Судьба Курского княжества во время татаро-монгольского нашествия почти не отразилась в письменных источниках. Летописи, подробно повествующие о гибели многих столичных городов и мелких крепостей на Руси, о печальной участи целых земель, предельно скупо упоминают о Курске и его княжестве в эту лихую годину. Авторы, писашие на сей счет, в своих построениях руководствовались больше общеисторической логикой, нежели фактами. Чаше всего предполагалось, что когда войска Батыя после победоносной кампании 1237 г. возвращались в Степь, Курск разделил печальную судьбу Северной Руси: «Он подвергся совершенному опустошению и был обращен в груду развалин» [Сенаторский Н. П., 1923, с. 53; ср.: Багалей Д. И., 1887, с. 2; Златоверховников Н. И., 1912, с. 6; Мавродин В. В., 1940, с. 309; Курск. Очерки..., 1975, с. 18]. С большей долей вероятности утверждалось, что разгром Курска монголами произошел (или повторился?) несколько позднее, в 1239 г., когда часть батыевых сил обрушилась на Чернигов, Переяславль, Киев и другие южнорусские города [Сенаторский Н. П., 1923, с. 53— 54; Булгаков Г. И., 1925, с. 57; Енуков В. В., 1995, с. 140]. Замкнулась роковая цепь феодальной разрозненности: сначала рязанские князья отказались выйти на Калку в помощь князьям северским и их союзникам, затем, в 1237 г. те предоставили Рязань ее печальной участи при батыевом нашествии; а когда оно докатилось до Северщины, то и ей оказалось некому помочь.
Как бы там ни было с наиболее вероятной датой падения Курска, в том, что он был разрушен захватчиками, сомнений в местной историографии не высказывалось. Однако единственным прямым подтверждением этому предположению послужило сообщение Ю. А. Липкинга, имевшего случай наблюдать в строительной траншее напротив Знаменского собора (тогда кинотеатра «Октябрь») значительного размера скопление человеческих костей и черепов. Заметив среди костей фрагменты древнерусской керамики «X—XIII веков», археолог поспешил сделать вывод, что «останки скелетов могли принадлежать только курянам, героически погибшим при Батыевом нашествии» [Александров-Липкинг Ю. А., 1971, с. 108]. В дальнейшем это мнение неоднократно пересказывалось в краеведческих и научно-исторических работах. Вот еще один типичный отзыв на сей счет: «Упадок Курска, наметившийся с конца XIII в., привел, как можно думать, уже в XIV в. к фактическому прекращению жизни в городе»[Загоровский В. П., 1991, с. 17]. На основании чего именно «можно так думать», оставалось, однако, неясным.
Напротив, целый ряд соображений заставляет нас усомниться в справедливости столь безапелляционного вывода. Как-то зафиксировать свою траншейную находку Ю. А. Липкинг не успел; более точный возраст упомянутых им черепков не был установлен. Домонгольская керамика могла попасть в эту братскую могилу из перемещенного при ее рытье культурного слоя, когда бы это рытье ни происходило. И до, и после монголов Курск столько раз осаждали и штурмовали, он переживал столько эпидемий и голодовок, что обнаруженное захоронение могло, образоваться когда угодно, а вовсе не обязательно в результате татарского погрома, да еще именно батыева.
За 1275 г. летопись сообщает о совместном походе татар и союзных им русских князей на Литву. После неудачи этого похода, на обратном пути татары «по волостям, по селам дворы грабили, отнимая коней, [прочий] скот и [остальное] имущество», в том числе «около Курска... всё пограбили, поганые» [ПСРЛ, т. 18, с. 74]. Как видно из этого известия, на этот раз пострадала сельская округа Курска, но сам город, судя по всему, уцелел. Показательно и такое уточнение летописца о тактике татар в этом походе: «...Где кого встретят, то отпускали, только ободрав [с него одежду] наголо; ...повсюду все дворы, хозяева которых убежали, пограбили» [Там же].
