Житие преподобного отца нашего
Феодосия, игумена Печерского.
Любое географическое название, в том числе городское, в значительной мере условно, нередко просто случайно оказалось когда-то дано той или иной части Земли. Чем старше имя на карте, тем слабее его смысловая связь с последующей историей соответствующего региона, особенно с его сегодняшним днем. Например, основывая новую, северную столицу своей империи, Петр Великий вполне осознанно нарек ее именем своего святого покровителя, а вот название Москвы-реки, на которой возникла наша первопрестольная столица, до сих пор не поддается убедительной расшифровке.
Однако определенную ценность для понимания отдаленного прошлого имеет и топонимика — выяснение смысла и происхождения географических названий. Разноязыкие по происхождению надписи, теснящиеся на картах любой области России,— иранские, балто-литовские, финно-угорские, тюркские, славянские и ославяненные — представляют собой своеобразный путеводитель по истории заселения данного края людьми разного рода-племени в отдаленные эпохи. Особый интерес происхождение названий старинных градов и весей Родины вызывает у широкой публики, тем более молодежи. Так что вопрос о том, почему Курск называется Курском, далеко небезразличен и для исторической науки, и для Школьного краеведения.
Относительно названия этого южнорусского города с позиций современной науки бесспорным можно считать одно: согласно общему правилу топонимики для такого рода ситуаций, это имя производно от названия ближайшего к его историческому центру водного потока — ручья Кур, притока р. Тускари. Так что раньше всего надо иметь в виду, что Курск — это город на Куре. И, соответственно, искать объяснения этому последнему гидрониму. Надо заметить, что значительная часть самых древних городов Руси получила свои имена именно по названиям небольших рек — притоков большей реки: Витебск = р. Витьба; Полоцк = р. Полота; Псков = р. Пскова; а еще больше старейших центров, оставшихся для нас безымянными, но располагавшихся тоже вблизи устья речки-притока. Например, самое значительное поселение скандинавов в гуще восточнославянской территории - Гнездовский археологический комплекс (Свинеческ?) на р. Свинец, притоке Днепра.
Объяснения же первоначального смысла (этимология) названия речки Кур весьма противоречивы. Среди предлагавшихся в литературе его истолкований выделяются:
балтские варианты — от «куру» = «ущелье, глубокая борозда» [Веске М. В., 1890, с. 33—34]; или же от «коре» = «просека» у Я. Эндзелина [Никонов В. А., 1966, с. 222];
ираноязычная трактовка — «курас» якобы = «петух» [Липкинг Ю.А., 1975, с. 13];
тюркоязычный перевод - «кур» = «устраивать стоянку; сооружать стену, вал, поселение» [Склярук В. И., 1991 с. 3; сравни: Мурзаев Э. М., 1984, с. 316].
Все перечисленные версии в принципе допустимы, поскольку носители соответствующих языков поочередно занимали определенные участки среднего Посеймья, в древнерусскую эпоху ставшего Курским, или располагались по соседству с ним. Однако и сколько-нибудь развернутой аргументации ни одна из перечисленных этимологии не поддавалась. В плане своей доказательности все они мало отличаются от наивных транскрипций имени города в позднейшей народной молве, благодаря которой на его гербе Нового времени воспарили куропатки. К тому же, весьма смутно представляется порядок заимствования безусловно славянскими первостроителями укреплений рубежа I и II тысячелетий новой эры над Куром названия для своего поселения у чуждых им по языку народов, достаточно удаленных во времени и географическом пространстве от момента зарождения здесь древнерусского города.
Наконец, гидронимы ойконимического происхождения, т.е. названные по расположенным на их берегах поселениям (по-гречески ойкосам) - а именно таким представляется имя речки Кур в новейшей догадке В. И. Склярука, которая усиленно пропагандируется сейчас и уже попала в энциклопедии [Города России, 1994, с. 229-230; Курск, 1997, с. 400—401] - в своем большинстве поздние, много моложе древнерусских. Случаи образования гидронима от географической основы представляют собой исключение из правила первичности гидронимики по сравнению с ойконимией (чаще всего сначала называлась река, а уже потом поселение на ней), но и при таком исключении географическая основа всегда обозначает водный объект, чего в рассматриваемом случае не наблюдается. Наконец, словарь тюркизмов в русском языке не знает заимствований с основой на «кур-» (за одним-единственным исключением - словом «курган», которое означает, могильную насыпь, смотровую возвышенность, но отнюдь не действующее поселение) [Шипова Е. Н., 1976]. Гораздо более убедительной выглядит еще одна гипотеза на сей счет, предложенная А. И. Ященко. Тот извлек из словаря древнерусского языка [Срезневский И. И., 1893, с. 1378] слово «курья» = речной залив, затон, заводь, и предположил, что посеймский Кур назван усеченной формой этого слова [Ященко А. И., 1974, с. 51]. Оно, добавим, оказалось довольно рано, в начале колонизации Европейского Севера пришедшими сюда славянами, заимствовано ими из аборигенных там финно-угорских языков. «Kuria» значит «маленькая речка», «старое русло», «глухой рукав» водоема [Подольская Н. В., 1962, с. 39]. На территории Новгородской земли и соседних с ней областей с тех пор имеется немало разновидностей данного топонима: Великая (Рыболовля, Афанасова и т. д.) курьи; Малокурье, Закурье, Тоинокурья и т. д. Причем он встречается там как в своей оригинальной полной, иноязычной поначалу для славян форме «курья», так и в форме уже вполне ославяненной, усеченной до «кура» и сочетанной, в частности, с общеславянским поселенческим формантом (смыслообразующим суффиксом) «скь». Особенно показателен в этом последнем смысле архангельский Шенкурск — «город на курье Шеньге», где «Шеньга» явно чуждое, непереводимое для славян имя собственное, а «курск» уже включенное в их словарь имя нарицательное, с поселенческим оттенком смысла.
