2.2. В опасном соседстве: Курское Посеймье и «Русская земля» первых Рюриковичей
Вероятность более или менее раннего возникновения Курска в качестве города древнерусского типа радикально меняется в зависимости от того или иного ответа на вопрос о соотношении Посеймья и Руси. Как сообщает начальная летопись, по Сейму разместилась часть племенного объединения восточных славян, именовавшихся «Север», северяне (о связи этого названия с реальным географическим севером говорилось выше, в первой главе). Они, вместе с соседними на Левобережье Днепра и, как видно, родственными союзами вятичей и радимичей, составили ту археологическую культуру, которую археологи назвали роменской (по месту первых раскопок Н. Е. Макаренко в 1901 г. соответствующих памятников в украинском г. Ромны).
Уровень роменской культуры выглядит по раннесредневековым меркам некой «золотой серединой»: достаточно высок, чтобы превзойти охотничьи племена финно-угров из более северной, лесной зоны, устоять при столкновении с неоднократными волнами кочевников-скотоводов (аваров, венгров, печенегов), чьи орды периодически прокатывались поблизости от здешней лесостепи или же прямо по ней. Но не слишком богат, чтобы навлечь, немедленное завоевание со стороны таких крупных государств Юга-Востока, как Хазария или Волжская Булгария. Железные наральники для пахотного земледелия, серпы, топоры и ножи; груболепные каждой семьей для себя сосуды; женские украшения из бронзы и серебра (прежде всего основной индикатор данного этноса - височные кольца спиралевидной формы) — таковы наиболее характерные приметы северянского быта, широко представленные на соответствующих памятниках Посеймья и соседних микрорегионов по Пслу, Ворскле, Осколу, Северскому Донцу [Шинаков Е. A., 1981-1998; Узянов А. А., Кашкин А. В., 1987-1998; Григорьев А. В., 1988-1993].
Заселившись в итоге достаточно извилистой миграции к началу IX в. на Днепровское Левобережье, соединившись тут с носителями, предыдущих, еще полуславянских культур (пеньковской, волынцевской), роменцы-северяне находились, как видно (хотя бы по топографии их поселений), на поздних стадиях родо-племенного строя. Перейдя здесь, на южных черноземах к более выгодной, чем подеечно-огневая, переложная,- пашенно-паровой системе земледелия, они располагали свои поселки гнездами, в большем или меньшем удалении друг от друга. Так, чтобы одна община не мешала другой возделывать поля, водить скот и заниматься разными промыслами (вроде охоты, рыболовства, бортничества), но при этом сохранялась возможность объединения усилий всех соплеменников при возведении 5мляных валов и бревенчатых стен общинных и межобщинных крепостей-убежищ, их обороне от вражеских нашествий. Подобную стадию предгосударственного управления обществом современные политологи именуют вождествами. В их рамках на северянской территории началось отделение княжеско-дружинной элиты от массы рядовых общинников, росли внешнеторговые связи, усложнялась поселенческая структура, появлялось иноземное население.
Определенную гарантию безопасности, передышку, использованную северянами для заметного социально-экономического роста, дало им покровительство Хазарского каганата, объединившего с рубежа VII—VIII вв. под своей сенью целый ряд разных по языку, религии и образу жизни народов европейского Юго-Востока. Известная по летописной записи за 859 г. дань, Которую северяне вместе с полянами и вятичами платили хазарам, оказалась явно выгоднее разгромных налетов кочевников.
Показательно, что начиная с IХ в. в Посеймье и смежных районах отлагаются клады дирхемов [Енуков В. В., Щавелев С. П., 1996]. Эта серебряная монета, чеканившаяся на Арабском Востоке, послужила для многих народов Восточной Европы первым собственно денежным эквивалентом для, внутренней и внешней торговли. Когда в X в. качество арабской монеты заметно ухудшилось (начали истощаться серебряные рудники), именно роменцы стали обрезать разновесные монеты в небольшие кружки с тем, чтобы поддержать денежный эталон у себя неизменным. Согласно специальному анализу, те серебряные украшения, что любили носить северяне, особенно женщины. изготовлены из переплавленных дирхемов.