И еще по крайней мере через полвека после батыева нашествия Курск и его укрепления в целости и сохранности фигурируют на страницах летописи в связи с деятельностью здесь в 1880-е - 90-е гг. татарского баскака Ахмата. За крепостными стенами Курска татары тогда прячутся от восставших против них воинов соседнего князя. Вряд ли город восстановился бы так скоро и на прежнем месте после татарского штурма, если бы он состоялся в действительности полувеком ранее. Вспомним о запустевших навсегда Старорязанском, Козельском, Изяславском и прочих городищах, чьи укрепления действительно разрушили татары. Согласно подсчетам В. Б. Кобрина, из 74 древнерусских городов XIII в., где велись археологические раскопки, 49 оказались разгромлены завоевателями; причем 14 из них запустели навсегда, а еще 15 выродились в села. Правда, соседний Рыльск, судя по обнаруженному археологами слою пожара соответствующего времени [Фролов М. В., 1991, с. 83], сумел через какое-то время подняться из руин и остаться столицей удельного княжества и при монголах, и после них.
Какой бы ни оказалась в конечном счете участь Курска, рассматриваемый нами регион и в монгольское время продолжал носить его имя. В русских источниках он фигурирует тогда в качестве «Курской волости (области)», в татарских как «Курская тьма». Летописный термин тьма соответствовал татарскому тумену, т.е. наиболее крупному, примерно 10 000-му подразделению монгольского войска и, соответственно, территории, способной выставить армию похожего размера. Реальные тумены, как видно, сплошь и рядом оказывались в несколько раз меньше указанных размеров, однако данный термин оставался показателем наиболее крупной, административно-территориальной единицы на территории Орды.
Ключевым среди письменных источников для уточнения положения курских земель в ордынскую эпоху является ярлык крымского хана Менгли-Гирея, направленный им польско-литовскому королю Сигизмунду I Казимировичу (1467-1548) в 1507 г. [АИЗР, т. 1, № 6, 4—5; Сборник князя Оболенского, 1838, с. 88—89]. В этом документе перечисляется целый ряд городов «с данями и выходами, с землями и водами» (т,.е. всей населенной округой и податями с нее) на русской территории, который Крым якобы уступал Литве. В действительности, к началу XVI в. большинство этих районов давно уже вышло из-под любой, даже символической зависимости и от татар, и от литовцев, перейдя с 1500 г. под власть Москвы. Однако другая группа отмеченных этим же ярлыком земель, а именно - юго-восточные (включая какую-то часть Курского Посеймья), и в начале XVI в. могла прямо или косвенно зависеть от татар, поскольку напрямую примыкала к их кочевьям. К тому же, содержащийся в ярлыке перечень топонимов отражает гораздо более раннее состояние политической карты Восточной Европы. Ведь этим актом Менгли-Гирей подтверждает, пускай и чисто декларативно, более ранний ярлык своего отца Хаджи-Гирея, адресованный великому князю Литвы Витовту примерно в 1428 г. Витовт помог Хаджи-Гирею победить конкурентов в борьбе за ханский престол, и в благодарность Хаджи-Гирей «передавал» ему кучу владений Джучидов в Западной и Восточной Руси. Хотя и тогда, в начале XV в., Литва уже несколько десятилетий как захватила у Орды большую часть этих владений, нет оснований сомневаться, что изначально, в первой половине XIV в., они подчинялись именно Орде. В 1540 г.-король Сигизмунд со своей стороны дипломатично повторил тот же список своих владений в послании очередному крымскому хану Сагиб-Гирею [АИЗР, г. 1, № 200, 363].
Среди географических названий, фигурирующих в указанных документах, некоторые относятся или прямо к Курскому краю, или же к прилегающим к нему территориям. Часть этих податных единиц Орды могла образоваться уже во второй половине XIII в. (Курская тьма, Ратно, Донец, Еголдаева тьма), а Другая их часть (например, Рыльск) — только с 1290-х гг., когда в смертельный для себя конфликт с захватчиками втянулись, вслед за курскими, и рыльско-воргольские, и липовичские князья.
