Глава десятая
КАЛИКА ПЕРЕХОЖИЙ
(начало сентября 1184 года)
Возле Рыльских ворот напротив того места, которое Роман использовал, как межвременной почтовый ящик, стояла покосившаяся деревянная церковь Николая-Угодника. И через много лет здесь, сменяя друг друга по ветхости, будут стоять храмы в честь все того же святого. Последний из них снесут в 1939-м году, соорудив на его месте неуклюжий монумент с серпом и молотом.
Рядом с Николаевской церковью, где потом на Красной площади станет известный всем курянам дом-"шестерка", расположилась странноприимная хоромина - своего рода туристическая гостиница для паломников и прочих путешественников.
Вся эта братия скапливалась в Курске - кто из ближних городов и весей, а кто издалека - сбивалась в ватаги и с попутными купеческими обозами брела в Киев поклониться святыням. Делились они на две категории: "калики перехожие" - странствующие нищие, среди которых было немало гусляров, сказочников, - и "ходебщики" - люд разного чина и звания, перемещавшийся по просторам Руси по своей надобности. Народ бывалый - и украсть и покараулить. Бывших разбойников среди них было никак не меньше половины - грехи замаливали на старости лет. Но с чем бы ни брели, каждый говорил, что идет в Киев помолиться в Лавре святым мощам. Так было проще получить приют в дороге и кусок хлеба. И одевались они одинаково во вретища*, чтобы у лихих людей было меньше соблазна.
Странники все знали: какой князь чего натворил, где напал голод, а где урожай, как люди живут и там и сям. И радио, и телевизор, и газета.
Купеческой оказии иной раз приходилось ждать неделями. За это время у бывалого разговорчивого странника появлялась своя ватажка благодарных слушателей - то хлебушка принесут, то репку. Один из таких, седой как лунь калика перехожий по прозвищу Смага*, заинтересовал и Романа, воинские уроки которого уже оставляли время для других дел. По всему было видно, что за плечами старика судьба не из простых. Судя по шрамам на лице и руках, пришлось хлебнуть ему воинского лиха, что подтверждали и его рассказы о походах, войнах и битвах. Казалось, не было на Руси города, где Смага не побывал то ли на службе у очередного князя, то ли странствуя. Был в плену у половцев, хорошо говорил по-ихнему и знал степные обычаи. Даже в Царьграде смолоду побывал старый вояка - гвардейцем при императорском дворе - и немного владел греческим. Несколько греческих слов в запасе Романа помогли ему проверить достоверность повествований Смаги.
- Я еще по-фряжски* могу, - обидевшись на учиненную Романом проверку, сказал Смага и бойко произнес что-то на певучем языке. - В плену года три маялся, да сбег вовремя, а то продали бы за море.
Старик отделил Романа от других слушателей-завсегдатаев:
- На что уж ваши до баек охочи, но ты отрок особо въедливый. Все норовишь баснь от правды отличить - соврать не даешь. Разумом хочешь необъятное охватить. Зачем тебе это? Сказано в Писании: "Много знаешь - много печалишься".
Они сдружились на короткий срок ожидания купеческого обоза. А когда Роман попотчевал странника медовухой, тот и вовсе к нему потеплел.
- Много горя на земле, внучек, а на Руси более всего. А самое лютое горе для русича - полон. Сколько я в странах дальних полоняников русских видел: бабы молодые, девки, ребятишки: Вспоминать тошно. В полон ведь абы кого не берут: здоровых и крепких - чтобы путь неблизкий осилили, и красивых - чтобы продать подороже... Как ребятишек от мамок отрывать начнут - крик, плач: А продает кто? Да христианин, с таким же крестом на шее, как и у тебя. Но они-то русских за христиан не считают, говорят - как вы были дикие, так и остались. Я мыслю, что они там свою латинскую веру от православной отделили нарочно, чтобы ничто не мешало им на нашем горе жиреть:
Смага время от времени прихлебывал из принесенной Романом корчаги* и закусывал сухарем.
- Пусть богатеют - не в злате дело. Куда хуже, что девки эти и бабы начнут на чужбине детей рожать здоровых да крепких, из которых мужи вырастут на всякие дела гожие - что в бой, что в ремесло. Счет здесь простой: сколько там прибавится, столько в русской земле убавится. Но того мало...
Последняя капля медовухи была выпита, Смага крякнул с сожалением и отдал пустой горшок Роману.
- Но того мало, в иной русской деревне после половецкого набега из девок только хворые остаются, которых в иное время замуж никто не возьмет. Стало быть, детишки в мамок пойдут - больные да глупые. Вот в этом для Руси главная беда и есть... Да ты, Ромша, младень еще - понимаешь ли, что говорю-то?