География распространения и характер использования в словотворчестве топонимов с основой на «кур» вполне удовлетворяют всем разработанным лингвистами критериям для наиболее ранних славянских пластов европейской топонимики [Агеева Р. А, 1989, с. 158-163]. Среди этих признаков выделяются:
1) повторяемость географического названия в нескольких регионах первоначального расселения славян, прежде всего восточных;
2) его рассеянность на карте, сравнительно высокая частотность именно в гидронимии;
3) типично славянский звуковой облик, оформление славянскими суффиксами (включая «сю»).
Соответственно, исходное в нашем рассмотрении слово «курья» и производные от него названия с глубокой древности фигурируют среди народных географических терминов и севера («кур», «курейка»), и юга («курка», «курь», «кура») России в качестве «общего названия небольших безымянных рек», а особенно их стариц, отмелей [Мурзаев Э. М., 1984, с. 321].
Составленные по писцовым книгам конца XV— начала XVI вв. списки селений и урочищ Новгородской земли насчитывают сотни названий, явно родственных южной топонимической связке «Кур — Курск». В одной только Шелонской пятине это. Курецкий погост; деревни Курашъ, Кургова гора, Курецко, Курея, Курохново, Куриково, Курино, Куровичи, Курово, Куровка, Курково, Курухново, Курышино, Курьяково, Курьякино и т.п.; починки Куриско, Курчев Репок и т.п.; озеро Куровское; Куростров; наконец, два села, прямо именуемые Кур(ь)ск, одно из которых располагалось на р. Курее; а в довершение всего этого ряда однокоренных топонимов — д. Курско на р. Курянке [НПК, 1915, с. 153; Андрияшев А. М., 1914, с. 19-455].
Заметны явно «курские» названия на средневековых картах и других административных частей Новгородчины. Скажем, соседней Деревской пятины: Курской погост, Курской присуд; «селцо Старокурско на р. Ловоть»; погост Щигринский и др. [Неволин К. А, 1853, с. 170, 228, 251].
Археологические разведки по местам, отмеченным на Новгородчине ее писцовыми книгами позднего Средневековья [Платонова Н. И., 1984, с. 173; Буров В. А, 1993, с. 83; 1995, с. 56], дают основание возводить многие из этих центров к рубежу I и II тыс. н. э., когда происходило славянорусское покорение — «окняжение» данных территорий. На что указывает и летописный термин «погост» (в том числе Курский) — первоначально станция упорядоченного сбора дани - полюдья князем и его дружиной. А «становление системы погостов на Руси,— как археологически установлено применительно к Новгородской округе,— связано с успехами окняжения земель во второй половине X в.» [Платонова Н. И., 1988, с. 15]. К сходным по древности временам учреждения десятинного налога в пользу христианской церкви относится и деление Новгородской земли на десятины, одна из которых — «Курская десятина разделяет, примерно по линии Ловати, Шелонскую и Деревскую десятины» [Селин А. А., 1995, с. 276]. Наконец, архаичный характер названий поселений типа Куровичи — с окончанием, указывающим на предков-прародителей, жителей поселка еще при общинно-родовом строе, «заставляет относить возникновение их к древнейшей эпохе славянской народной колонизации Новгородской земли» [Любавский М. К., 1996, с. 199].
Как видно, «курские» названия Северо-Запада возникают там достаточно (по меркам славянской истории региона) рано, еще в конце I тыс. н.э.
