КЛИНГЕР(*) Иван Андреевич (1815 или 1819 - 27.III [9.IV].1897) – русский офицер(генерал-майор), музыкант и композитор. С конца 1870-х гг. жил в Курске, похоронен во Льгове.

Безспорно, «жизнь есть борьба», и чѣмъ больше этой борьбы, тѣмъ полнѣе жизнь, тѣмъ, стало быть, лучше...

Но отчего же тогда наши мысли съ такою любовью, съ такою безграничною нѣжностью безпрестанно возвращаются при малѣйшемъ толчкѣ къ воспоминанiямъ дѣтства - перiода, очень несложнаго въ смыслѣ борьбы? И чѣмъ дальше уносишься въ неясный уже воспоминанiя, чѣмъ пристальнее присматриваешься внутреннимъ окомъ къ туманнымъ образамъ далекаго дѣтства, тѣмъ лучше становится на душѣ.

Однимъ изъ такихъ свѣтлыхъ воспоминанiй, оставившимъ глубокiй слѣдъ въ моей душѣ, былъ покойный Иванъ Андреевичъ Клингеръ.

Ясно, почти до осязанiя, я вижу высокую, прямую фигуру старика, скорѣе худого, чѣмъ полнаго. Въ рукахъ всегда палка, такь какъ онъ ходилъ съ трудомъ послѣ паралича. Голова лысая, послѣднie волосы бѣлы, но лицо все розовое; небольшая подстриженная борода и усы темнѣе волосъ. Глаза смотрять всегда внимательно, ласково и весело сквозь очки. Иного взгляда я не видала у него, этого горячо любимаго друга, олицетворившаго намъ, дѣтямъ, свѣтлый образъ дѣдушки (мы такового не помнили). Мнѣ кажется до сихъ поръ, что даже самое имя его - Иванъ Андреевичъ - звучить какъ-то особенно мягко, напоминаетъ нѣчто святое, говорить о лучшихъ чувствахъ, на какiя только способны люди.

Смутно встають въ душѣ самыя отдаленныя воспоминанiя изъ временъ, когда я была еще очень мала. Каждую субботу у насъ собирались гитаристы, игрались квартеты, трiо и т. д., исполнялась серьезная гитарная музыка. Игралъ по субботамъ у насъ и Иванъ Андреевичъ. Помню я, какъ всѣ восторгались его виртуознымъ исполнешемъ, но сама я въ тѣ времена ровно ничего не понимала въ музыкѣ и, лежа въ своей дѣтской кроваткѣ, не разъ горько плакала о томъ, что «противные гости» отнимаютъ у меня моего друга, и только когда Иванъ Андреевичъ приходилъ къ моей кроваткѣ, чтобы сказать мнѣ «покойной ночи», мое огорченiе успокаивалось, тѣмъ болѣе, что на другой день мы уже безпрепятственно могли проводить время вмѣстѣ. Помимо субботъ, когда Иванъ Андреевичъ бывалъ у насъ обязательно, онъ приходилъ къ намъ очень часто, рѣдкiй день мы не видѣлись. Послѣднiе годы своей жизни въ Курскѣ онъ жилъ очень близко къ намъ, и каждый день его обычная прогулка была до насъ. Случалось ему зайти и не застать никого изъ родителей. Тогда онъ шелъ прямо въ дѣтскую. И какъ мы любили это! Немедленно подавали ему листь писчей бумаги, карандашъ - и буквально вь нѣсколько минуть на бумaгѣ появлялся пейзажъ, русскiй, деревенскiй: ѣхалъ какой-нибудь мужикъ въ телѣгѣ, стоялъ колодецъ, къ нему шли бабы съ ведрами и г.п. Рисунки Ивана Андреевича всегда отличались поразительною жизненностью и были поистинѣ очень удачны. Нѣкоторые изъ нихъ хранятся у насъ и до сихъ поръ.