«Сараева сына Еголдаеву (Яголдаеву, Егалтаеву, Эголдееву) тьму» точно локализовать затруднительно. Она явно расположена где-то по соседству с Курской тьмой, вроде бы южнее ее. Одни авторы связывают этот район с Еголдаевым городищем на р. Осколе [Багалей Д. И., 1886, с. 2, 4; Енуков В. В., 1996, с. 142]. Другие — с территорией бывшего Переяславского княжества или какой-то ее частью [Вернадский Г. В., 1997, с. 421]. Неприемлема лишь мысль о тождестве Вголдаевой тьмы со следующей, Курской тьмой [Петрунь Ф., 1928, с. 170—187], поскольку податные округа вряд ли пересекались.Точнее выглядит мнение Б. Шпулера о татарском княжестве Jagoldai, основанном около 1438 г. на части территории бывшего Курского княжества и перешедшем затем в вассальную зависимость от Литвы [Spuler В., 1943, s. 160-161]. Аналогом ему служит более известное Касимовское княжество в рязанском Поочье, основанное Василием Темным в 1452 г. как вассальное Москве.
«Курская тьма с выходами и данями, с землями и водами» с ордынской точки зрения — это явно не что иное; как территория Курского княжества (по крайней мере большая ее часть) накануне татарского нашествия. Если учесть, что всего на территории Восточной Руси насчитывается 27 туменов (тем), то наличие на Сейме и Осколе двух из них вполне соразмерно (Великое княжество Владимирское включало 15 тем,: Рязанское — 2, Нижегородское и Тверское — по 5) [Вернадский Г. В., 1997 б, с. 225].
Ратно- не исключено, позднейшее Ратское городище на р. Рать под Курском. Варианты его названия: Ратун (в другом издании того же ярлыка); Радун (село с таким названием фигурирует в Черниговговском повете за 1526 г.); Ратмон (на картах Посеймья, составленных в XVII в.); Ратщина (в грамоте польско-литовского короля Александра Ивану III за 1505 г.);
Ратман (устная традиция, дожившая в д. Городище на р. Рати до конца XIX в.). Хотя средневековый город с таким же названием — Ратно — существовал и в Западной Руси, на Волыни, в свою очередь входившей в состав Великого княжества Литовского (ратновская хоругвь, т.е. полк оттуда, участвовала в Грюнвальдской битве), но в контексте рассматриваемого ярлыка и упоминаемых для сравнения с ним документов этот топоним назван явно в юго-восточном контексте. Как обосновывается ниже, этот город стал столицей Курской тьмы при татарах.
Лошичи (Лосичи, Хотеллосичи) — на Псле.
Хотмышль (затем Хотмыж(е)ск) - город на Ворскле, существующий до сих пор.
Оскол — предположительно соотносится с городищем у с. Холки на р. Оскол, в Чернянском районе Белгородской обл. [Загоровский В. П., 1989 б, с. 27; Винников А. 3., Кудрявцева Е.Ю., 1998].
Myжечь— согласно М.К.Любавскому, мог располагаться у д. Мужица на одноименной реке в восточной части Рыльско-
го у.
Милолюб— по мысли того же автора, у д. Миролюбово Фатежского уезда.
Столичную в своей области роль Курск с переходом южной Руси под власть Орды явно потерял. Последние собственно курские князья фигурируют в Любечском синодике. Это два Георгия, отец и сын; затем Дмитрий с женой Феодорой; наконец, их сын Василий с женой Анастасией. Этот последний князь — Василий Дмитриевич значится там как «убиенный от татар» [Зотов Р. В., 1892, с. 112]. Как уже говорилось в предыдущей главе этой книги, установить точное место всех этих князей на родословном древе Дома Рюриковичей затруднительно. По всей видимости, они принадлежали к старшей ветви северских князей - Ольговичей, раз занимали второй по значению стол в Черниговской земле. Не менее трудно судить, как именно погиб самый последний курский князь,— при каком-то татарском набеге (1275 г.?) или же в самой Орде. Печальных примеров и того, и другого исходов в эпоху ига случалось немало.
Судя по следующим событиям на территории Курского края, убирая курских князей, захватчики расчищали себе место для постоянного поселения, форпоста Орды рядом с самим Курском. Таким центром монгольского присутствия в Курском Посеймье становится нынешнее городище Ратское, расположенное километрах в двадцати от Курска, у д. Городища и с. Беседина. Древнерусский детинец этого археологического комплекса в татарскую эпоху запустел, зато прилегающие к нему укрепленные поселения-I и II, общей площадью свыше 20 гектаров, продолжали активно функционировать [Енуков В. В., 1993, 1995]. Перед нами иллюстрация общего вывода исследователей татаро-монгольской истории: «Характерной чертой городской жизни Золотой Орды была тенденция к переносу городских столиц и строительству новых городов»[Федоров-Давыдов Г. А., 1994, с. 15]. Для имперской политики это вполне естественно.
