, что посылка сокольников символизировала присоединение новых земель к Орде.
Многим авторам хотелось бы установить не только этническую, принадлежность Ахмата и его братьев, но и места расположения, основанных ими под Курском слобод. Очередной исследователь Ратского городища — И. И. Ляпушкин [1961, с. 48] первым высказал мысль о том, что здесь перед нами «одна из таких слобод, как слободы курского баскака Ахмата». Эту идею подхватил и развил Ю. А. Липкинг, предложивший второй такой же слободой считать поселение Лебяжье-II, расположенное ближе, к Курску по правому берегу Сейма, где им были обнаружены ордынские материалы [Александров-Липкинг Ю. А., 1971, с. 112-117]. Эти локализации затем признавали многие авторы [Егоров В. Л., 1985, с. 39; Енуков В. В., 1991; 1992; 1994; др.]. Недавно их подверг отрицанию В. А. Кучкин. Ему кажется, что лет за 20 хозяйничанья здесь представителя Ногая, «они могли оставить после себя очень тонкий культурный слой. В этой связи археологические поиски Ахматовых слобод представляются малоперспективными» [1997 б, с. 39] этому автору. Возможно, он отказался бы от столь пессимистического взгляда, познакомься с последними результатами раскопок и разведок Ратского комплекса в натуре. Если не этот крупный, богатый, явно монгольский на протяжении конца ХIII—XIV вв. город представлял собой резиденцию курского баскака, тогда тот должен был ютиться где-то поблизости (вспомним бросок ахматовых братьев из их слободы в Курск) на временном поселении, что практически невероятно.
Относительно же локализации летописного Липовическа, то из нескольких возможных ее вариантов [Приймак В. В., 1992; Кашкин А. В., 1995] предпочтительным выглядит Липинское городище на Сейме, километрах в 30 западнее Курска. Обнаруженные там раскопками О. Н. и В. В. Енуковых, при участии Ю. Ю. Моргунова керамические материалы XIII в. весомо подтверждают предположение Ю. А. Липкинга об этом памятнике как бывшем центре Липовичского княжества [Александров-Липкинг Ю. А., 1971, с. 128-129]. Неподалеку от этого городища располагается так называемое Монастырище - остатки Льпиновской (Липинской) пустыни — монастыря XVII—XVIII [Лебедев А. С, 1892, с. 128], а то и ХVI вв. [Сенаторский Н. П., 1927, с. 55]. Таким образом, достаточно древней выходит топонимическая основа современного названия деревни (и городища) Липино (о нем уже говорилось нами во 2 главе).
В. А. Кучкин [1997 б, с. 41] опять же отрицает идентификацию Липовическа с городищем у этой д. Липиной. По его мнению, невероятно, чтобы «всего в одном дневном переходе от крупного административного центра — Курска — уже в послемонгольское время возник еще один значительный административный пункт...» В таком возражении видного историка-текстолога заметно игнорирование археологических реалий. Липинский археологический комплекс возник отнюдь не в послемонгольское время. Как показали раскопки М. В. Воеводского, П. И. Засурцева, О. Н. и В. В. Енуковых на его территории, перед нами остатки крупного еще с роменских времен центра, за XI в. достаточно уверенно переросшего в типичный древнерусский город XII— XIII вв. О возможных причинах довольно близкого («бинарного») соседства Липина и Курска в домонгольский период нами говорилось во второй главе этой работы. Парность расположения городов вообще не редкость в древней Руси. Взять хотя бы самые крупные центры Юга Руси — Киев и Чернигов, расстояние между которыми Владимир Мономах преодолевал верхом именно за световой день. К тому же «в послемонгольский период» Курск был явно лишен своего прежнего административного значения и вполне мог служить удобной для посредничества зоной между баскаческим Ратном и резиденцией князя Святослава Липовичского. А вот «чинить препоны разбойным помыслам» этого князя [Кучкин В. А., 1997 б, с. 42] обитателям Курска было мудрено, поскольку эти помыслы осуществлялись тайком, под покровом ночной, тьмы, когда расстояние возможного наблюдателя от театра боевых действий не имело никакого значения. Тем более, что никто не ожидал от липовечского князя такой дерзости, как прямой мятеж против ханской воли.
Таким образом, отождествление центра Липовичского княжества с Липинским городищем на Сейме выглядит вполне убедительным.
Что касается Турова, то с этим летописным селом в Курской волости можно сопоставить нынешнюю д. Туровку на р. Туровке, притоке Псла, в Обоянском районе. При участии в археологической разведке под руководством В. р. Внукова в 1992 г., нам довелось обнаружить на окраине этой деревни остатки почти уничтоженного песчаным карьером культурного слоя с керамикой и костяным гребнем позднесредневекового времени. Таким образом, ближе к истине надо признать сторонников такой локализации Турова [Бунин А. И., 1902, с. 71; Зайцев А. К., 1996, с. 46], а не ее противников, чьи версии пока не подкреплены археологически [Кучкин В. А., 1997 б, с. 43]. Именно рядом с этой Туровкой проходил один из самых удобных кочевникам путей между Русью и Степью — так называемый Бакаев шлях (его описание см. в заключительной главе): По нему татары и могли отступить к своим кочевьям, где бы те ни располагались — то ли на юго-западе, то ли на юго-востоке от Посеймья.
Хотя историки уже отказались от попыток выдать случившуюся под Курском феодальную войну за освободительную «борьбу курян, рылян и воргольцев с татарами» [Габель В. Ф. Гулин И. Н., 1951, с. 8-9], надо думать, что именно вооруженное сопротивление южных князей, наряду с восстаниями горожан севера, заставили монголов в конце концов передоверить сбор дани, не говоря уже о прочем администрировании, самим русским князьям. По тем же, видимо, обстоятельствам, в Посеймье граница Орды остановилась на Рати, а не поползла дальше к северо-западу.
