автор: А. Куркулев

Пролегавшая восточнее Курска по Тимско-Щигровской гряде Пахнутцева дорога в XVI-XVII веках служила не только для набегов кочевников на Московское государство. Использовалась она и для передвижения отрядов русского войска. Шли по дороге в обе стороны московские купеческие караваны, перевозилась в «польские» и «украинные» города «царская казна», предназначенная для выплаты служилому сословию денежного оклада. Направлялись по Пахнутцевой дороге и посольские караваны, везущие щедрые царские подарки крымскому хану.

В лесах, простиравшихся вдоль Пахнутцевой дороги, находили себе прибежища беглые люди, вороватые и разбойные, о коих еще при Иване Грозном худая слава шла: «…нет-де у белого царя вора супротив курянина, из-под курисы яйсо выкатит…». Объединившись в разбойничьи шайки - ватаги, они промышляли грабежом на большой дороге. Могли ограбить и одинокого путника, и царский обоз, при случае, отбить у возвращавшегося с набега небольшого татарского отряда награбленное добро и пленённый люд.

Рис. 1. Атаман Кудеяр. Лубочная картина А.М. Ножкина.

До сих пор в деревнях и сёлах, разбросанных вдоль Пахнутцевой дороги, рассказывают истории о легендарном разбойнике Кудеяре, эдаком курском «Дубровском-Робингуде» из сельца Теребуж. Якобы жил Кильдеяр Иванович, внук боярина Марка Толмача во времена царя Ивана Грозного. Сбежав от его опалы, стал знаменитым разбойником Кудеяром. Пошаливал он на Пахнутцевой «большой дороге» и клады свои скрывал где-то возле неё, полные несметных сокровищ.

Сам Кудеяр по преданию, после разбойной жизни раскаялся, постригся в монахи и почил в возрасте 80 лет под именем Питирима в Соловецком монастыре. Однако его последователи, «кудеяровы дети» не бросили преступный промысел и продолжали разбойничать на Пахнутцевой дороге и в конце XVI, и в XVII веке, пряча награбленное, как говорят легенды, в различных «колодцах», «верхах», «ярах».

Один из таких кладов, был найден 24 июня 1887 г. при корчевании старых пней у деревни Семеновки (рядом с Пахнутцевой дорогой). Под одним из пней нашли медный сосуд, содержащий 6,5 килограмм русских серебряных денег XVII века. Находку местный помещик Н. И. Бровцын безвозмездно передал Петербургской Академии Наук. [1]

А ещё говорят, что в 1965-м году, при чистке колодца, который находился в низине балки, рядом с Лобановкой и дорогой Курск-Щигры, из грязи на дне выгребли целую пригоршню чешуйчатых серебряных монет (такие «чешуйки» чеканились на Руси с времён Дмитрия Донского и до Петра I). [2]

Рис. 2. Чешуйчатые серебряные монеты XVII века.

Не брезговали в те неспокойные времена разбойным делом, в промежутках между ратными подвигами, и курские дети боярские из порубежных деревень. В то время в Курском подстепье, постоянно разоряемом набегами крымских татар, могли селиться лишь отчаянные люди, готовые в любую минуту постоять за себя. Они были не вполне в ладах с законом и нравственностью, и не чурались поживиться за чужой счёт, обворовав соседа, ограбив купеческий караван, угнав с пастбища лошадей и скот или «отжав» у одинокой вдовы её прожиточное поместье. Все эти проступки на старорусском языке назывались одним общим словом - «воровство».

Так, например, 26 ноября 1634 г. по челобитью курчанина Кузьмы Григорьева сына Боева, курский воевода князь Петр Григорьевич Ромодановский посылал курчанина сына боярского Анцифера Криволапова «с обыском» в Обмятцкий стан на реку Тускарь в деревню Дубовец во «вдовино поместье Ивановой жены Семенихина», «да в деревню Шелимову» на речке Снове во «вдовино поместье Дарьи Климовой жены Шелимова».