Причем в первый период массового поступления дирхемов в Европу (833—900 гг.) они устойчиво шли к роменцам по Волге и Оке, но за пределы верхнего Сейма их клады не выходят. Как видно, здесь северянские вождества образовали свой собственный монетный рынок. Более того, тут же, в междуречье Сейма и Дона, найдены даже местные подражания дирхемам, что позволяет предполагать начало собственного монетного чекана на этой части роменской страны. Перед нами один из нескольких, но едва ли не самый яркий признак того, что группа локальных вождеств здесь переросла на протяжении X в. в некое раннегосударственное образование [Шинаков Е. А., Грйгорьев А. В., 1990; Седов В. В., 1998; Щавелев С. П., 1998]. Именно в этот период дирхемный поток в Посеймье явно нарастает, но серебро уже начинает с неменьшей интенсивностью «вытекать» отсюда на запад и север, по направлению к Новгороду и Киеву [Янин В. Л., 1956, с. 102, 120]. Должно быть, у новорожденного государства северян возросли внешнеполитические обязательства.
Значительная часть роменских памятников - открытых селищ, появившихся именно здесь, на Левобережье, под заслоном цепочки укрепленных поселков-городищ; курганных могильников; денежно-вещевых кладов IX—X вв.— концентриру: ется как раз вокруг будущего Курска, на расстоянии 30—40 км от него, т.е. в пределах дневного перехода. Наибольшие цивилизационные возможности, обнаруженные именно данным микрорегионом роменцев, могут объясняться его центральным положением на водных путях прибыльной для северян торговли престижным импортом. Именно крупнейший приток Десны Сейм с его правыми притоками Свапой и Тускарью связывал воедино бассейны крупнейших рек Восточной Европы — Днепра, Дона и Волги (через Оку). Пошлина с купеческих караванов, их обслуживание, торгово-обменные операции — вот что привело в социально-экономическое движение довольно застойный поначалу своего формирования северянский народец. Не только и, видимо, не столько для обороны, сколько для таможенного контроля над сеймскими участками межконтинентального обмена и выросли крупнейшие из раннегородских поселений Курской округи (Переверзевский, Титовский, Бесединский, Лебяжьинский, Курский, Масловский, Липинский археологические комплексы). Они стали Историческими предшественниками Курска как более позднего и крупного, уже древнерусского города. Эта группа роменских протогородов образовала сердцевину гораздо более обширного, занявшего междуречье Десны, Оки и Дона, политического образования. Именно от него поначалу могущественная, но быстро дряхлевшая Хазария предпочла отгородиться линией каменных крепостей с Саркелом во главе.
Между тем под боком у самих северян, на оси Новгород — Киев с середины IX в. еще быстрее росло новое государство, повыше рангом, чем обычные «племенные княжения» вокруг него. Становым хребтом послужили вооруженные и организованные по западноевропейскому образцу отряды русов — разноплеменных воинов, дружинников и купцов. По большей части то были скандинавы-варяги, но не только (воинское наемничество интернационально по своей природе). В итоге долгих споров в исторической науке о значении имени Русь как будто победил перевод этого слова с древнескандинавского языка, на котором ряд терминов с основой на «рос» означает «гребец, участник похода на гребных судах» [Петрухин В. Я., Раевский Д. Я., 1998, с. 271]. Так называли себя те викинги, которые проникали на Восток Европы и, далее, в Византию и на Каспий. Им ведь действительно приходилось больше грести (против течения рек), нежели плыть под парусами, как при походах на Запад. Эволюция викинга-варяга из пирата, захватчика, в желанного гостя, партнера местных жителей — купца-снабженца, а затем в наемного дружинника-защитника, а то и ремесленника (ювелира, оружейника) на Востоке Европы происходила куда быстрее, чем на Западе. Об этом свидетельствуютраскопкитаких крупных факторий, по составу населения в значительной степени скандинавских, как Старая Ладога, приновгородское (Рюриково) Городище, Тимерево, Михайловское и др. на Волге, Гнездово на Днепре, Шестовицы на Десне, и т.п.
