автор: В.Т. КОВАЛЕВ

Часть вторая. ЕВРЕЙСКИЙ КВАРТАЛ

ШКОЛА

Школа №18. 2003 г.
См. фото в оригинальном разрешении (1649x1185, 224 kb)

Продолжением повествования будет рассказ о школе - бывшем еврейском хедере, одноклассниках и одном из учителей.

В 1935 году из элитной в Курске средней школы №3 (она размещалась на улице Ленина, где теперь УВД) я перевелся ближе к дому в среднюю школу №15 на Советскую, 23. Там теперь в перестроенном здании школа №18. В том двухэтажном кирпичном здании, построенном в форме буквы "Г", до образования Курской области в 1934 г. был "хедэр" (еврейская школа). В той части здания, фасад которой был обращен на Советскую (бывшую Ртищевскую) улицу, располагались только школьные классы.

В крыле, ближе к Большевиков, весь нижний этаж занимал детский сад, а верхний - квартиры директора школы Малеевой и завуча, фамилию не помню.

Просторный школьный двор граничил с большим фрук-товым садом, относящимся ко дворам Архангельской улицы.

Бывало, вырвемся из класса на большую перемену, а во дворе, взявшись за руки попарно, под присмотром воспитательницы - пожилой еврейки гуляют малыши из детского сада, преимущественно еврейские дети. Как по команде, малыши грассируя, начинали громко скандировать: "Школьники - газбойники, побили - гукомойники". Так обычно продолжалось до самого нашего ухода по классам.

Вид со двора на часть здания, где был детский сад. 2003 г.
См. фото в оригинальном разрешении (1791x1163, 161 kb)

Из учителей-евреев запомнился только один - Слободник, имя и отчество его позабыл. Он вел в старших классах математику. Его сын Гершул (Григорий) был моим одноклассником, а приехали они в тридцать девятом из Западной Украины.

Слободник великолепно знал свой предмет. Беда его была в том, что, объясняя новый материал, он, видимо, забывал с кем имеет дело. Простейшие вещи преподносил с позиций высшей математики и так запудривал мозги, что у некоторых ребят после его уроков болела голова.

Мы по этому поводу жаловались директору школы Малеевой, также преподававшей математику. Она обычно нас успокаивала обещаниями поговорить со Слободником. Но все продолжалось по-прежнему. Так вот. Когда же Слободник вызывал кого-либо к доске и спрашивал домашнее задание, а тот у доски что-то невразумительное лепетал, не зная материала, учитель вспыхивал, начинал, извергая слюну, что-то повторно объяснять. В конечном счете, уже успокоившись, он говорил ученику: "Ну, что ты мне пиль в глаза пускаешь! Хочешь, чтобы я стал слепой. Не вийдет! - и при этом помахивал указательным пальцем около своего крупного носа, - Садись, неуд!" (так тогда в системе оценок называлась "двойка").

К нашей общей радости Слободник недолго нас истязал, его заменил великолепный учитель Александр Михайлович Кругликов.

В нашем классе было много еврейских мальчишек и девчонок. Чтобы написать хотя бы о некоторых из них, надо немало времени и усилий.

Расстались мы в начале июня сорок первого, съездив после сдачи экзаменов всем классом на Солянку. А там война.

Уже после демобилизации из армии я мало кого из одноклассников встречал. Некоторые не возвратились из эвакуации, иные поселились в других районах города. Многие из мальчишек погибли на войне. Из пацанов мне встретился только Зяма Журавель. Фотографию Арона Хеседа я недавно увидел на памятнике, когда хоронили на еврейском кладбище жену моего близкого приятеля Зарецкого Якова, уехавшего в Америку. С живым Арушкой мне встретиться в сутолоке жизни так и не пришлось.

Из девчонок я виделся несколько раз с Белой Лульевой. Она, как и до войны, жила в Михайловском переулке, работала врачом и была знакома с моей сестрой Евгенией - тоже врачом. Бела была замужем за Гореликом Вовкой, которого я тоже знал.

Перед отъездом в Израиль Бела встречалась со мной и, как у бывшего офицера госбезопасности, интересовалась, где и как можно получить официальную бумагу о том, что Владимир Горелик во время войны побывал в немецком концлагере. Бела поясняла, что в Израиле эта справка даст мужу дополнительную пенсию и другие солидные льготы. Справку они получили и, прощаясь при отъезде, благодарили за помощь.

Пару слов о Зяме Журавель. Как-то уже в пятидесятых прошлого века по дороге домой мимо Покровского вдруг слышу: "Король, Король, подожди!" Я не сразу сообразил, что призывы ко мне. Потом вспомнил свое довоенное про-звище и, обернувшись, увидел Зяму. Он бежал ко мне, раз-махивая руками. Я громко закричал: "Шолом, Зямка, ви гэйтэс?" (Здравствуй Зямка, как дела?). Как только мы тепло поздо-ровались, он меня буквально ошарашил: "Вовка, я теперь Семен Ильич. Не зови меня Зямой!" Я понял, что он стесня-ется своего еврейского происхождения. В эпоху анти-семитского "дела врачей" это было объяснимо. К тому же после войны встречалось употребление имен Зяма, Абрам, Сарра и некоторых других как обидного прозвища евреев.

Как помнится, я другу детства сказал: "Знаешь, имя Семен куда ни шло, но Ильич - это уж слишком, ведь твоего отца звали Сруль (Сергей). И потом, чужие имя и отчество все равно не скроют твое типичное еврейское обличье и нос". Он промолчал. Но просьбу друга я уважил и в дальнейшем называл его Семеном. В середине девяностых он с семьей уехал в страну обетованную.

Что касается самой школы, то в ней позже учились мои дети, и я там бывал на родительских собраниях. Последний раз классную комнату, из которой ушел в жизнь в сорок первом, я посетил в 2002 году, проходя как-то мимо школы. И хотя был август, мне любезно открыли класс и позволили посидеть у окна за партой. Оказывается, кроме меня спустя шестьдесят лет в школу никто не заходил.