В процессе «обыска пречистенский поп Михайла по священству», а «семнадцать человек детей боярских да восемь человек крестьян по крестному целованию» сказали, что жена Ивана Семенихина умерла, и её поместье в 10 четей и 5 четей «дикого поля» стоит порожным. И что «Клим Шелимов убит не на государевой службе, убили его на воровстве», а у Климовой вдовы в деревне Шелимовой три дворовых места и тридцать четей пашенной земли, да 5 четей «дикого поля». [3]

В те времена по р. Снове проходила восточная граница Курского уезда. В месте слияния Сновы и Полевой Сновы (в районе современного пос. Золотухино), стоял острожек, в котором размещалась 24-я курская сторóжа, стерегущая идущую с севера по междуречью этих рек Кромскую дорогу. Восточнее острожка, от речки Моркость до верховьев Теребужа простирался сплошной лесной массив, называвшийся Тёмным лесом. Сквозь этот «дремучий» лес от Сновского острожка к Пахнутской сакме, и дальше к Ливнам, шла ещё одна дорога – Ливенская.

Согласно преданию, в Тёмном лесу в начале XVII века долго базировался отряд атамана Хлопка Косолапа, который участвовал во многих массовых разбоях и грабежах того времени. Говорят, что ещё в конце XIX века в Тёмном лесу имелись многочисленные ямы, бывшие некогда землянками разбойников, и в том лесу находится засыпанная железная дверь в глубокое подземелье, полное сокровищ. [4]

Близость к разбойным местам, достаточная удалённость от Курска, бедность и разруха Смутного времени способствовали вовлечению местных детей боярских в преступный промысел. По-видимому, Клим Шелимов, а скорей всего и Иван Семенихин, были убиты «на воровстве» в Тёмном лесу на Ливенской дороге. Оказывается, что Климка и Ивашка были родом из соседних деревень Корчаковского стана Орловского уезда и оба одного возраста. Вполне вероятно, что они вместе верстались, одновременно переселились в Курский уезд и получили поместные земли на северо-восточной окраине Курского уезда, недалеко друг от друга. [5]

Рис. 3. Скриншоты Писцовой книги Орловского уезда 1594/95 гг.

Однако вернёмся к «обыску» Анцифера Криволапова. По его завершению «обыщик» отписал челобитчику Кузьме Григорьеву сыну Боеву поместье умершей вдовы Ивана Семенихина, от земель вдовы Клима Шелимова ему досталось только 5 четвертей «дикого поля». Кроме того, новому помещику достались: непашенный лес, перелог и «дикое поле», в общей сложности – 65 четвертей («а в дву потомуж») и сенокос по «дикому полю» и дубраве в 90 копён. [6]

Прожиточное поместье в 30 четвертей осталось за Дарьей Шелимовой, что не понравилось Кузьме Боеву, которому приглянулись поместные земли одинокой вдовы. Он снова пишет челобитную царю, прося отдать ему поместье вдовы «убитого на воровстве» Клима Шелимова.

Из Поместного приказа присылают отпуск грамоты 1623 года, который несколько проясняет ситуацию. Её, Дарью Шелимову, в 1611 году взяли в полон крымские татары, а в 1613 году убили её мужа, после которого остался их сын Гаврилка, двадцати лет. В том же, в 1613 году Гаврилка попал в плен к татарам. За мужем Дарьи было поместье 120 четвертей в Обмяцком стане в деревне Шалимова на реке Тускари. Из того поместья в 1621 году 80 четвертей были даны Тарасу и Ивану Воробьёвым, а оставшиеся 40 четвертей в 1623 году получил Семён Воробьёв.

Рис. 4. Деревни Шелимова и Дубовец на плане генерального межевания Курского уезда 1782 года.

В 1623 году из татарского плена выходит Дарья Шелимова, а всё поместье её мужа отдано братьям Воробьёвым. Она пишет челобитную царю об отказе ей поместья мужа её Клементия и сына Гаврилы Шелимовых, «что отдано Тарасу, Ивану и Семёну Воробьёвым в деревне Шелимове».