Что уж было не понять? Генофонд нации. Можно было дополнить мысль Смаги - сильная кровь северных красавиц где-нибудь в Корсуни* даст куда более крепкое потомство, чем в той же русской деревне, где все были родственниками, что сказывается неизбежно отрицательно на их потомстве.
- А мужики русские? Молодых парней покрепче да посмелее уже в дружину зовут или ратником в поход. Покрасуется отрок в шлеме и в кольчуге до первой сечи, а там, глядь, и нет его, как и не было. Сколько таких на веку своем я видел. Стало быть, ни дети его - в отца крепкие - ни внуки света белого не увидят... Войны, смуты, распри только к тому ведут, что уходит сила русская, что со времен изначальных в народе нашем была...
- И без войн нельзя, - вставил из-за спины Романа один из слушателей. - Вовсе изведут Русь - хоть те же половцы. С запада ляхи* попрут и угры*, с севера свеи*.
- Да если бы князья наши, отцы родные, распри бросили, да объединились бы разумно, то на окружных врагов четверти теперешних воев хватило бы, - ответил Смага. - А такого доброго младня, как Ромша, и поберечь можно.
- Хорош младень, - засмеялись слушатели. - Да он любому шею свернет.
- Уж известно, - кивнул старик, - вы, куряне, лютостью боевой по всей Руси знамениты. Недаром пуповины вам на железе воинском обрезают, а чуть старше, так с острия кормят, а шелом дедовский вместо шапки: Вам бы вождя разумного.
- Наш-то Всеволод чем плох?
- Да вроде и не плох - как раз курянам подстать. Да только родился он поздно, ему бы во времена былинные со Святославом Игоревичем, князем киевским, Царьград воевать.
- А ты, Смага, коли тебе силу и власть княжью, как дело бы повел? - спросил Роман.
- Я бы жизнь положил на то, чтобы князей в кучу сбить и купно пойти походом на города полуденные*, что на русском полоне богатеют. Крестовый поход - как латиняне против сарацин. - Руки старца сжались в кулаки, шрамы на лице налились кровью. - И города эти конями своими в землю втоптал бы, чтобы народы западные тысячу лет гнев Господний помнили.
Кто-то прервал молчание, возникшее было под впечатлением горячей речи Смаги:
- Жаль, старче, что не рожден ты князем - за святое дело и голову сложить не жалко. А то все за зипунами половецкими в степь бегаем, или своих же, русских, воюем. Ни князю славы, ни нам чести.
На торговую площадь, держа путь к воротам детинца, на вороном жеребце въехал Срезень. Около Смаги осадил коня.
- Будь здрав, старче, - приветствовал он старого воина. - Все Русь лаптями меряешь?
- И ты здравствуй, Срезень, - ответил Смага, легко поднявшись с земли и почтительно сдернув плетенную из лыка шапку.
- Что скажешь по разговору нашему прошлому? Не надумал?
- Не обессудь.
- Коли надумаешь, то приходи.
Срезень тронул коня и скоро скрылся в воротах детинца.
- О чем он? - спросил Роман у Смаги.
- В помощники к себе зовет, - ответил тот. - Я когда-то и его научил, чему мог:
- А расскажи-ка, дедка, про стародавние времена, - попросил один из слушателей. - Ты мастер баять.
- Поди, всё слыхали:Вот разве что о Соловье-богатыре, который всему курскому воинству, как крестный отец: Про "богатырский камень" знаете, что в Казачьей заставе лежит? На нем имена выбиты тех богатырей, что смогли его поднять. Вторым после Ильи как раз Соловей и числится:
Вечерело, мягкие тени окутали город в серое, лишь маковки церквей и резные навершья теремов еще красовались в розовато-оранжевом свете уходящего солнышка:
- Быль это, а может, небыль, - начал Смага, - теперь не разберешь. Ворона узнала, мне накаркала:
В те стародавние времена земли курские княжьей власти не ведали, дань никому не платили и русскими себя не считали - мы, дескать, северяне: Хлеб сеяли, зверя били, рыбу ловили, а воевали только, когда враг приходил. Князь киевский Владимир Святославич земли свои еще не окрестил - прадедовским богам молился. В ту пору пришел из Степи неведомый народ, что звался печенегами - о половцах тогда и не слыхали. Начали печенеги на Киев наезжать и на копье его пробовать. Понадобились Владимиру опричь* своих дружинников богатыри с других земель, что с киевской землей граничили. Сулил князь за службу золото да почести, и съезжались к нему витязи из разных краев. Только вот северские удальцы Киев не жаловали и к Владимиру на поклон не являлись. Тогда кликнул князь своего главного богатыря Илью Муромца и приказал ему:
- А езжай-ка ты, не мешкая, Илья, свет-Иванович, в земли северские, ко реке ко Тускари - там, на крутом холме крепость твердая, а в ней, сказывают, богатыри тебе чета. Приведи-ка ты их в мою дружину, а коль не поедут, то возьми с них дань:
Поехал Илья Муромец с невеликой дружиною княжий наказ исполнять. В те времена дороги в землях курских были не торены, тропинки не топтаны - лес густой, да волчий вой. А злее волков разбойники, что по оврагам и буеракам путников поджидают. Заплутал Илья со дружиною. Скоро иль нет, видит богатырь киевский, что из леса темного выезжает безбоязненно молодец - во плечах косая сажень, а на плече дубинка в десять пуд.