«Русь» как полиэтничная дружина Рюрика и его непосредственных преемников дала имя «Русской земле» и соответствующему государству, центром которого стал Полянский Киев. В советской историографии под влиянием явно идеологических причин сложилась тенденция искусственно, вопреки показаниям источников, расширять пределы этой первоначальной Руси. Даже объективно настроенные авторы, сознававшие, что пока «нет данных о верхнем Посеймье с Курском» в составе ранней Руси, вынуждены были страховать эту мысль, оговоркой: «Нельзя быть вполне уверенным, что северянская территория по верхнему Посемыо не входила в состав «Русской земли» [Насонов А. Н., 1951, с. 29]. Затем всё-таки возобладал взгляд на Курск как на крайний юго-восточный рубеж изначальной Руси [Рыбаков Б. А., 1953, с 36; 1982, с. 64]. В конце же концов последовало основательное отрицание этого допущения. Внимательное чтение летописного сюжета за 1139 г., связанного с отказом князя Андрея Владимировича перейти из Переяславля на Курское княжение (см. Приложение 5), привело к выводу о том, что «и Курск следует исключить из числа городов, входивших когда-то в Южную Русь» [Кучкин А. В., 1995, с. 64].
Попутно заметим, что знаменитую фразу обижаемого в этом летописном эпизоде князя, решившего на совете со своей дружиной: «... лучше этого [изгнания из Переяславля - С. Щ.] смерть с дружиною своею, [но] на своей отчине и дедине, нежели Курское княжение...»[ПСРЛ, I, стб. 307; II, стб. 305], не стоит воспринимать в качестве свидетельства безусловной непрестижности, вечной захолустности, опасности, бедности Курского стола, как нередко предполагается в литературе (Ср.: «... Курск — совсем периферия и по тогдашнему [в XI в.] дыра» [Романов Б. А., 1966, с. 117]). Столь буквальное толкование текста княжеской речи не учитывает ее «явно экспрессивного контекста»(В. А. Кучкин), риторического — рыцарско-этикетного оформления: ультимативный приказ покинуть один удел и перейти на другой (в принципе, всё равно какой) унижал родовое и личное достоинство одного князя-Рюриковича перед другим и перед их вассалами и поддаными. Так что Андрей Переяславский предпочитает смерть Курскому столу не как таковому, а как символу своего бесчестия, «потери лица». Подобного рода формулы не так уж редки на страницах военно-политической истории разных стран («Гвардия умирает, но не сдается» и т.п.).
Возвращаясь к разногласиям исследователей «Русской земли» относительно ее границ, отметим, что сюда относится и прямо связанный с рассматриваемой темой вопрос о соотношении формирующегося Русского государства и Левобережья Днепра, где в последние века I тыс. н.э. располагались объединения северян, радимичей и вятичей. Они, как известно по ПВЛ первоначально входили в государственную орбиту Хазарского каганата, наряду со многими другими народами Юго-Востока Европы выплачивая ему дань «по беле и выверице от дыма»[ПВЛ, 1996, с, 12], т.е., в исчислении и на металлические, и на меховые деньги той поры, по серебряной («белой») монете-дирхему и горностаю (или зимней белке) с каждой семейной усадьбы. Переключение выплаты этой дани на Киев обычно расценивалось многими исследователями как автоматическое расширение Древнерусского государства на соответствующую территорию очередного «племенного княжения» славян или их соседей. Отсюда, между прочим, частые в историко-краеведческой литературе, но сплошь голословные попытки связать основание Курска со всяким датированным упоминанием в летописи северян, на чьей земле он возникает.