Из Москвы приходит царский указ курскому воеводе Степану Михайловичу Ушакову «пожаловать из того, мужа её, поместья, за её полонское терпенье и за службу мужа её, велети дать ей на прожиток по нынешнему указу» 60 четвертей, если Клим Шелимов был убил на государственной службе и 30 четвертей, если его «не стало своею смертью, а не на нашей службе». [7]

Отписка курского воеводы царю по этому делу не сохранилась, но судя по тому, что вдова получила 30 четвертей прожиточного поместья, муж её был всё-таки «убит на воровстве».

Вроде бы дело закрыто, однако Кузьма Боев не сдаётся и продолжает писать челобитные в Поместный приказ, а в адрес самой вдовы, по-видимому, посыпались угрозы расправы и вымогательство.

Сама Дарья принадлежала к весьма многочисленному орловскому роду детей боярских Паньковых из одноимённой деревни на речке Кривая Нижняя Удеревь в Неполоцком стане. Узнав о проблемах Дарьи родственники отправляют к вдове племянника – Матвея Панькова. В 1639 году он был поверстан в Курске на государеву службу. В курской десятне 1642 года о нём написано:

«Матвей Гаврилов сын Панков. Окладчики про нево сказали: на Государевой службе будет он на мерине с пищалью с саблею. Поместья за ним в дачех тритцать чети, вопче с теткою ево, з Дарьею Клеменовскою женою Шелимова. Крестьян и бобылей за ним и за теткою ево нет. Государево жалованье дано ему указная статья шесть рублев. Порука по нем в службе и в деньгах Ортемей Алымов да Марко Разумов». [8]

Рис. 5. Фрагмент курской десятни 1642 года.

А Кузьма Боев, судя по той же курской десятне 1642 года, остался с 65 четвертями земли: «Козьма Григорьев сын Боев. Окладчики про нево сказали: на государеве службе будет он на мерине с пищалью с саблею. Денежной ему оклад восм рублев. Поместье за ним в дачех шестьдесят пять чети. Крестьян и бобылей нет. Государево жалованье дано ему указная статья шесть рублев. Порука по нем в службеи в деньгах курченя Богдан Тишин, Ондрей Воробьев». [9]

Рис. 6. Фрагмент курской десятни 1642 года.

На этом закончилась тяжба Кузьмы Боева и вдовы Дарьи Шелимовой. В конце XVII века многочисленные внуки и правнуки Матвея Панькова имели поместные земли на реке Снове в деревне Донской и в селе Коронино.

ИСТОЧНИКИ:

1. Куркулев А. Щигровские загадки. Часть 1. Пахнутцева дорога.

2. Сообщение Бориса Голованова.

3. Котков С.И., Коткова Н.С. Памятники южновеликорусского наречия. Отказные книги, М., 1977г., стр. 147-148.

4. Марков Р.Л. Придорожники Курской стороны. Русский Вестник, т. 219, 1892 г., стр. 326-328.

5. Писцовыя книги Московскаго государства / под ред. действительнаго члена Н. В. Калачова. - Санкт-Петербург : издание Императорскаго русскаго географическаго о-ва, 1872-1895. Ч. 1, отд-ние 2: Писцовыя книги XVI века. Отд-ние 2. Местности губерний: Ярославской, Тверской, Витебской, Смоленской, Калужской, Орловской, Тульской. – 1877, стр. 959, 962.

6. Котков С.И., Коткова Н.С. Памятники южновеликорусского наречия. Отказные книги, М., 1977г., стр. 147-148.

7. РГАДА, ф.1209, оп. 1225, кн. 40055, лл. 148-150.

8. РГАДА, ф. 210, оп. 4, д. 188, лл. 336-336об.

9. РГАДА, ф. 210, оп. 4, д. 188, лл. 107-107об.