Въ другой разъ Иванъ Андреевичъ игралъ съ нами въ карты; онъ научилъ меня игрѣ въ «зеваки», въ которой могуть участвовать только два партнера. Что это за игра, я теперь не помню, и съ отдаленныхъ временъ, къ которымъ относятся мои воспоминанiя, не видѣла играющихъ въ нее. Училъ меня нашъ названый дѣдушка раскладывать пасьянсы - «кто побѣдить: кресть или луна», «картинная галлерея». Я съ большимъ увлеченiемъ относилась ко всему, что онъ показывалъ мнѣ.

Часто Иванъ Андреевичъ просто разговаривалъ съ нами. А поговорить намъ всегда было о чемъ: всѣ радости и огорченiя мы несли къ нему. Бывало и пожурить за шалость, и успокоить въ горѣ, а ужъ радовался какъ онъ вмѣстѣ съ нами! Помню я время, когда мы уже учились. Моими успѣхами Иванъ Андреевичъ всегда былъ доволенъ - у меня, какъ у сестры, были всегда хорошiя отмѣтки, - но онъ не пропускалъ незамѣченнымъ ни малѣйшаго уклоненiя отъ нормы, за которую принималъ 5.

«А это почему у тебя 4?» всегда бывало спросить онъ. Но я и до сихъ поръ не знаю, упрекъ ли это былъ мнѣ, или боязнь, что кто-нибудь несправедливо обидѣлъ его маленькую прiятельницу. Должно быть, отъ того, что я была младшей и самой ласковой изъ насъ троихъ, меня онъ любилъ какъ будто больше старшихъ дѣтей. Мнѣ онъ далъ между прочимъ и свой портреть, гдѣ онъ сидитъ со стаканомъ чаю въ рукахъ, сдѣлавъ чудную надпись. Но, къ сожалѣнiю, надпись не уцѣклѣла изъ-за дѣтской глупости: въ моемъ альбомѣ были мѣста только для визитныхъ карточекъ, и брать обрѣзалъ портреть Ивана Андреевича (кабинетный) такь, чтобы онъ могь помѣститься въ альбомъ. Портреть не пострадалъ, ко отъ надписи уцѣлѣли только годъ, число да «Генваря», написанное размашистымъ, твердымъ почеркомъ. Вообще въ отношенiи покойнаго Клингера ко мнѣ было много той особенной ласки и мягкости, которую такь склонны питать старые люди къ дѣтямъ.

Но не менѣе прекрасны были и его отношенiя къ моей старшей сестрѣ. Онъ всегда ждалъ у насъ ея возвращенiя съ каждаго экзамена, какъ бы поздно она ни приходила, и, увѣренный въ успѣхѣ, встрѣчалъ ее веселымъ «ура», еще у порога поздравляя ее. Съ особеннымъ удовольствiемъ замѣчать онъ ея большiя музыкальныя способности и очень охотно дѣлать ей разныя указанiя, когда она - уже подростокъ - сидѣла за роялемъ.

Мы обращались къ его дружбе во всехъ житейскихъ мелочахъ. Почти каждый моменть нашей дѣтской жизни былъ связанъ съ личностью Ивана Андреевича: если онъ не былъ непосредственнымъ участникомь такого момента, то мы дѣлились съ нимъ всѣми впечатлѣнiями.