- Как звать-величать тебя, молодец? - вопрошает Илья. - И ведаешь ли ты дорогу ко реке Тускари, где крепость твердая?
Отвечает Илье встречный молодец:
- Звать-величать меня Соловей. Дорогу ко Тускари я ведаю - коли с добром едешь, то провожу:
Долго ль ехали Илья с Соловьем, коротко ли, но вот и река блеснула, а на берегу холм крутой с крепостью на самой маковке.
Илью и его гридней приняли, как дорогих гостей: с дороги в баньке попарили, потом за стол усадили. По одну сторону стола Илья со дружиною, по другую Соловей со товарищи.
Наутро стали богатыри состязаться, силу да ловкость выказывать. Да никак друг друга победить не могут - вровень стоят северяне с киевлянами и уступать не хотят.
Тогда Илья Иванович говорит Соловью-северянину:
- Таким богатырям, как ты со товарищи, негоже в лесу век коротать, да леших пугать. Едем во Киев-град князю Владимиру служить - будешь жить в высоком терему, есть на злате да спать на пуху.
Отвечает ему Соловей-северянин с усмешкою:
- Богатырей Владимир киевский и без нас сыщет. Нам воля-вольная да земля родная дороже злата княжьего.
Тогда Илья-богатырь и говорит:
- А давай так рассудим: вон камень лежит, в землю врос: коли ты его поднимешь, то живите себе, как жили - ни дани Киеву, ни богатырей в дружину киевскую. Коли не поднимешь, а я осилю, то не обессудь - лучшие витязи северские и ты, Соловей, со мной уедете.
Так и порешили. Жребий кинули, кому камень первым поднимать - выпало Илье. Вырвал он камень из земли и поднял над головой - будто не камень в сто пудов, а гусиное перо.
Закручинился Соловей от такой силы невиданной, но к камню подошел смело, поклонился земле родной на четыре стороны - помогай родная сторонушка - собрал силу богатырскую и поднял камень, хоть сам по колено в землю вошел.
Слово богатырское крепче булата - собирается Илья Иванович в обратный путь, а сам-то хмурый да невеселый:
- Как я князю Владимиру пред очи его светлые покажусь, коли поручение не исполнил?
Отворились ворота твердой крепости, что на обрыве крутом по-над речкою Тускарью, выезжает их тех ворот Илья Муромец с малою дружиною и держит путь через густые леса ко граду Киеву. Соловей-северянин провожать киевлян вызвался:
Едут день, едут два:И уговорил Илья провожатого своего, Соловья-северянина, в светлом Киеве погостить да с тамошними богатырями силами померяться. Едут дальше - а вот и Днепр-Славутич, а вот и Золотые Ворота, а вот и князь на злаченое крыльцо выходит, богатыря своего первого встречает.
Как услыхал Владимир-князь, что повеление его не исполнено, осерчал он не на шутку, топнул ногой и велел Соловья-северянина в темницу посадить на хлеб да на воду - пока товарищи его дань богатую не привезут или в киевскую дружину не вступят.
Стали княжьи гридни к Соловью подступаться, чтобы узы на него наложить и в темницу бросить, ан не тут-то было - разбросал их богатырь северский по двору широкому. Но велика дружина киевская - всех не пересилишь. Вот уж одолевают гридни Соловья и тогда богатырь северский засвистал, как только он и его товарищи умели - люди на землю попадали, кони седоков посбрасывали. От посвиста того у Владимира-князя в очах потемнело, но и сам он богатырь был не из последних - схватил лук тугой и послал стрелу каленую прямо Соловью-северянину в сердце. Но не берет стрела Соловья - падает на полпути. Шлет князь вторую стрелу. Только с третьей стрелы нашло железо сердце богатырское, и пал Соловей на чужую землю.
