Инсарский Василий Антонович - главноуправляющий курским имением Барятинских в 1840-е гг. Сын небогатого дворянина Пензенской губернии, начавший службу в Петербурге мелким чиновником, он своими способностями и добросовестным трудом пробил себе дорогу, став впоследствии директором канцелярии Кавказского наместника князя А. И. Барятинского и окончив службу московским почт-директором. В.А. Инсарский оставил интересные воспоминания о князьях Барятинских и жизни в усадьбе Марьине. Составитель записок не пропускал ни одного факта, ни одной личности, с которой ему приходилось сталкиваться в результате своей разнообразной деятельности. Его воспоминания публиковались в журналах «Русский архив» за 1868, 1869, 1873, 1874, 1888, 1889 и 1896 гг.; «Русская старина» за 1874, 1894, 1895, 1897 и 1898 гг.

[...] Мы с Отрешковым⁽¹⁾ отправились к Барятинскому, Он жил тогда на Сергиевской улице в прекрасном доме своей матери, впоследствии перешедшем к князю Владимиру Барятинскому.⁽²⁾ Когда гнуснейший ванька⁽³⁾ притащил нас к этому палаццо, нас ввели в нижние комнаты, которые по правой стороне составляли квартиру князя Александра, а по левую сторону - князя Владимира. Великолепие убранства комнат, до того мною не виданное, приводило меня в несказанное удивление. При нашем прибытии князя не было в его комнатах; он был наверху у матери-княгини, куда вела роскошная лестница, устланная коврами, обставленная зеркалами и цветами и при самом входе нашем ослепившая меня. Князю пошли доложить о нас и, спустя несколько минут, он спустился сверху и вошел к нам...

Первое впечатление, произведенное им на меня, было в высшей степени поразительно. Надобно сказать, что между аристократическими семействами есть семейство Барятинских, но мне никогда не доводилось видеть и узнать кого-нибудь из них лично. Между тем, когда мне случалось видеть государя наследника, а это было преимущественно на блистательных некогда балах дворянского собрания, я постоянно видел подле него великолепную личность. Молодой человек, несколькими годами только старше наследника, беспримерно стройный, красавец собой, с голубыми глазами, роскошными белокурыми вьющимися волосами, он резко отличался от всех других, составляющих свиту наследника, и обращал на себя всеобщее внимание. Манеры его отличались простотою и изяществом. Грудь его положительно была осыпана крестами. Не знаю почему, но, с первого взгляда на него я получил полнейшее убеждение, что это непременно какой-нибудь иностранный принц, убеждение, смешанное с некоторою досадою, что у немцев мог уродиться такой красавец. Когда Барятинский вошел к нам в комнату, я тотчас узнал в нем моего немецкого принца. Раскланявшись с нами, он на одно мгновение отошел с Отрешковым от меня в сторону и, перемолвив с ним несколько слов, обратился ко мне:

- Я прошу вас лично принять мои дела и имения. Сначала я не понял сущности его слов: так они были для меня неожиданны. Посмотрев на него с удивлением, я сказал:

- Ваше сиятельство! Здесь недоразумение: Наркиз Иванович просил меня приискать для вас человека...

- Да, да! - перебил меня Барятинский, - я знаю; но мне кроме вас никого не нужно.

Я объяснил ему, что служу так счастливо, служебные отношения мои так превосходны, что мне никогда и в голову не приходило жертвовать ими для каких бы то ни было частных занятий... Барятинский отвечал:

- Я готов на все условия; напишите сами контракт и позаботьтесь вознаградить все, чем вы для меня пожертвуете. О будущем не говорю: я буду вечно вашим должником и надеюсь когда-нибудь быть и вам полезным.

Смущаемый более и более таким неожиданным напором, я сказал:

- Ваше сиятельство совсем меня не знаете; меня поражает ваша решимость вверить все ваши интересы человеку, вовсе вам не знакомому.