Крепко обосновавшись на Рати, захватчики поначалу сохранили по соседству более мелкие, чем былое Курское, княжения — Рыльско-Воргольское и Липецкое, чьи князья (явно младшие пр отнршению, к устраненным курским Ольгрвичам) фигурируют на страницах летописи в конце XIII в. Как показал ход дальнейших событий, округи этих летописных городов оказались, использованы татарами в качестве людского резервуара для заселения своих собственных городов-слобод в этих же местах. Прямо разрушив же Рыльск, Липовеческ, Воргол и прочие здешние города, монголы бы получили на месте Курского Посеймья выжженную пустыню, что, вероятно, не входило в их планы. Ведь Курск со своей округой и прочие восточные территории» Руси по верховьям Ворсклы, Оскола, Северского Донца и Дона вплотную прилегали к кочевнической Степи. Для представителей ханов - Джучидов, безжалостно разорявших своими набегами и данями более отдаленные земли Руси, Курский регион давал идеальную возможность повторить ставшую им привычной поселенческую структуру Нижнего Поволжья, где летние кочевья соседствовали с городскими (комфортабельными по тем временам) зимовищами.
В этой связи позволительно усомниться в тезисе В. Л. Егорова [1985, с. 40] о том, что «заинтересованность в создании и сохранении таких зон [как Курская тьма - С. Щ.], проявляла не золотоордынская кочевая аристократия, владевшая обширными степными улусами, отвечавшими всем требованиям скотоводческого хозяйства, а определенная чиновничья прослойка, действовавшая в сфере откупов и сбора дани». Роль баскака Ахмата на берегах Сейма, судя .по материалам Ратского комлекса за XIV в., не свелась с тому, чтобы выкачать из региона максимум возможного и покинуть его ради родных степей; скорее, основанные им слободы - попытка и небезуспешная закрепиться здесь всерьез и надолго с тем, чтобы сочетать преимущества кочевого, скотоводческого и оседло-земледельческого городского образов жизни.
Имеется прямая аналогия предположенному нами статусу Посеймья в татарскую эпоху. Это город Дядьков и вся Болховская земля, прилегавшая с Запада к Киевской. Согласно Ипатьевской летописи, «оставили [целыми и невредимыми] их татары, да им орють пшеницю и проса» [ПСРЛ, т. 2, стб. 792].. Этот район в 1241 г. разгромил Даниил Талицкий, дабы досадить Орде. Как видно, «в тех частях Южной Руси, которые находились под непосредственным контролем монголов, те сами поощряли возделывание зерновых... для нужд своей армии и администрации» [Вернадский Г. В., 1997, с. 348—349].
По мнению ряда историков [Греков Б. Д., Якубовский А. Ю, 1950, с. 84; Вернадский Г. В., 1997, с. 181; Кучкин В. А., 1996 б, с. 44], западное «крыло» Джучиева улуса от Дона до Днепра (в том числе Курская тьма) было уступлено сарайскими ханами из фонда своих владений темнику Ногаю в условное (частичное) владение: сохраняя в принципе (в конечном счете) подчинение столице — Сараю (выставляя по его приказу войско, подлежа верховному суду хана), Курская тьма выплачивала подати в ногаеву Орду. Хотя собственные кочевья Ногая располагались где-то между Дунаем и Днепром, Курская тьма «тянула», первоначально к этому улусу. Позднее, вследствие дробления обширных владений Ногая после его гибели в начале XIV в. на их территории выделилось до десятка относительно мелких улусов, разошедшихся по рукам разных Чингизидов — ханов и царевичей [Селезнев Ю. В., 1998]. В числе этих «осколков» улуса Джучиева оставалась, как видно, и Курская тьма.