Кроме совпадения отдельно взятых топонимов, Приильменье (куда относится большинство «курских» названий Севера) и Посеймье (где также присутствуют такие названия) отличаются (от всех остальных регионов Восточной Европы) их дублетным и даже гнездовым повторением. Что, думается, уже никак не может быть объяснено случайным совпадением, параллельным распространением общеславянской географической терминологии, а скорее всего обнаруживает «историко-культурную зависимость удаленных друг от друга районов с компактно дублированной гидронимией» [Булкин В. А., 1993, с. 19] и остальной топонимикой.
В ряду таких повторов прежде всего отметим Курское городище на р. Ловати, впадающей в о. Ильмень. На этом археологическом памятнике старыми раскопками выявлены следы домонгольского времени [Арциховский А. В., 1936, с. 188-189] и описаны фортификации, характерные для малых городов древней Руси [Ивановский Л. К., 1881, с. 68—69]. Последнее обследование этого Курского городища экспедицией О. Н. Гей по составлению Свода памятников археологии района дало, в частности, керамику XII—XIII вв. (согласно любезному сообщению участника этой экспедиции О. Л. Прошкина). Там действительно существовала крепость с названием «Кур(ескь) на Ловати», упоминаемая письменными источниками по крайней мере с XIV в., причем наряду с южным «Куреском на Тускоре», согласно летописному «Списку городов дальних и ближних»[НПЛ, с. 475, 477], Ловатский Курск как центр одноименной волости фигурирует и в духовных (завещательных) грамотах великих московских князей и царей XV—XVI вв.— под названиями «Курьгород», «городок Курескъ». Он явно входил в них, как Рюриковичей наследственный домен [ДЦГ, с. 357, 438]. По этому и ряду других признаков можно предположить большую древность данного городка (или, по крайней мере, его названия в тех же местах) по сравнению с упоминаниями в письменных источниках.
А в правый приток Ловати, р. Кунью, неподалеку от тамошнего Курска, впадает р. Большой Тудор, писцовыми книгами именуемый еще «Тудёр Ратьковский». Последний эпитет связан со средневековым селом по имени Ратно — центром Ратновского погоста на этих южных границах Новгородчины [Голубцов И. А., 1950, с. 285, 298; Носов Е. Н., 1994, с. 167-168].
Географический тандем «Курск — Ратно» идентично повторяется гораздо южнее, где у Курска на Куре на таком же, примерно двадцатикилометровом расстоянии и тоже к востоку имеется роменско-древнерусский спутник — городище Ратное [Ященко А. И., 1974, с. 53] или же Ратское [Самоквасов Д. Я., 1892, с. III, 84] на р. Рати, притоке Сейма. «По преданию местных жителей,— записанному в прошлом веке первоисследователем памятника,— некогда на месте этого городища стоял город по имени Ратман» [Самоквасов Д. Я., 1908, с. 258]. Схожий топоним — «Ратмонов лог» отмечен где-то в Посеймье на одном из первых чертежей «украйным городам» Московского царства [Кусов В. С., 1993, с. 917-918]. Город Ратно (он же Ратун) зафиксирован в тех же краях, по соседству с «Курской тьмой» и прочими юго-восточными топонимами, грамотой-ярлыком крымского хана Менгли-Гирея за 1507 г. [Сб. князя Оболенского, 1838, с. 88; АИЗР, 1846, с. 5] — документом, косвенно отражающим домонгольские реалии [Насонов А. Н., 1940, с. 28; Енуков В. В., 1994, с. 126-127]. Филологи-топонимисты установили, что географические названия с окончанием «-но» (к числу которых относится и обсуждаемое Ратно) на карте Восточной Европы группируются почти исключительно в пределах Новгородско-Псковской земли, а отсюда уже распространяются как исключение на более южные края [Борек Г., 1972, с. 111-112]. Так что Ратно (позднее Ратное) «пришло», причем еще в древности, в наше Посеймье с новгородского Северо-Запада, как и названия типа кур/Курск.
Совпадение корневой основы у всех отмеченных вариантов рассматриваемого топонима, причем из разных, независимых друг от друга источников, свидетельствует о его значительной древности и явной повторительности с северным, новгородским Ратном, в свою очередь «привязанным» к средневековому городу с названием Курск. Тем более, что это последнее название не встречается больше ни в одном другом регионе Европы, кроме двух, сравниваемых здесь нами.
Менее убедительной в силу, наоборот, значительной многочисленности, рассеянности на европейской карте, может показаться еще одна параллель северной и южной топонимики. С одной стороны, это селение Липно, расположенное при впадении р. Меты в то же о. Ильмень. А с другой,— село и одноименное городище Липино на Сейме, примерно на таком же расстоянии от «курского Курска» к северу, что и предыдущее Лип(и)но от Курска ловатского. Вообще-то связанные с липой топонимы очень широко распространены по всей Восточной Европе. Однако в отмеченных нами случаях их сходство усиливается одинаковой уже в древности застройкой названных тогда же мест. В первом случае это известный еще ранним летописцам Николо-Липенский монастырь [НПЛ, с. 327], центр Липенского (Липицкого) погоста писцовых книг [Неволин К. А., 1852, с. 160]. А во втором случае - Лышновская (или же Липинская) пустынь, основанная по крайней мере в XVII в. [Лебедев А. С.. 1892, с. 128] и, как видно, унаследовавшая название здешнего поселения, скорее всего, летописного же Липовическа (Липовца) [Кучкин В. А., 1996, с. 40].