- Это правда, - отвечал Барятинский, - но я верю всегда первому впечатлению. Я глубоко убежден, что мои дела, по правде сказать, очень расстроенные, будут спасены, если будут в ваших руках.

В величайшем замешательстве и недоумении, как выпутаться из этого затруднительного положения, я сказал:

- Простите, ваше сиятельство, как ни лестно ваше предложение, я, по совести, не могу принять его. Моя сфера - департамент: для других дел я сознаю себя решительно неспособным, не имея никакой опытности. Позвольте мне предложить самое усердное мое содействие к приисканию такого человека, для которого подобное предложение будет величайшим счастьем и который будет для вас несравненно полезнее, чем я...

- Отказа вашего я не понимаю, - перебил меня Барятинский, - и прошу никого другого не искать. Даю вам столько времени, сколько вы найдете нужным, чтоб обдумать мое предложение. Я сильно надеюсь, что вы меня не бросите...

Отрешков остался у князя, а я возвратился домой в каком-то тумане, не имея возможности собрать мысли, пораженный этим неожиданным предложением. Разумеется, на другой же день оно сделалось известным всему миру, меня окружавшему, и стало предметом публичного обсуждения. Мнения разделились... Вся молодежь, мои товарищи, были в пользу предложения. Кто тянул лямку чиновничества, тому это не покажется удивительным. Подчиненные постоянной, ежедневной обязательной работе, дурно вознаграждаемые, чиновники большей частью жаждут свободы и средств. Начальник отделения, лицо, уже довольно значительное в департаменте, получал тогда 1300 руб. в год или 4500 руб. ассигнациями, на которые с трудом и натяжками едва можно поддерживать приличное существование; в то же время на нем лежала горой масса трудов и ответственности. Между тем в предложении Барятинского блистало заманчивым образом громадное, сравнительно, содержание, свобода, разъезды, сельские занятия. Товарищи мои хором утверждали, что в этом предложении величайшее мое счастье и что каждый из них возблагодарил бы Бога, если бы и на его долю послано было бы что-нибудь подобное. Заблоцкий⁽⁴⁾ с его практическим умом сильно поддерживал мнение моих товарищей и просто называл глупостью мое упорство, утверждал и доказывал, что казенная служба никогда и никому не давала и не даст счастья. Его настояния, сколько помню, имели на меня сильное влияние. Старики, напротив, были другого мнения, опираясь на известные истины, что менять верное на неверное опасно, что от добра добра не ищут и т.п. Прискорбнее всего было то, что мой добрый директор Брадке просто был в негодовании и от этого предложения, и от моих видимых колебаний. Он бранил Барятинского, называл его мальчишкой и самым настоятельным образом убедил меня не изменять моего положения, утверждая, что эта перемена не поведет ни к чему хорошему. В числе различных доводов, которыми он подкреплял свое мнение, он приводил и то, что и по свойству моего характера, по его убеждению, пылкого и восприимчивого, я не могу удержаться долго и прочно на новом поприще.

- Я вас люблю, как сына, - говорил он, - и как сына, хорошо изучил. Я уже старик, я ваш начальник, государем поставленный; но я видел, как иногда малейшее мое замечание или несогласие с вашим мнением приводило вас в волнение и бросало вам кровь в голову. Можете ли вы переносить высокомерного мальчика, хоть будь он десять раз князем? Да и в состоянии ли он будет оценить вас? Он будет смотреть на вас свысока, вы не перенесете этого и скоро разойдетесь с ним, потеряв и здесь и там. Бога ради, не увлекайтесь и доверьтесь моей опытности, моей дружбе к вам. Мне будет искренно жаль, если вы испортите прекрасное начало вашей службы. Служба ценит вас, и я убежден, что вы далеко могли бы пойти.