В действительности, однако, процесс политического поглощения Днепровского Левобережья, а в особенности Курского Посеймья Русью выглядит достаточно длительным и аритмичным. Свои первые удары за пределами первоначально «окняженного» ими Северо-Запада Восточно-Европейской равнины, варягорусы и их союзники — «племена» Северо-Запада нанесли именно по Киеву не случайно. Выбор этого объекта агрессии Аскольдом и Диром, а затем Олегом и Игорем выдает слабость Полянского «княжения» по сравнению со всеми соседними, в том числе и особенно северянским. В Устюжской летописи, хотя и поздней, XVI в., но, похоже, отразившей некий древний летописный свод 60—70-х гг. XI в. [Тихомиров М. Н., 1960, с. 43— 47, Сербина К. Н., 1985, с. 53], содержится известие, опущенное прочими сохранившимися летописями, — о пути Аскольда и Дира — «мужей» Рюрика, которым тот не дал «ни града, ни села», но отпустил на промысел в Царьград. Они «поидоша из Новаграда на Днепр реку, и по Днепру внис мимо Смоленеск, и не явиста в Смоленеск, зане град велик и многа людьми» (ПСРЛ, т. XXVII, с.18). Зато в Киев эти изгои Рюрикова Дома не побоялись зайти и заявить, будто они «князи варяжские». Даже если процитированный пассаж устюжского летописца не является первичным к ПВЛ и НПЛ, а представляет собой только «комментарий книжникаXVI в.» (А. А. Шахматов), то комментарий, надо признать, весьма реалистичный. Неоднократный (еще и хазарами?) выбор именно Киева как объекта завоевания иноземными династами, при наличии поблизости от него других протогородских центров древлян и северян, вряд ли является случайным совпадением.
Похоже, особая древность и сила маленького объединения полян некритически преувеличивались в историографии (по принципу: «Победителей не судят»). Между тем, строительство русами единого восточно-славянского государства шло, как видно, по типичной для архаичного политогенеза схеме, апробированной еще в древнейших цивилизациях Старого и Нового света — когда один раннегосударственный «организм» «победил ближайших соседей и подключил их ресурсы к своим, он начал громить соперников одного за другим, не опасаясь обходов с флангов и образования враждебных коалиций» [Березкин Ю. Е, 1991, с. 73]. Только вместо естественно-географических преград (моря, пустыни, гор), мешавших потенциальному объединению противников агрессора, захватнические задачи Руси облегчили так называемые «внутренние пограничья» между политически разобщенными «союзами племен» восточных I славян и их соседей [Гурьянов В. Н., Шинаков Е. А., 1994].
Вбив между этими «княжениями» меридиональный клин Балтика — Поднепровье, наладив торгово-военные коммуникации по море-озерно-речным путям: Скандинавия — Новгород - Смоленск - Любеч - Киев и далее, первые Рюриковичи начали пробовать расширить новорожденную Русь в широтных направлениях. На следующий после захвата Киева год возглавивший поднепровскую экспансию Севера Олег «воевал против древлян» и обложил их данью «по черной куне» [ПВЛ,.-1996, с. 14]. Еще через год, в 885 г. пришел черед северян, также побежденных Олегом. Северянам он установил некую «легкую дань», очевидно, не только по сравнению с древлянами, но и по сравнению с хазарами и в пику им («Я враг им,— заявил северянам Олег,— и вам [им платить] незачем»). Показательно, что следующее «племя» - радимичей Олег «окняжил» уже без военного похода; те согласились с его ультиматумом платить «по щьлягу» (ср. хазарский «шелег» = «шекель» на иврите = «белая монета») не хазарам, а «руси». Напомним, что так первоначально называлась полиэтничная старшая дружина первых Рюриковичей, послужившая своеобразным офицерским корпусом их сводных армий.
Сличение летописных формулировок относительно трех перечисленных княжений восточных славян вроде бы обнаруживает разницу их военно-политического веса: Ведь древлян Олег «воевал» и «примучил»; на северян «пошел» военным походом и «победил» (может быть, даже без сражений, которые вскоре скрупулезно отмечены летописцем его деяний применительно к более отдаленным от Киева уличам и тиверцам); а ближних и меньших по территории радимичей просто запугал примером покоренных соседей, даже не двигая на них рати.
Как видно, эта первая попытка Руси овладеть северянским Левобережьем завершилась компромиссом. По меньшей мере восточная, посеймская часть северян сохранила тогда автономию, близкую к независимости, как и прежде - под протекторатом Хазарии. Но вынуждена была вступить с Киевом в военно-политический союз: участвовать в одних его военных операциях (против Византии, печенегов), не вмешиваться в другие (против Хазарии, Волжской Булгарии и даже в какой-то степени родственных им вятичей).