А Владимир-князь повелел на месте крепости твердой, что возле Тускари, срубить город и народ тамошний невеликой данью обложить. Не сразу северяне под княжью руку встали, но долго иль коротко, а свершилось все по воле Киева: С тех пор курян-воинов за непокорство и удаль зовут на Руси соловьями, а посвист их боевой ни с чьим не спутаешь...
- Вот такие дела в старину вершились, - подытожил Смага. - Может, и про нас когда-нибудь расскажут - были, мол, богатыри:
Дня через три Смага ушел с купцами к Киеву. Прощаясь со стариком, Роман снарядил его корчагой хмельного напитка и подарил свой очередной нож-засапожник, заметив, что старик обходится без этого предмета.
- Как не быть ножу, есть ножик - в дороге неоружному плохо. Да им только душу из тела выковыривать - на другое не гож.
Старик вытащил из голенища изящный, заморской работы стилет с тонким лезвием и с богатой, украшенной каменьями рукояткой. Поди, разберись, где его сработали - может, в Толедо, а может, в Венеции. Такой пройдет сквозь кольца любой кольчуги.
- Прими от меня, отрок, - Смага протянул стилет Роману. - На нем крови праведной нет. Помолись за меня, старого грешника:
Беседы со Смагой напомнили Роману, что где-то за полями, за лесами есть другие страны со своим ходом событий, со своими легендарными людьми.
Теперь он часто жалел, что в "другой" жизни с прохладцей относился к изучению истории. Выучил, ответил и забыл, как что-то ненужное. По случайности, перед самым перемещением во времени, он готовил реферат о "Слове о полку Игореве" и кое-что знал о Руси этого периода. А что происходило в эти же годы за ее пределами?
Роману не удавалось связать воедино исторические имена и события, что крутились в его памяти, с тем временем, в которое его занесло. То ли это уже произошло, то ли еще будет? В голове путались кинофильмы, книги, учебники. И спросить не у кого: Срамотища - так он оценивал свои исторические познания, но кое-что вспомнить удалось.
Итак... Монгольские степи, Темучину, которого еще не скоро станут звать Чингисханом, всего двадцать девять лет - он почти ровесник курского князя Всеволода. Будущий "покоритель мира" пока лишь предводитель небольшого монгольского рода и настоящая воинская слава придет к нему лет через двадцать, когда князей Всеволода и Игоря уже не будет в живых. Сейчас Темучин ведет резню "местного значения" и не помышляет о водовороте битв, который он раскрутит и в котором исчезнут целые страны. Мало того, через два года он попадет в плен - на долгие одиннадцать лет.
На западе года через два-три начнется 3-й Крестовый поход. Самая яркая личность в походе - английский король Ричард Львиное сердце. Он на пару лет моложе курского князя, а умрут они в один год. А пока жизнь Ричарда полна приятных приключений: турниры, интриги, любовь:
Если верить английским балладам о Робине Гуде, то с королем Ричардом они были одногодки, а стало быть, деятельность знаменитого разбойника сейчас в самом разгаре...
Германский король, император Священной Римской империи Фридрих I Барбаросса, несмотря на преклонный возраст, редко снимает боевые доспехи...
Во Франции еще полон сил король Генрих II - первый из Плантагенетов, укреплявший королевскую власть, не останавливаясь ни перед чем:
Европа была полна войн, алчности, интриг. Впрочем, двенадцатый век достойно завершался периодом, который позже назовут Высоким средневековьем: университеты учреждаются по всей Европе, бурно развивается искусство, архитектура. В Париже уже лет двадцать строят собор Нотр-Дам.
А в Азии? Прежде единая мусульманская империя распалась на отдельные государства всего лет тридцать назад - в год рождения князя Игоря: Омар Хайям умер еще раньше... Что еще?
- Пошел бы дровец наколол, - прервала его исторические размышления Марфа. - Да за водой сбегай.
"Не дадут самообразованием заняться", - думал Роман, подхватывая ведра.
На улице Алешка с компанией азартно играли в лапту. Роман и отставил ведра в сторону. "Десять минут поиграю".
Умные мысли по поводу сравнительной историографии из головы как ветром выдуло:
Словарь:
вретище - бедная одежда из грубой ткани
смага - жар, огонь
по-фряжски - по-итальянски
корчага - горшок
Корсунь - город на Черном море
ляхи - поляки
угры - венгры
свеи - шведы
полуденные - южные
опричь - кроме
Назад - Оглавление - Продолжение
© Виктор КРЮКОВ.
| 