Свои, почти ежедневные, настояния добрый Брадке подкреплял ссылкою на министра, который также находил мой переход к Барятинскому делом рискованным и своим именем приглашал остаться в департаменте, украшая это приглашение различными обещаниями, ценными для чиновника. Мое положение было истинно затруднительно. Если, с одной стороны, я прислушивался к заманчивым советам моих друзей и особенно умного Заблоцкого, то, с другой - и в настояниях благородного Брадке я находил много основательного. Мне представлялось: что, если, в самом деле, в одно прекрасное утро этот блестящий барин объявил мне, что я ему более не нужен? Я уже видел много печальных опытов, как места в службе легко оставляются и как трудно добываются. Оборвав мои служебные связи, потом трудно будет завязать их снова. Не я же один во всем мире способный человек! Нельзя же думать, что после моего перехода министерство будет грустить обо мне и держать готовыми объятия на случай моего радостного возвращения. Кроме того, если, посвятив свою деятельность Барятинскому, я, без сомнения, буду получать несравненно высшее содержание, то так же несомненно, что оно все или почти все будет уходить на мои потребности и затеи, которым я необходимо должен дать иной вид и размер, иначе для чего бы я и сделал этот переход. Таким образом, в то прекрасное утро, когда мне будет объявлена разлука с Барятинскими, я могу очутиться, как говорится, и нищ, и убог, и из франтовского положения мгновенно перейти в положение самое отвратительное. Между тем, чиновники, большинство которых всегда бедно, знают, что за ними на случай истощения сил, служебных столкновений и тому подобных случаев, стоит пенсия, жалкая, ограниченная, но все-таки представляющая какое-нибудь материальное основание и обеспечение. Очевидно, что вопрос о сроке моих отношений к Барятинскому и вопрос о материальном обеспечении на случай прекращения этих отношений становился для меня самым существенным вопросом. Стоя на рубеже двух противоположных мнений о моем переходе, я решился сделать его тогда только, когда вопрос этот будет разрешен самым положительным образом. Я смело представил его на усмотрение князя, который в продолжение моих колебаний почти ежедневно присылал ко мне в нетерпеливом ожидании моего решения. Барятинский отвечал:

- Я предоставил вам самим написать условие; обеспечивайте себя, как найдете справедливым; повторяю - я на все согласен.

На основании этого, истинно барского отзыва, состоялось между нами следующее условие: 1) содержание я должен получать 12 тыс. руб. ассиг. в год; 2) наши отношения имеют для обеих сторон обязательную силу в течение пяти лет; 3) по истечении пяти лет я получаю единовременно 25 тыс. руб. ассиг., а возобновление условия зависит от обоюдного соглашения. Свойство этого условия, которое в свое время производило значительный шум в мире чиновников, заслужило всеобщее одобрение, и в силу его я сделался главноуправляющим всеми делами и имениями князей Барятинских.

Князья Барятинские ведут свой род от святого благоверного князя Михаила Черниговского, происходившего от Рюрика в одиннадцатом колене, и от равноапостольною князя Владимира - в восьмом. Историческое значение их, кажется, не очень блистательно. В этом отношении в «Российской родословной книге» князя Петра Долгорукова вот что сказано: «Князь Федор Петрович построил в Сибири в 1589 году город Сургут. В 1600 году определил из Лапландии границы между Россией и Данией. В 1603 году был послом в Крыму, а в 1607 году послом в Стокгольме.

Князь Яков Петрович, один из храбрейших воевод своего времени, мужественный сподвижник знаменитого князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского, убит в сражении под Клушином.

Князь Михаил Петрович умер послом в Персии при дворе шаха Абаза.

Князь Юрий Никитич, храбрый полководец, за отличие при усмирении Рязанского бунта, пожалован был в бояре.

Князь Иван Петрович заключил со шведами в 1661 году мир в Кардисе, потом находился послом в Стокгольме и боярином, а в 1689 году подстригся в иноки.

Князь Данила Афанасьевич был боярином и начальником Владимирского судного приказа; он и брат его князь Алексей Афанасьевич основали в городе Брянске в 1694 году Поликарпов монастырь, упраздненный в 1764 году.