Выбор Посеймья и сопредельных ему земель как чем-то привлекательного Орде района подтверждается позднейшими, за XV в., русскими источниками. Те свидетельствовали, что «цари» (ханы) Ногайской орды кочуют по Донцу и Осколу, ревниво защищая эти угодья от проникновения сюда посторонних — неоднократно грабили тут «московских гостей» [ПДСДР, 1884, с. 52, 79, 11, 113, 118, 147, 298, 362, 367]. Именно по здешним водоразделам: сначала Ворсклы и Северского Донца, затем Псла, Сейма и Оскола; наконец, Тима и Кшени пролегали в позднем средневековье и начале Нового времени магистральные пути татарских посольств и набегов на Литву и Московскую Русь (Описание этих шляхов и сакм см. в следующей главе).
Прототипом описанной нами применительно к Посеймью оседло-кочевой поселенческой структуры служил Каракорум во внутренней Монголии, в окрестностях которого кочевала ставка великого хана. Как отмечают исследователи истории Золотой Орды, именно во второй половине XIII в. в Джучидском улусе его монгольская аристократия от политики грабительских набегов на своих оседлых соседей переходит к политике покровительства таковым с целью создать надежный источник постоянного налогообложения [Федоров-Давыдов Г. А., 1975]. В золото-ордынской экономике окончательно утверждается симбиоз кочевого и оседлого населения [Вернадский Г. В., 1997, с. 216— 217]. В этой связи появление оседлого монгольско-русского анклава в Верхнем Посеймье выглядит вполне понятным.
Причем русско-монгольское поселение на Рати отнюдь не является единственным исключением из правила сплошь славянского заселения лесостепного пограничья. Еще в 1920-е гг. А. А. Кротков разведал городище в г. Наровчате Пензенской губернии с изобильными татарскими материалами, позволившими интерпетировать его в роли одного из «северных улусов Золотой Орды [Кротков А. А., 1928]. Другой пример относительно мирного и длительного сосуществования татарского и славянорусского населения реконструируется исследователями еще ближе к Посеймью, в Хоперско-Донском междуречье. Это местность в Среднем Подонье под названием Червленый Яр, где с конца ХIII по конец XVI в. сосуществовали славянские (броднические?) и татарские общины. В XIV в. за церковную власть над Червленым Яром спорили рязанский и сарайский епископы [Введенский С. Н., 1905, с. 347—380; Щенников А. А., 1987, с. 4, 20, 33]. Совсем недавно, в 1990 и в 1996 г., именно в этом районе раскопками открыты два мужских и два женских погребения позднекочевнического типа. Они датированы концом XIII — XIV вв. и принадлежат исключительно знатным лицам, явно княжеского ранга; скорее всего — представителям рода Джучидов. Об этом можно судить по беспримерному богатству заупокойного инвентаря [Ефимов К. Ю., 1997, 1999]. В непосредственной близости от этих курганов выявлены русские оседлые поселения того же времени, что подтверждает их симбиоз с татарскими властями этой окраины Золотой Орды.
В свете всего сказанного вывод о разрушении и тем более запустении Курска уже в конце XIII — начале XIV вв. выглядит неправомерным. Татары, стационарно поселившись рядом, на Рати, судя по всему, сохранили Курск как собственно русский пригород этого своего центра, в роли социально-экономического «донора».
Хотя Курск и его округа, судя по всему, более или менее благополучно пережили монгольское нашествие, завоеватели ликвидировали Курское княжество, создав вместо него свою собственную административно-податную единицу — Курскую тьму. Тем самым упал статус Курской земли в политической иерархии Руси. Ее князья выбывают из борьбы за гегемонию на Левобережье, которую не без успеха вел их непосредственный предшественник Олег Курский, герой Калки (об этом см. предыдущую главу). Более того, находятся основания утверждать, что бывшее княжество оказалось расчленено ордынцами и его восточная часть оказалась прямо присоединена к улусу Джучи — Золотой Орде. «Буферная зона» между Ордой и Русью пролегла где-то между Курском, с одной, татарской стороны, и Путивлем, Рыльском, Брянском, с другой, русской. Потеряв свою столичную роль в восточном Посеймье, Курск, по всей видимости, продолжал свое городское существование едва ли не вплоть до перехода этих земель под власть Великого княжества Литовского во второй половине XIV в.