Самое горячее участiе принималъ онъ въ нашихъ торжествахъ - именинахъ, вечерахъ и т. п. Еще утромъ у насъ въ домѣ въ день чьихъ-либо именинъ появлялась его старая Прасковья съ большой корзиной, наполненной всевозможными лакомствами. А потомъ приходилъ и самъ Иванъ Андреевичъ. Сидитъ онъ бывало, разговариваеть со старшими, но не перестаеть думать и о своихъ маленькихъ друзьяхъ. Войдеть въ наши апартаменты, гдѣ мы занимаемъ важно своихъ гостей, и вдругь замътить затишье. Сейчасъ же прозвучить его веселый голосъ: «А ну давайте-ка въ дураки играть». По большей части стоя (онъ не могь долго сидѣть вслѣдствie страданiй ноги), онъ самъ принималъ участiе въ игрѣ. Когда оживленiе водворялось, старикъ уходилъ къ старшимъ. Были у него и другiе способы расшевелить наше общество (подростковъ, моихъ сверстниковъ, у насъ не бывало): придумаеть онъ, напримѣръ, посадить кого-нибудь изъ мальчиковъ на бутылку, дасть въ руки двѣ свѣчи, одну зажженную, другую потушенную, и заставляеть зажечь эту свѣчу о зажженную, не перемѣняя положенiя. Выполнить этоть фокусъ почти невозможно, но смѣхъ возбуждался у насъ надолго. Да и такь ли еще помогалъ Иванъ Андреевичъ покойной мамѣ доставлять намъ удовольствiя! Важную услугу онъ оказывалъ часто косвеннымъ путемъ: въ день нашей дѣтской вечеринки онъ приглашалъ часто къ себѣ нашего отца, который не любилъ шума. Отецъ, не подозрѣвая заговора, шелъ къ Ивану Андреевичу, проводилъ за любимымъ инструментомъ вечеръ, а вернувшись, заставаль ужъ конецъ нашего шумнаго праздника и весело и спокойно смотрѣлъ на танцующiя пары...

Съ особенною любовью, мнѣ кажется, всѣ дѣти думають о рождественскихъ праздникахъ. Мы всегда проводили ихъ очень весело, но болѣе всего я любила встрѣчу новаго года. Съ дѣтства мы встрѣчали его патрiархально, тѣсной семьей, только самые близкiе люди въ этоть вечеръ приглашались къ намъ. Иванъ Андреевичъ, конечно, всегда встрѣчаль новый годъ съ нами. Сколько мы шумѣли! Онъ провозглашаль всегда тосты и первый начиналъ «ура», а мы подхватывали тоненькими дѣтскими голосами.

Послѣ ужина Иванъ Андреевичъ и папа дѣлали ради насъ нѣчто невероятное. Мнѣ до сихъ поръ кажется, не сонъ ли это. Они, эти серьезнѣйшiе музыканты, играли намъ танцы, а мы беззаботно отплясывали кто во что гораздъ. Чего только ни дѣлають съ людьми дѣти!

Отношеше къ дѣтямъ имѣетъ въ большинствѣ случаевъ основанiе исключительно въ отношенiи къ родителямъ - и Иванъ Андреевичъ былъ ближайшимъ другомъ нашихъ родителей. Отца онъ очень уважать и горячо любилъ и безъ него часто скучать. Не редкостью были у насъ его характерныя посланiя, доставляемыя все тою же Прасковьей, въ родѣ слѣдующаго:

На мотивъ «Какъ у нашихъ у вороть».

Распрекрасный господинъ! 
Дома я сижу одинъ.
Коль хотите, приходите, 
А не то къ себѣ зовите.

Веселый по натурѣ, покойникъ любилъ вообще пошутить. Помню я, какъ онъ подтрунивалъ надъ своею болѣзнью, много смѣялся надъ своею лысиной и по поводу того, что никакiя средства не помогали ему вернуть шевелюру... Говорилъ онъ обо всемъ этомъ съ большимъ юморомъ.

