Градообразование на Руси шло несколькими путями. При всех разногласиях между исследователями этой тематики, сама по себе разнотипность первых поселений городского уровня у восточных славян на рубеже I и II тыс. н. э. вряд ли может быть подвергнута сомнению. Среди основных вариантов первогородов выделяются прежде всего:
1) межплеменные (для целого союза племен, регионального княжения), племенные, субплеменные (общинные) центры восточных славян и их соседей (примерами старейших племенных твердынь могут служить Полянский Киев, северянский Чернигов, кривичский Изборск, Сарский городок мери и т.п.); их преобладающие поначалу функции — убежища жителей сельской округи на случаи военной опасности; размещения племенной верхушки; святилища;
2) открытые (для разноэтничных поселенцев) военно-торгово-ремесленные поселения вроде скандинавских виков (датские Рибе, Хедебю; шведская Бирка; норвежский Сирингсаадь; т.п.); на территории Восточной Европы это такие фактории, ориентированные в первую очередь на внешнюю торговлю, обслуживание купеческих караванов и воинское наемничество, как Ладога на Волхове, Гнездово на Днепре; Тимерево и Михайловское в Поволжье и т.п.;
3) дружинные лагери вроде приновгородского Рюрикова городища; черниговских Шестовиц, Седнева; брянской Левенки и т. д., где концентрировались и проходили военную подготовку профессиональные воины — вольные пираты (так называемые йомсвикинги) или наемники на службе отдельных племен, князей, смотря по обстоятельствам;
4) княжеские резиденции, замки (типа Вышгорода, Белгорода и Василева киевских), порубежные крепости (вроде тех, что составляли линию обороны Руси от степняков по притокам Днепра и Десны); эти варианты малых городов объединяет военно-административное в первую очередь назначение.
Как и всякая классификация по неким идеальным типам, намеченная группировка поселений раннегородского уровня отражает прежде всего ведущие тенденции тех или иных из них; в то время как почти каждый из начинающихся городов в эпоху средневековья соединял в себе в определенной степени иерархии черты и возможности не одного-единственного, а сразу нескольких видов поселений явно недеревенского ранга. Например, такой известный курский памятник археологии, как Гочево на верхнем Пcле, сочетает в себе явственные признаки сначала роменского центра, а затем пограничной крепости Руси и станции дальней караванной торговли типа вика. Неоднократные попытки отдельных исследователей рассортировать вышеперечисленные типы древних городов на «настоящие», «феодальные», ремесленно-торговые, «центры переработки прибавочного продукта округи», с одной стороны, и «ненастоящие», «эмбрионы», общинно-земледельческие, с другой, вряд ли можно считать удачными. Характер первых городов соответствовал внешним и внутренним условиям того или иного этапа истории античного, а еще более средневекового общества. Вместе с этими условиями изменялась и типология городов. На первом, раннего сударственном этапе разрозненных «племенных княжений» (вроде северянского) в пределах Восточной Европы IX—X вв. сосуществовали качественно различные типы городов и похожих на них поселений. После окончательной победы надэтничного Древнерусского государства, его постепенной феодализации в XI в., на смену такому разнообразию пришли по-преимуществу полифункциональные города, друг от друга отличавшиеся прежде всего размерами. Отсюда «слову город в древнерусском языке соответствовало множество значений, по современным нам понятиям не имеющих ничего общего как между собой, так и с нынешним понятием о городе»[Самоквасов Д. Я., 1873, с. 33]
Соответственно, говоря о возникновении Курска, надо, как видно из всего сказанного, иметь в виду не все подряд, а именно указанное последним качество урбанизма общерусского уровня. Проблема установления возраста этого города и всей его истории встанет совсем по-другому, если поменять точку отсчета и за начало Курска принять еще роменскую поселенческую структуру, характер которой применительно к мысу над Куром и Тускарью до сих пор неясен.
На территории Посеймья X—XI вв. обнаруживаются достаточно типичные представители каждого из указанных выше вариантов города. Не вдаваясь в гораздо более масштабную проблему их картографирования на данной территории, назовем только некоторые, самые изученные, известные здесь образцы каждого типа.