Добавим, что у северного Лип(и)на имеется соседний гидроним — р. Ратца (приток Меты), что опять-таки копирует посеймскую географическую ситуацию с Липином и впадающей в тот же Сейм несколько выше этого села р. Ратью. Последняя в прошлом называлась более похоже на свою северную тезку: Ратец, Ратень, Ратень (Маштаков П. Л., 1913, с. 216).
Кроме только что отмеченной — географически компактной триады: Курск - Ратно — Лип(и)но,— Приильменье и Посеймье отличаются совпадением более пространной цепочки топонимов. Это прежде всего р. Севера (правый приток Шелони), чье название соотносится на юге с Северскими - Новгородом и Донцом, вообще летописными северянами (позднее именуемые северой). На Шелони в средние века размещалась деревня с названием Северское Устье. Далее, одна р. Локня - левый приток всё той же р. Ловати, и другая р. Локня - левый приток р. Суджи, упоминаемая летописью в связи с одной из половецких войн на Руси. А такие южные реки, как Вырь (приток Сейма) и Рахна (новгород-северской округи, судя по летописному упоминанию за XII в.), приток Северского Донца [Кусов В. С, 1993, с. 850] находят предположительные аналогии на новгородском Севере в виде средневековых селений Выра и Рахнов той же Щедонской пятины [Нордман Н. Н., 1908, с. 542], где больше всего и «курских» названий. А в Посеймье документы XVI—XVII вв. отмечают слободу Ильмень, д. Ильму [Багалей Д. И., 1886, с. 304, 264]. Вряд ли случайно слобода Ильмень находится рядом с Горнальскими городищами на Пеле, из курганов которых происходит ряд упоминаемых нами северных, даже явно скандинавских находок. А д. Ильма — в районе р. Выри.
Самое реалистичное объяснение подобным географическим повторам,— единичным и групповым, похожим и тождественным, предположительным и бесспорным,— перенос названий переселенцами, причем довольно ранний, на рубеже I и П тыс. н. э., когда окончательно оформлялась славянская топонимика Восточной Европы. Вопрос состоит в наиболее вероятном, направлении такого перемещения. Целый ряд объективных обстоятельств указывает на образование по крайней мере корня «кур», особенно для нашей темы важного, на севере и последующем его движении как топоосновЫ на юг. Ведь на севере топонимов с основой на «кур» во много десятков раз больше, чем на юге; там, на севере, они раньше и обильнее перешли в гидро- и ойконимику мелкого масштаба (ручьи, починки, деревушки); издавна и до сих пор адекватно понимались населением: «кур, куры = водное рыбное угодье» [Кочин Т. Е., 1937, с. 167], согласно терминологии ранних новгородских летописей.
Для начала градообразования весьма показательно и производное значение того же самого термина, встречающееся в летописях применительно к Новгородчине: «кур, куры = налог, побор», как «синоним платы серебром» [Кочин Т. Е., 1937, с. 167]. Вот один из летописных примеров такого словоупотребления: «Сотворили новгородцы вече против посадника Дмитра, а говорили, что тот повелел с новгородцев серебро брать, а по волостям куры брати и повозы возить и другое всё зло...»[ПСРЛ, т. I, стб. 490; курсив мой - С. Щ.]. Так что Курск в дословном переводе с новгородского диалекта древнерусского языка может означать не только «город на куре», т.е. небольшой, безымянной для первостроителей речке, но и одновременно «центр сбора податей», каким несомненно и был изначально этот оплот русского влияния, резиденция киевскрго (или черниговского) посадника в северянском до начала II тыс. Посеймье.
Для нашей курской темы любопытна смысловая перекличка отмеченного только что «кура-курска» как своеобразной таможни или налогового центра с еще одним по всей видимости новгородским диалектизмом, зафиксированным (за ХШ в.) в тех северных краях и летописью [НПЛ, с. 82], и берестяной грамотой: «Туска — род подати, то же, что дар» [Зализняк А. А., 1996, с. 402], Эта самая «туска» взималась наряду с прочими податями и повинностями («повозами) «по верхней Руси в денежной форме с «черного» населения в пользу государства [Кривошеев Ю. В., 1996, с. 52—53). Рискнем предположить генетическую связь столь характерного термина с южным гидронимом «Тускарь». Этот приток Сейма, как и впадающий в саму Тускарь Кур, могли быть поименованы представителями севера - купцами, а то и наемными дружинниками северянского князя в последний период политической независимости Посеймья, либо уже мытниками, вирниками, прочими должностными лицами Киева, либо Чернигова, перемещенными сюда на одном из ранних этапов вовлечения Посеймья в состав империи Рюриковичей — Новгородско-Киевско-Черниговской Руси.