Двѣ яркiя черты характера покойнаго генерала рѣзко врѣзапись мнѣ въ память, и я не могу умолчать о нихъ: это - глубочайшая скромность и деликатность, доходящая до щепетильности. Скроменъ онъ былъ до такой степени, что никогда не говорилъ о себѣ, и я съ завистью слушаю оть нѣкоторыхъ общихъ знакомыхъ кое-какiе эпизоды изъ жизни близкаго нашей семьѣ человека. А онъ многимъ могъ бы похвалиться; даже, какъ военный, многое могъ бы разсказать о себѣ, напримѣръ, изъ временъ своей службы на Кавказѣ, полной подвиговъ и превратностей, до четырехлѣтняго плѣна у горцевъ включительно; въ воспоминанiе о послѣднемъ у Ивана Андреевича на всю жизнь оставался слѣдъ на ногѣ оть цѣпей. Я думаю, что на разсказы о себе его наводили только случайно, да и то это вероятно было большою рѣдкостью. Воть развѣ его прiемный сынъ - грузинъ - служилъ всегда живымъ напоминанiемъ далекаго прошлаго. Гдѣ онъ живеть, я не знаю, но помню, что онъ прiѣезжалъ къ Ивану Андреевичу и былъ когда-то у насъ въ домѣ. Въ то время я была еще очень мала и помню этотъ визить какъ во снѣ.

Образцомъ щепетильной деликатности Ивана Андреевича можеть служить уже тоть фактъ, что онъ началъ называть насъ съ сестрою лѣть съ 14-ти по имени и отчеству. Я даже не помню, чтобы онъ когда-нибудь поцѣловалъ насъ, тогда какъ это было бы вполнѣ естественно, принимая во вниманiе и его отношенiе къ нашей семьѣ, и нашъ малолѣтнiй возрастъ въ первый перiодъ знакомства съ нами.

Тяжело мнѣ вспоминать дальнѣйшiя событiя. Сердце до сихъ поръ съ болью сжимается при одной мысли объ отъѣздѣ Ивана Андреевича изъ Курска въ деревню, въ семью своихъ старыхъ друзей, дочь которыхъ была его крестницей. Тамъ онъ жилъ до конца своихъ дней, былъ членомъ семьи. Онъ былъ бы вѣроятно счастливъ, если бы не одно обстоятельство: разбитая параличомъ, одновременно съ ногою, рука совершенно отказалась служить его музыкальнымъ занятiямъ. И воть онъ роздалъ часть своихъ гитаръ и нотъ ученикамъ моего отца, потомъ отдалъ и оставшiяся у него послѣднiя ноты и гитары - все лучшее, что у него было - отцу. Оставилъ онъ себѣ только одну любимую гитару, которую и увезъ въ деревню. Я не могу представить себѣ того состоянiя, которое онъ пережилъ, разставаясь съ гитарой, - онъ, бывшiй нею жизнь истиннымъ пионеромъ любимаго инструмента. Къ каждой тетрадкѣ нотъ онъ откосился, какъ къ живому существу, съ каждой изъ нихъ у него были связаны воспоминанiя. Вѣдь это была его живая хронологiя, поэзiя его жизни. Музыка наполняла его одинокую, но не безцвѣтную жизнь. Прощаясь со своими сокровищами, старикъ ни слова не сказалъ въ этомъ смыслѣ, но и безъ словъ ясно было, чего стоило ему прощанiе съ любимымъ инструментомъ. Картина этого прощанiя глубоко потрясла моего отца, настолько потрясла, что его, страстнаго любителя гитары, не обрадовалъ даже тоть фактъ, что его музыкальная библiотека значительно пополнилась рѣдкой музыкой и онъ сделался обладателемъ чудныхъ гитаръ.