В роли одного из племенных (или даже межплеменных) центров северян общепризнано в археологической литературе Большое Горнальское городище на Пеле [Куза А. В., 1981; Толочко П. П., 1989, с. 62—63; Кашкин А. В., 1994]. Похожим выглядит Ратское городище под Курском [Енуков В. В., 1991]. Реконструированные исследователями фортификации этого укрепления в роменское время поражают своей мощью и искусством северянских зодчих: огибавший с поля цитадель земляной вал по всему внешнему периметру был плотно обложен расколотыми пополам стволами огромных дубов, расположенных для прочности всей конструкции наклонно и достигавших в конце роменского периода 8,7 м высоты по вертикали [Енуков В. В., Енукова О. Н., 1993]. Для возведения такого рода «черноземных Микен», циклопических (по лесостепным меркам и материальным возможностям) укреплений явно требовались длительные, централизованные, запредельные по напряжению усилия не одной а многих окрестных общин, к тому же в период и без того надрывных, неотложных сельскохозяйственных работ.
Способность возводить такие махины, как Рать, лишний раз говорит о государственном характере позднероменского общества [Шинаков Е. А., Григорьев А. В., 1990; Щавелев С. П., 1998]. Сходными приемами возведения своих мощных по тем временам крепостей из земли и дерева пользовались строители Горнали, Шуклинки, роменского поселения на Курском городище, что дополнительно подтверждает этнографическое единство северянского населения Посеймья. Встречающиеся в литературе применительно к северянам представления об их «племенной вольнице», «борьбе всех северян за свободу» [Фроянов И. Я., 1996, с. 373] допустимы только во внешнеполитическом смысле их отношений с Русью в IX— начале XI вв. Внутри княжения «Север» отчетливо проступают все основные признаки организации некоего явно государственного уровня, который отличается как раз принудительным ограничением личных свобод подданных ради выживания социума в целом.
В качестве резиденции одного из многих вождей северянских племен (в собственном смысле этого термина как территориально-этнического объединения нескольких родственных общин), его дружины представимо Переверзевское-2 городище на Тускари. Раскопки здесь выразительно продемонстрировали отделение военно-административной элиты варварского общества от массы рядовых общинников - крестьян и ремесленников. Так, на площадке этого городища преобладали кости хищных, вообще диких животных, а на прилегающем к ней поселении -домашнего скота [Узянов А. А., 1981]. Как видно отсюда, общинники кормили-поили своих защитников и управителей — дружину и ее предводителей, а те тренировались престижной охотой, задавали ритуальные пиры (то и другое составляло полифункциональные атрибуты всех новорожденных государств древности и средневековья). Впрочем, и охота, и особенно сама война должны были приближать дружину к состоянию самоокупаемой, так сказать, даже прибыльной корпорации, а вовсе вульгарных «эксплуататоров», нахлебников трудящейся черни.
Черты дружинного лагеря с полиэтничным гарнизоном, включавшем, похоже, уже представителей «руси» из Киева, просматриваются в археологическом комплексе уже упоминавшегося нами псельского Гочева [Самоквасов Д. Я., 1915; Рыбаков Б. А., 1939; Шинаков Е. А., 1982]. Здесь пролегал рубеж славянорусского отрезка стратегически важного караванного пути Киев — Булгар, и потому Русь в Посеймье постаралась закрепиться с военно-таможенными целями прежде всего именно здесь — уже в начале XI в., когда расположенный тут рядовой роменский городок значительно разросся и был укреплен мощными валами [Рыбаков Б. А., 1939, л. 7-8], а на прилегающем к нему громадном курганнике появляются погребения дружинников с оружием и, должно быть, членов их семей с разноэтничными индикаторами. К XII в. Гочево превращается в небольшой, но полноценный город-крепость. Согласно гипотезе Ю. А. Липкинга, в лице археологического Гочева перед нами летописный город Римов, подвергшийся разгрому во время набега половцев в 1187 г. Как видно по новейшим наблюдениям археологов, ведущих гочевские раскопки в последние годы, жизнь этого пограничного города продолжается и в XIII в., в монгольскую эпоху [Зорин А. В., Стародубцев Г. Ю., 1998].