Справедливости ради нужно отметить, что термин «туска» упомянут в летописи применительно к татарским сборщикам дани, пытавшимся в 1257 г. установить ее размеры на Новгородчине. Поэтому не исключено позднейшее, из татарского уже (древнетюркского) источника, происхождение названия р. Тускари. Но распространить такую же оговорку на имя речки Кур нам не позволяют высказанные в начале этой главы соображения.
Как известно по градостроительной практике великого киевского князя Владимира Святославича, «нарубание мужей лучших», т.е. рекрутирование дружинников — воинов и гражданских чиновников — ради формирования новых гарнизонов пограничных крепостей на Юго-Востоке производилось в первую очередь «от словен, и от кривичей, и от чуди» [ПВЛ с. 54] — как раз северо-западных этнополитических группировок. «Нарубание» такого рода применялось новгородско-киевской русью в качестве основного метода закрепления своей власти на «племенных территориях», включая, конечно, и северянскую.
Ладожско-Новгородская земля, в особенности южное Приильменье, откуда, по всей вероятности, и происходят топонимы «курского» звучания и связанные с ними, как раз и представляла собой зону стыка словен, кривичей и аборигенов финно-угров (летописной чуди). Именно конфедерация этих трех «племен», возглавленная приглашенными на договорных условиях варягами, послужила, как известно, первым и наиболее постоянным оплотом Русского государства, которое постепенно поглотило и Посеймье (о чем пойдет речь в следующей главе книги). Так что передвижение северо-западной топонимики на Юго-Восток формирующейся Руси находит достаточно правдоподобное объяснение в контексте той эпохи.
На Юго-Востоке же славянского расселения обсуждаемые названия безусловно вторичны. Ведь посеймские гидронимы «курского» корня крайне малочисленны; причем все они явно производны от имени перво-Курска на Куре; относятся к гораздо более позднему времени, нежели древнерусское. Это всего четыре речки: Курёнка и Курицы - Большая, Малая и Гнилая.
Последнее определение лиший раз подчеркивает непонимание коренным населением юга первоначального смысла основы «кур», объясненного здешними жителями в доступной им -орнитологической форме (созвучно с названием птицы семейства куриных) и дополнительно искаженной путем тавтологии (ибо в южнорусских говорах гидроним «гнилой» означает то же самое, что на севере «курья», «кур» - незначительный, пересыхающий в жару и потому дурно пахнущий поток).
Похожим — зоологическим образом искажалось курянами из позднейшей колонизационной волны название большой реки, которое они пытались произносить как «Турскарь», якобы «от имени вымерших теперь животных туров, водившихся некогда на ее берегах» [Златоверховников Н. И., Танков А. А., 1901, с. 6].
На значительную древность и первоначальный вектор лингвистических контактов между Северо-Западом и Юго-Востоком молодой Руси указывает также география распространения входящего в состав названия Курска форманта «-скъ». Этот суффикс — один из самых продуктивных для древней топонимики славян. Предполагается, что он отражал укрепленность названного с ним поселения [Джаксон Т. Н., Рождественская Т. В., 1988, с. 226]; явно «наиболее характерен для Северной Руси, доминируя в названиях городов в самый ранний период, используясь для образования вторичных топонимов (в частности, от гидронимов)» [Древнерусские города, 1987, с. 124], как наши Курск и Рыльск, стоящий на устье речки Рыло, притока Сейма.
Названия городов, оканчивающиеся на «-ск», действительно относятся к старейшим, они известны у западных и южных славян, а у славян восточных появляются прежде остальных регионов на Северо-Западе. Судя по письменным источникам, отечественным и зарубежным,- по крайней мере со второй половины IX в. Это Полоцк, Смоленск, Изборск и, несколько позднее, Плесков-Псков. В отличие от всех остальных регионов древней Руси, в Посеймье этот формант — «-скъ» заметно редок и присущ только самым древним и крупным городским центрам — Курску да Рыльску, которые как минимум на столетие моложе отмеченных только что центров Северо-Запада.