Эти летописные данные косвенно подтверждаются археологическими. На протяжении X в. на западной части северянской территории нарастает присутствие древностей общерусского круга, тогда как на восточной, посеймской ее же части консервируются архаичные черты культуры роменской. Судя по всему, военно-политический альянс Руси и северян оказался с выгодой использован обеими сторонами. За годы относительно мирного сосуществования с левобережными соседями на Руси расцвела дружинная культура, укрепилась великокняжеская власть. Княгиня Ольга упорядочила взимание и перераспределение даней с зависимых от Киева «племен», включая, наверное, и северян. На эти, как видно, средства по маршруту большого полюдья, на границах соседних княжений выросли дружинные лагери «руси», чьи контингенты готовились к новым завоеваниям. У северян, в свою очередь, растут тогда скопления укрепленных и открытых поселений с высокой плотностью местного, роменского и следами присутствия пришлого и с Севера, и с Юга населения; перестраиваются, увеличиваясь в размерах цитадели многих; межобщинных центров [Шинаков Е. А., 1981; Кашкин А. В., Узянов А. А, 1987; 1998; Григорьев А. В., 1993].
В историко-археологической литературе утвердилось мнение, что западная часть северян, прилегающая к Чернигову, практически сразу вошла в состав формирующейся Русской земли. Так выходит и по летописному контексту, и по данным археологии о практически синхронном киевскому торжестве общерусской культуры в данном регионе [Чернигов..., 1988; Проблемы..., 1990; Чернiгiвська старовина.., 1992]. Однако сам по себе тезис о политическом расколе северянского Левобережья и присоединении Чернигова к «Русской земле» нуждается в согласовании с наличием здесь, в признанной столице, старейшем и крупнейшем городе Северянской земли экстраординарных — княжеских, боярских, дружинных погребений, вещевые комплексы некоторых надежно датируются X в. Приписать воинские погребения Елецкой группы, особенно известную Черную Могилу (960—980-е гг.), неким вассалам или представителям (воеводе) Киева в Чернигове, стремились многие авторы [Петрухин В.Я., 1995, с. 171]. Однако отсутствие в дружинном некрополе самого Киева [Килиевич С. Р., 1982; Моця А П., 1990] погребений, хоть сколько-нибудь близких по богатству инвентаря и трудоемкости заупокойного обряда к наибольшим черниговским курганам, делает такое допущение явной натяжкой. Ближайшие аналогии размеру и содержанию больших черниговских курганов находятся не в Киеве, а среди явно скандинавских по обряду погребений сопковидных насыпей Севера [Михайлов К. А, 1997], курганов Гнездова [Булкин В. А., 1975] и др. варяжских факторий Восточной Европы. Вряд ли случайно и выпадение Чернигова со страниц ПВЛ с 945 по 1024 гг. - в период, столь насыщенный решающими событиями борьбы за верховную власть на Руси.
В свете сказанного куда логичнее выглядит гипотеза о первоначальном установлении в Чернигове самостоятельной от Киева, но также уже не местной, северянской, а иноземной, скорее всего варяжской княжеской династии [Новик Т. Г., Шевченко Ю. Ю., 1995] - при первой же к тому у (западных?) северян возможности, связанной с гибелью Игоря в земле древлян и последующими трудностями с властью у Рюриковичей (ситуация, аналогичная для северян приглашению ранее князей из-за Балтийского моря союзом «племен» Северо-Запада).
Нельзя исключить, что имели место и более ранние попытки северян обособиться от Киева, вполне понятные в свете падения Хазарии. Вряд ли случайно северяне упомянуты в числе участников похода Олега на Царьград в 907 г., но отсутствуют при аналогичных походах Игоря в 941 и 944 гг. Причем с Олегом на греков среди прочих союзников шли печенеги, а Игорю пришлось их для той же цели нанимать, взяв к тому же для верности печенежских заложников,— ему явно не хватало легкой конницы, степных воинов. Северян же (включая и конных «курян -опытных воинов» «Слова о полку Игореве») столь дальняя военно-политическая акция, торящая «путь из варяг в греки», тогда явно не прельстила, ведь их политико-экономическая сила и так росла на интенсивной транзитной торговле с арабским Востоком (через волжский Булгар) и Балтикой (посредством Новгорода) [Енуков В. В., Щавелев С. П., 1996; Щавелев С. П., 1997 б, в; 1998 е].