Забегая вперед, отметим, что два следующие города древнерусского типа в Посеймье — Курски Рыльск — контролировали, соответственно, два других ответвления широтного пути из Киева на Восток. А именно, из Днепра — в Десну, Сейм, а далее — по Свапе или же по Тускари в Окско-Волжский бассейн. Такой порядок появления «настоящих» городов на территории Посеймья выглядит вполне логичным с учетом первостепенного значения внешней торговли для государственной жизни варварских обществ (вроде дружинной «руси») того времени.
До сих пор в историко-археологической литературе как-то не обращалось внимания на отдельные черты сходства некоторых из роменских памятников Посеймья с такими предшественниками средневековых городов Европы, как вышеупомянутые прото- или раннегородские (дофеодальные) центры дружинно-купеческо-ремесленного типов на восточнославянских территориях (Ладога, Гнездово, Тимерево и т.п.) и их северные, главным образом, прибалтийские прототипы-вики (Хедебю, Павикен, Рибе, Ральсвик, Бирка, Орхус и т. д.). С этими типами археологических памятников Гочево, Горналь и некоторые другие роменские центры сближают такие черты: сочетание двух рядом расположенных укрепленных поселков (местных жителей и пришельцев из чужих краев? Наемников? Периодических «гостей»?); соседство аборигенного славянского (северянско-роменского) населения округи и присутствие в ее центре-городище отдельных представителей других этносов, включая скандинавский, вообще северной культуры (его, правда, пока немногочисленные, но достаточно яркие индикаторы различимы и в горнальских, и в гочевских погребениях дружинного типа); рекордное количество (первоначально по нескольку тысяч) курганных насыпей при относительно малых по площади городищах и явной ограниченности численности населения их спутников-селищ (что объясняется, должно быть, интенсивным притоком в эти пункты участников международной торговли, а затем, не исключено, повышенными людскими потерями при насильственном присоединении Посеймьяк Руси); клады арабского серебра, маркирующие единую для Восточной Европы транспортную сеть международной торговли; присутствие прочих категорий дальнего импорта за IX—X вв.; приуроченность к водным путям трансконтиненталБНого движения людей и товаров; ключевым развилкам путешественных маршрутов, которые невозможно было миновать, пересекая племенные или государственные границы.
Таким образом, вслед за Балтикой, Днепром и Волгой северянское Посеймье вовлекалось на общеевропейскую орбиту первоначально не только и, может быть, не столько военно-политическими акциями Киева, сколько развитием международной торговли, которая для раннеклассовых обществ выступала пусковым, ведущим фактором политогенеза [Мельникова Е. А., 1995], как внутри-, так и надплеменного уровней. Предпосылки возникновения Курска и других посеймских городов древнерусской эпохи связаны прежде всего с этим фактором катализировавшем социально-политические процессы и в данном регионе. Нарочитое отрицание товарно-денежных отношений и социально-классового расслоения на территории южнорусского Порубежья, которое встречается в научной литературе [Михайлова И. Б., 1988, с. 97] основывается на выборочном анализе источников. «Семцы» так широко, интенсивно пользовались привозными с Востока монетами, наладили столь удаленную на Запад и Север их перепродажу, что считать иххозяйство целиком натуральным нельзя [Щавелев С. П., 1999].
Что же касается собственно скандинавов, явно лидировавших (если не везде по численности, то по своей «пассионарной» роли) среди населения восточноевропейских «виков»; то на территории Посеймья их следов пока находится гораздо меньше, чем севернее или западнее. Что, должно быть, объясняется не только худшей (неравномерной) изученностью региона в археологическом отношении, но и желанием и возможностями северян закрыть свои границы для нежелательных конкурентов в прибыльной торговле. А также чуждым для своеобразной «речной пехоты» викингов равнинным, почти степным ландшафтом бассейнов Сейма и особенно Пcла. Снижение варяжского влияния в Посеймье компенсировалось, однако, выраженной (археологически) инфильтрацией именно сюда представителей стенного, тюркского мира. Их присутствие ярко демонстрируется, например, саблями хазарского типа, которые находились в нескольких погребениях гочевских дружинников (вместо обычных на Руси в этом случае мечей западноевропейского производства); целым рядом других находок.