Известный советский топонимист В. А. Никонов, рассматривая «старинный суффикс «-ск», подметил, между прочим, любопытную деталь: в XVTI—XVIII вв. он «частым не был, оставаясь предпочтительно книжным..., его давали канцелярии: светские - городам, духовные — церковным селам»; деревни назывались с ним исключительно редко. Никонов высмеивает встречавшиеся в грамматологии мнения о «-ск» как «суффиксе коллективной принадлежности», «царском», «морском», «неличном». По его убеждению, «коллектив царей»[Никонов В. А., 1989, с. 170] невозможен. Между тем, именно нечто подобное представлял собой изначально род Рюриковичей — коллективный владетель Руси. Так что отнесенность древнейших городов с таким названием, оканчивающимся на «-ск», к личной или родовой, коллективной собственности князей из этого клана, прежде всего киевских, вполне вероятна. «Курский Курск», во всяком случае, появляется на страницах письменных источников применительно к первой половине XI в. как форпост Киева в Посеймье, а Курск ловатский, вспомним, изначально принадлежал к великокняжескому, затем царскому домену.
Внимательное рассмотрение исторической географии Новгородских земель позволяет дать предположительный ответ даже на столь трудный вопрос, как следующий: «Почему опорная топонимика южного Курска оказалась заимствована именно из бассейна Ловати?» (достаточно отдаленного от Посеймья, а не какого-то иного из покоренных Русью к тому времени районов). Археологи, изучавшие славянские памятники ловатского поречья, обратили внимание на «отсутствие там ярко выраженного местного племенного центра. Административный центр средней Ловати, локализуемой для древнерусского времени (XI—ХIII вв.) в районе д. Теребыни, не прослеживается здесь для более раннего периода — IX—X вв.»[Конецкий В. Я., 1988, с. 28]. Хотя присутствие тут ильменских словен уже в этот период бесспорно, судя хотя бы по наличию здесь нескольких скоплений могильных насыпей-сопок, этому «племени» свойственных. Раннюю славянизацию бассейна Ловати подтверждает ее гидронимия [Агеева Р. А., 1989, с. 203].
Итак, почему же на Ловати у славян первоначально не было собственной столицы — главного города, как в других регионах? Объяснение данному обстоятельству связывается с прокладкой на рубеже IX—X вв. нового пути с Балтики к югу — по знаменитому впоследствии маршруту по рекам и волокам «из варяг в греки и из грек...» Для этой магистрали именно долина Ловати выступала стартовой площадкой. «После утверждения Олега в Киеве в 882 г. Ловать окончательно становится коммуникационной артерией, подчиненной нуждам киевской княжеской власти, реализации планируемых ею акций на территории будущей новгородской земли (и не ее одной — С. Щ.). Потенциальные возможности возникновения в данном регионе центра племенной знати, противостоящего княжескому Новгороду (Рюрикову уродищу), были, таким образом, пресечены»[Петров Н. И., 1996, с. 57].
Зато в качестве подручного людского резервуара для торгово-дипломатическо-военных акций Половатье, напротив, оказалось для Киева одним из самых удобных мест. Более северные, да и более южные по сравнению с ним зоны киевского клияния продолжали оставаться ареной государственно-племенного противостояния. Их ополчение можно было увлечь разовой перспективой похода за добычей на Царьград или другой богатый район чужеземья, но заставить их «лучших мужей» покинуть родные места, променять готовые привилегии дома на риск их завоевания на чужбине оставалось для Рюриковичей какое-то время мудрено. Киевский же дружинный гарнизон требовался в самой их столице-метрополии, участвуя в ежегодном полюдье, гарантируя власть великого князя. Тогда как сошедшиеся по зову последнего на Ловать из славяно-кривичско-чудской округи люди, выбравшие службу Рюрику и его преемникам на престоле, поднаторевшие в обслуживании оживленного международного пути, подходили для участия в «окняжении» «восточных территорий» Руси куда лучше. Это самое «окняжение» первоначально, как видно, очень напоминало скандинавские походы - викинги только несколько обновленного типа, предполагавшего кроме военного натиска сравнительно мирное жительство в глубине «племенных» окраин. В конечном счете методика торгово-военной экспансии северных людей (норманов) оставалась до начала II тыс. схожей: погрузиться на корабли в одном месте (в нашем случае - предположительно на Ловати и других притоках Ильменя) и высадиться для более или менее продолжительной стоянки и работы в другом (хотя бы на Сейме и его притоках).
Историческая реальность торгово-политического взаимодействия посеймских северян с реальным географическим Севером Восточной Европы, доступным им по деснинско-днепровскому и окско-волжскому водным путям, подтверждается многими категориями археологических неходок. Так, судя по топографии кладов арабской серебряной монеты - дирхемов, уже к середине IX в. «Новгррод и Курск (точнее, район его будущего возникновения — С. Щ.) оказались связаны единством монетного обращения» [Янин В. Л., 1956, с. 151], одной и той же -северной денежно-весовой системой. Ранние потоки дирхемов — этой восточноевропейской валюты раннего средневековья Восточной Европы — с арабского Востока шли через нижневолжские районы Хазарии и, далее, Волжской Булгарии транзитом через Посеймье, а уже отсюда в Поднепровье и на Северо-Запад, временами минуя Чернигов и Киев [Енуков В. В., Щавелев С. П., 1996, с. 14-16; Щавелев С. П, 1999].