Упоминание Чернигова вторым После Киева из городов получателей контрибуции с Византии по договорам 907 и 944 г., при отсутствии в ту пору среди союзников Руси северян и с учетом явного преобладания в составе игорева посольства в Царьград этнических скандинавов; вроде бы подтверждает версию о параллельной киевской династии варягов в Чернигове (аналогии тому летопись фиксирует в Полоцке, где княжил Рогволод, и в Турове — Тур,— «пришедшие из-за моря» варяги). Князья-варяги (но не Рюриковичи) во главе Чернигова и других центров Левобережья могли появиться в результате событий, подобных акции Владимира I, предпринятой им сразу после его вокняжения в Киеве в 980 г.,— по «раздаче городов самым добрым, умным и храбрым варягам» из его наемной дружины. Хотя возможна квалификация этих варяжских «мужей», расселенных по стране Владимира, как его посадников, нельзя исключить их княжеского ранга. На соответствующей миниатюре Радзивилловской летописи в сцене раздачи городов Владимиром изображены три варяга, причем все они в таких же княжеских шапках, как и сам киевский князь [ПСРЛ, т. I, 1998, стб. 39]. Шапка — один из семантически важнейших атрибутов княжеской власти [Арциховский А. В., 1944, с. 31]. Характер отношений Владимира и его варяжских наемников, открыто претендовавших ограбить киевлян после захвата «матери городов русских», вполне позволяет допустить дальнейший сепаратизм кого-то из них после получения во владение городовой волости. В связи с этим известием летописи напомню о явно скандинавских чертах погребального обряда Черной могилы, Гульбища и некоторых других наибольших курганов Чернигова [Щавелев С. П.; 1998 а, с. 66—67].
Отец Владимира, Святослав Игоревич, внес свой вклад в присоединение северянского Левобережья Днепра к Руси. Выход «восточных территорий» из даннической зависимости Киеву его явно не устраивал - - при задуманной им балканской стратегии надежный тыл был просто необходим. И князь-завоеватель обрушил свои войска на Хазарию в 965 г. и на вятичей в 966 г. Летопись умалчивает о его войнах с северянами. Одни авторы полагают, что гнев владыки Киева их тогда миновал и эти святосдавовы походы проходили в обход северянского Подесе-нья, в том числе Посеймья [Гадло А. В., 1971; Калинина Т. М, 1976; Новик Т. Г., Шевченко Ю. Ю., 1995, с. 97; др.].
Другие авторы обращают внимание на зафиксированные археологами пожары, уничтожавшие укрепления многих роменс-ких городищ — от Новгорода-Северского на западе до Горналя и Ратуна на востоке — как раз начиная с 70-х гг. X в. Эти данные интерпретируются как следы дальнейшего натиска войск Киева на северян [Григорьев А В., 1988, с. 74; Кашкин А В., Узянов А. А., 1994, с. 10; КузаА. В., Коваленко В. П., Моця А П., 1996, с. 5; Енуков В. В., 1998, с. 30]. Правде этот натиск занял всю последнюю четверть X - - начало XI вв., и в его ходе зачастую трудно различить возможные войны Святослава Игоревича по Десне и Сейму от походов Владимира Святославича в том же направлении. Летописный эпизод за 968 г., когда первая осада печенегами Киева была снята при помощи дружины «оной стороны» Днепра, т.е. скорее всего именно северян во главе с их воеводой Претичем, говорит скорее в пользу продолжения их относительно мирного сосуществования с Русью при грозном Святославе [Щавелев С. П., 1998 б].
Во всяком случае, вряд ли можно говорить о присоединении всей земли северян к его державе. Уходя в очередной раз войной на Византию, Святослав оставил наследников только в Киеве и у древлян, да еще в Новгороде (по настоянию самих новгородцев, угрожавших в случае отказа выделить им княжича-Рюриковича найти себе другого кандидата в князья, что лишний раз подтверждает реальность иноэтничных, но поначалу нерюри-ковических династий у восточных славян, включая, возможно, северян). Их глубинные земли не отвлекали надолго Святослава от его геополитической мечты — Дуная. В яркую для новорожденной Руси эпоху этого последнего викинга во главе её севе-рянское Посеймье сохранило, похоже, свою независимость.