Князь Федор Юрьевич находился окольничим, а сын его, князь Иван Федорович, во время войны с Карлом XII был полковником второго гренадерского полка, носившего имя Барятинского; отличился в персидском походе 1722 года, а впоследствии в царствование Анны Иоанновны был сенатором, генерал-аншефом, главнокомандующим в Москве и, наконец, в последние два года жизни своей - правителем Малороссии.

Старший внук его, князь Иван Сергеевич,⁽⁵⁾ был флигель-адъютантом Петра III, а в царствование Екатерины Великой служил генерал-поручиком и в течение 12 лет (1773-1785) находился посланником в Париже; он женат был на принцессе Екатерине Гольдштейн-Бекской, дочери российского генерал-фельдмаршала и генерал-губернатора лифляндского и эстляндского, принца Петра-Августа Гольдштейн-Бекского.

Сын его, тайный советник князь Иван Иванович⁽⁶⁾ (отец нынешних Барятинских), находился посланником в Мюнхене, а по возвращении в Россию употребил познания свои на занятия сельским хозяйством в своих обширных вотчинах и был одним из первых агрономов своего времени».

Разработка вопроса об историческом значении рода князей Барятинских или, лучше сказать, о возвышении этого значения сильно занимала князя Александра Ивановича. Вскоре после установления моих отношений к его делам, мы, вместе с ним, заподрядили какого-то молодого студента, рекомендованного князю кем-то из аристократов в виде знатока истории, написать историю рода князей Барятинских. Студент, личность весьма болезненная, долго занимался этим делом, перебрал от нас много денег и наконец сделал что-то, но до такой степени слабое и неудовлетворительное, что князь с пренебрежением бросил произведение этого молодого историка. Впрочем, студент, которого я обязан был по временам подгонять, говорил мне, что сделать что-нибудь блестящее невозможно по неимению необходимых для этого исторических данных...

Когда впоследствии князь Александр Иванович Барятинский достиг большей славы и большого могущества на Кавказе, перед ним сильно увивался один из московских обывателей, по прозванию Лазарик. Лазарик когда-то был зубным врачом. Подобно всем зубным врачам, происходя из жидов, он успел значительно разбогатеть. Этот господин решился во что бы то ни стало обратить на себя внимание могущественного человека и для этой цели выделывал перед ним всевозможные штуки. При проезде князя через Москву собирал, по выражению самого князя, толпу каких-нибудь бродяг и вместе с нею подносил князю хлеб-соль «от имени Москвы», выманивал от московских купцов разные вещи и отправлял князю в пользу благотворительных заведений Кавказа, обещая жертвователям выхлопотать за то медали; предлагал князю устроить на каких-то особых основаниях в своем доме гостиницу «Гуниб» собственно для приезжающих сюда кавказцев с тем, однако, чтобы он, Лазарик, был сделан директором этого затейливого учреждения, а один из его сыновей - помощником директора и т.п. Этот же Лазарик, между прочим, преподнес князю исполненную по его заказу брошюру, под названием «Очерк истории рода князей Барятинских». [...]

Покойный князь Иван Иванович Барятинский женат был два раза: в первый раз на дочери английского лорда Шерборна и во второй - на графине Марии Федоровне Келлер.⁽⁷⁾ После отца своего, едва ли не самого блистательного из Барятинских, князя Ивана Сергеевича, он наследовал обширное имение в Курской и Харьковской губерниях. Третью часть этого имения, сколько известно, он отделил сестре своей, княжне Анне Ивановне, вышедшей в замужество за обер-гофмаршала графа Толстого и купно с ним произведшей на свет известного громадным своим ростом графа Александра Ивановича Толстого, который, таким образом, приходился двоюродным братом князьям Барятинским.