Кроме монетных кладов IX—X вв., в Курской округе встречачаются кривичские древности того же периода, значительная часть которых происходит от прибалтийских прототипов. А именно, трехдырчатые подвески; височные кольца с серповидно заходящими концами; булавки с биэсовидной привеской; и др. Есть тут и трапециевидные привески, характерные для инвентаря длинных курганов Северо-Запада; а также бронзовые спиральки, входившие в состав украшений балтов и финно-угров. С Прибалтикой и Новгородской землей Посеймье объединяют и подковообразные (бронзовые и железные) заколки плащей - Фибулы с многогранными и спиралевидными головками [Моргунов Ю. Ю., Щавелев С. П., 1997]. Одна такая фибула, которую носили скандинавы и прочие северные жители, была обнаружена при раскопках Ратского городища в составе обычного на юге бытового инвентаря жилой постройки. А браслеты и шейные гривны из перекрученной бронзовой пластины из района о. Селигер, на перепутье с Волги к Ловати и Ильменю, повторяются только на Сейме (подъемный материал автора на Липинском селище) и Северском Донце [Шрамко Б. А., 1962, с. 358—359]. Там же, в верховьях Волги, отмечена очень похожая на курскую гидронимика — реки Савапа и Ратица.
Вкрапления северных древностей на прикурском Юго-Востоке продолжаются обнаружением печей-каменок на Липинском городище (совершенно нетипичного здесь, в Посеймье, отопительного сооружения; для северян-роменцев характерны глинобитные печи); образцов раннегончарной посуды с вертикальными венчиками (не имеющей прототипов в местных роменских материалах, но особо характерной для более северных районов Руси); импортных крестовидных подвесок с распятием, весьма ранней, скандинавской выделки; бляшки с изображением бога Одина и его вещих воронов; зооморфных остроконечников-«змеедраконов» из косульего рога; миниатюрных оселков-амулетов из фиолетового сланца; целым рядом других находок.
Причем перечисленные только что вещи в своем большинстве не похожи на образцы обезличенного торговлей импорта - в силу редкости, даже уникальности одних, амулетного или же этноопредёляющего характера других. Ведь носить подобную реликвию мог лишь человек, понимающий ее знаковый, мифо-религиозный смысл. Так что, скорее всего, соответствующие изделия, либо ремесленные технологии их выработки оказались принесены в район перво-Курска переселенцами с Севера скандинаво-балто-новгородского. Его демографические, политические, этнокультурные взаимосвязи с Днепровским Левобережьем, включая Посеймье, явно старше упоминавшегося нами до сих пор рубежа I и II тыс. н.э. В ходе своего расселения с Дунайской прародины [Петрухин В. Я., 1996], ориентировочно с середины I тыс., славяне проторили один из магистральных маршрутов через Поднепровье вплоть до окрестностей Ильменя и Волхова [Мачинский Д. А., 1987, с. 7-12], где летописец помещает словен ильменских. Некая часть этих переселенцев, как видно, задержалась на Днепровском Левобережье и в дальнейшем поддерживала периодические контакты с близкими им по происхождению славянами Северо-Запада — кривичами и словенами [Щавелев С. П., 1997 в].
Ведь вплоть до конца X в. выход с Прибалтийского Севера к Каспийскому и Черному морям и далее на арабский Восток осуществлялся вовсе не по Днепру, прославившемуся несколько позднее путем «из варяг в греки», но по Волжско-окско-сеймско-донскому маршруту, изобильно отмеченному кладами дирхемов указанного периода. Курское Посеймье тогда оказалось в роли незаменимого посредника между Северной Европой, чья культура мобилизировалась викингами, и Хазарским каганатом, давшим восточным славянам и новорожденной Руси свои образцы государственности. Так что этнокультурный обмен между Югом и Севером, следами чего выступает дублированная там и тут топонимика, на заре древнерусской эпохи вполне вероятен.