Да простять мнѣ друзья Ивана Андреевича, доставившiе ему въ послѣднiе годы жизни семейную обстановку, согрѣвшiе горячею привязанностью его старость, если я скажу: «ему было хорошо, но не вполнѣ»: вѣдь онъ не могъ играть на гитарѣ, а слѣдовательно и не могъ быть вполнѣ счастливъ! Онъ, можеть быть, не произнесъ ни одной жалобы, и даже навѣрное такъ, но не страдать онъ не могъ. Я помню одинъ вечеръ. Иванъ Андреевичъ уже не жилъ въ Курскѣ и только прiѣхалъ. И воть онъ сидѣлъ у насъ. Отецъ и одинъ изъ страстныхъ любителей гитары играли дуэты. Въ перерывѣ Иванъ Андреепичъ взялъ въ руки гитару, сѣлъ съ нею и взялъ нѣсколько аккордовъ... Я никогда не забуду выраженiя его лица въ этотъ моментъ; мнѣ было тогда всего лѣть 11-12, но впечатлѣнiе оказалось настолько сильнымъ, что сохранилось до сихъ поръ съ прежнею свѣжестью. Сколько было глубокаго, но затаеннаго страданiя написано на этомъ лицѣ!.. Страданiе въ немъ соединялось съ покорностью судьбѣ, такъ какъ Иванъ Андреевичъ никогда не ропталъ, какаiя бы нравственныя и физическiя страданiя онъ ни переживалъ. А досталось на его долю и тѣхъ и другихъ не мало: много онъ мучился изъ-за паралича въ теченiе лѣть 15 послѣдней жизни (я вѣдь не помню его здоровымъ); къ этому присоединилась потеря двухъ братьевъ (тоже одинокихъ), его единственныхъ близкихъ родныхъ; даже его послѣдняя болѣзнь - грудная жаба - была очень тяжелой. Да и мало ли было другого горя - и плѣнъ, и многое тому подобное...

На вечерѣ, котораго коснулась я, обрываются мои личныя воспоминанiя объ Иванѣ Андреевичѣ: этотъ вечеръ былъ моментомъ нашего послѣдняго свиданiя. Прошло съ тѣхъ поръ 4 года, и умерла наша мама. Когда я могла уже говорить объ этомъ, я написала свое первое за все время разлуки письмо къ Ивану Андреевичу. Я получила отъ него отвѣть, изъ котораго видно, что воспноминанiя о нашихъ былыхъ гитарныхъ вечерахъ были для него одними нзъ самыхъ дорогихъ, что онъ часто мысленно обращался къ нимъ и кь семьѣ нашей сохранять все тѣ же чрезвычайно теплыя и сердечныя отношенiя. Я писала ему еще, но уже безъ отвѣта: онъ мучился въ ужасающихъ припадкахъ грудной жабы.

27-го марта 1897 года Иванъ Андреевичъ скончался. Когда я получила извѣстiе объ этомъ, я не знаю, что пережила въ тоть моментъ. Я не могу сказать, что плакала нѣсколько сутокъ сряду: я вѣдь и теперь не вспоминаю его безъ слезъ!

Гдѣ-то онъ теперь, страдалецъ съ рѣдкою душой, въ которой жило такъ много прекраснаго? И если онъ съ вышины своей новой обители, въ которой нашелъ успокоенiе, смотрить иногда на насъ, то видить, что только одинъ прежнiй другь все такъ же незамѣтно по субботамъ переступаеть порогъ того же дома; онъ, Иванъ Андреевичъ, слышить, какъ съ любовью часто, часто вспоминають его.

Я горжусь своимъ первымъ другомъ, горжусь, какъ композиторомъ, виртуозомъ, но сама я никогда не забуду въ немъ человека. Какая это была душа! Незабвенный другь-дѣдушка! неужели ты больше не слышишь ни моихъ радостей, ни страданiй и не отзовешься болѣе никогда? И въ моихъ ушахъ, кажется снова звучить дорогой мнѣ голосъ: «слышу».

Облако густѣеть, видѣнiе исчезаеть... Прощайте, милыя воспоминанiя дѣтства! Вы не были бы такъ прекрасны, если бы на вашемъ фонѣ не выступали такiе люди! И этоть человѣкъ быль моимъ другомъ? - такъ зачѣмъ же теперь туманять мнѣ глаза и тихо струятся по щекамъ теплыя непрошенныя слезы?..

Статья в сборнике: КУРСКИЕ МЕМУАРЫ. Научно-исторический журнал № 1, 2004 г. стр.21-26