Предполагая южное Приильменье в качестве наиболее вероятного плацдарма для «нарубания мужей», подвластных Киеву, ради их переселения в Посеймье, нельзя исключить участия в этих акциях представителей других микрорегионов Новгородчины и, конечно, не ее одной из попадавших на политическую орбиту Киева земель. Можно привести еще одну заманчивую для наших выкладок топонимическую параллель сеймскому Курску; комплекс памятников (городище и селище) в урочище Курская гора сравнительно недалеко от Новгорода, в верховьях р. Луги (Битецкий район). Раскопки здесь обнаружили наиболее полные аналогии в древностях культуры смоленских длинных курганов, т.е. летописных кривичей. Причем этот поселенческий комплекс, по данным раскопок, прекратил свое существование не позднее середины X в. [ННЗИА, 1992; ПННЗ, 1992]. Поскольку следов военного разгрома тут не оказалось, вероятно, жители Курской Горы переселились куда-то. Не в прослеженном ли нами направлении: Верхний Днепр — Десна — (Сейм?), где на горе над Куром возникает к XI в. новый город — Курск.
Порядок происхождения его названия не единичен. Однотипным можно считать имя более крупного центра того же региона— Новгорода-Северского. И в его основании, как видно по некотороым археологическим находкам [Куза А. В., Коваленко В. П., Моця А. П., 1996, с. 6], участвовали выходцы с реального географического севера, из Новгородской земли. Только в названии Курска эпитет «новый» не закрепился. Как видно, потому, что этот город на юге быстро и надолго затмил своего северного тезку-прародителя. Деснинскому же Новгороду-Се-верскому не пришлось превзойти Новгорода Великого и поэтому они сохранили двойные названия.
Проделанный анализ лингвистических, письменных и археологических источников для объяснения интересующего нас городского названия с достаточной, на наш взгляд, убедительностью указывает на северо-западные, новгородские корни происхождения имени древнерусского Курска и, возможно, некоторых других, связанных" с ним в раннем средневековье географических названий. Важной предпосылкой этнокультурного самоопределения Посеймья в северянскую эпоху его истории послужили разнообразные - торговые, миграционные, политические - контакты с областью Верхнего Поднепровья и, далее, Новгородским Севером Восточной Европы. Пример появления Курска на политической карте Восточной Европы позволяет увидеть новые грани в старой проблеме отечественной истории: «Север или Юг?» (сыграл решающую роль в строительстве древнерусского государства). В действительности возвышение, да и само противоборство новгородского Севера и киевского Юга Руси происходило в тесном взаимодействии их обоих между собой и с целым рядом сопредельных регионов, включая ставшее в начале II тыс. н.э. курским Посеймье — часть Юго-Востока славянских, а затем уже русских земель.
Рис. 1. Топонимическая карта древнерусских городов, имеющих в своем названии суффикс « скь» (Составители: Ю. Ю. Моргунов, С. П. Щавелев; 1997, дополнения; 1999).
А - древнейшие города; Б - летописные города с окончанием названия на «-ск»; В — дублетные топонимы; Курск — Ратно - Лип(и)но; Г - ареал распространения кладов арабских монет 970-х-980-х гг. (по А В. Фомину, 1995); Д - скоплений городских названий с формантом «ск»: 1 - волынская, 2 -северо-дреговичская; 3 — словено-кривичская; 4 - вятичско-поокская- 5 -деснинско-сеймская (северянская).
Рис. 2. Летописная область «Посемье» на схематической карте Южной Руси (в границах до середины XII в.; по А. Н. Насонову, 1951; Б. А. Рыбакову, 1993).
Рис. 3. Карта кладов арабских монет на торговых путях по территории Курской земли (по В. В Енукову, С. П. Щавелеву; 1996; исправления и дополнения по С. П. Щавелеву, 1999).
А — места обнаружения кладов дирхемов; Б — города губернские и уездные, В — административные границы Курской губернии к началу XX в.
1 — в районе бывшего Самодуровского озера (ныне торфяника) у истоков рек Свапы и Очки; 2-3 —у с. Береза Дмитриевского уезда; 4-5 —уд. Моисеевой того же уезда; б — в г. Льгове; 7 — в с. Гнездилове Фатежского уезда; 8 — у д. Воробьевка-2 Золотухинского района; 9 — в Коренной пустыни Курского уезда; 10 — в д. Волобуеве Букреевского сельского совета Стрелецкого района; 11-12 — в г. Курске; 13 — у д. Липиной Курского уезда; 14 — у д. Городища Курского района, 15-у с. Мирололья Суджанского уезда.
Рис. 4. Археологические находки с территории Курского Посеймья, относящиеся к роменской археологической культуре (летописным северянам).
Сверху вниз, остроконечник из рога косуля, вырезанный в виде мифологического змея-дракона (раскопки Б. А. Рыбакова на Гочевском городище, 1937, фонды Курского краеведческого музея); ювелирные украшения (височное кольцо спиралевидной формы — отличительной признак женского убора у летописных северян, подвеска лунница — их языческий амулет; перстни, серьги, ожерелье импортных с Востока бус, всё из курганных раскопок Д. Я. Самоквасовау с. Горнали Суджанского уезда), зооморфная фигурка из глины (фонды Курского музея археологии).