Я не знаю положительно, какие именно причины свели князя Ивана Ивановича Барятинского с служебного поприща: любовь ли к красавице жене, на которой он женился во второй раз, или какие-нибудь политические столкновения, но он оставил рано службу и поселился в своем имении, где и построил великолепный дворец, назвав его по имени жены: «Марьино». Дворец этот пользовался большой известностью в России. И, действительно, трудно представить себе из частных владений что-нибудь более роскошное и грандиозное. Я застал его уже далеко не в прежнем великолепии, когда никто из князей Барятинских там уже не жил, и все разнообразные части хотя и поддерживались, но уже не так тщательно и отчетливо. Я не помню числа комнат в этом дворце, но помню, что они насчитывались сотнями. В этой массе покоев сосредоточено было все, что громадное богатство, соединенное с утонченным вкусом, могло придумать, начиная с оригинальных произведений знаменитых мастеров живописи и скульптуры. При дворце состояли сотни обойщиков, слесарей, каретников, штукатуров, лепщиков, живописцев, позолотчиков, резчиков, столяров и т.п. мастеров, независимо от управителей, дворецких, кастелянш и прочих чиновных людей. Там были лица, заведующие егермейстерской частью, лица, заведующие речною частью, т.е. лодками и всем, что сюда относится. Садовников была бездна, потому что в необъятном и роскошном парке было множество оранжерей и других садовых затей. Там был зверинец со стадами оленей и коз. Там были поэтические «кошары», носящие имена дочерей князя, из которых каждая имела в своем заведении отдельный роскошный сад и среди него поэтический домик, где находилось несколько коров самой возвышенной породы и все принадлежности молочного хозяйства. И в мое время село Ивановское, столица владений князей Барятинских, с церквами, училищами, больницами, богадельнями, фабриками, где было возведено и Марьино, было еще благодатным центром для всей Курской губернии. Каждый, кому нужно было заказать хороший экипаж, прочную мебель, кто, отделывая дом, имел надобность в слесарях, обойщиках, малярах и других мастерах; каждый, кто, желал украсить свои комнаты ценными деревьями или кому нужно было приобрести какого-нибудь теленка или барана возвышенной породы - ехал в Ивановское с уверенностью найти там все желаемое. Я чувствую, впрочем, что мои усилия изобразить роскошь и великолепие Марьина не могут иметь успеха, и потому спешу заключить их следующим фактом: когда впоследствии, при предварительных соображениях о разделе имений Барятинских между братьями, предназначено было собственно для поддержания Марьина отделить 1000 душ со всеми доходами и материальными средствами, то эта мера оказалась неудобоисполнимою и недостаточною, надо было поддерживать его роскошное устройство всеми средствами всего богатого и обширного имения. Наконец, Марьино знаменито тем, что удостоилось посещения императора Александра Павловича.

Покойный князь [И.И. Барятинский] был вообще человеком замечательного ума и дарований, а по своим свойствам и привычкам был совершенный англичанин, что, без сомнения, должно отнести к продолжительному пребыванию его в Англии, где он убедился в превосходстве тамошнего гражданского устройства перед нашим. Лично управляя имением, он ввел в нем устройство, доходившее до совершенства и составившее ему славу знаменитого агронома. Я сам видел прекрасные поля там, где были болота, и леса там, где лесов прежде не было. Я сам видел медали, полученные им от разных агрономических обществ за разные сельскохозяйственные улучшения, в которых осушение болот и вообще обращение мест бесплодных в плодородные занимали первое место. Отношения крестьян к владельцу установлены были на самых разумных началах, которых дальнейшие распорядители не дерзали касаться, не будучи в состоянии придумать ничего лучшего.

Я боюсь увлечься в скучные хозяйственные подробности, тем более что отношения крестьян к владельцам теперь совершенно изменены; но не могу не сказать нескольких слов, чтобы хоть в кратких чертах обрисовать эти начала.

Количество земли, состоящей при каждой деревне, делилось на хозяйственные единицы, которые повсюду называются тяглами, а затем распределение этих единиц предоставлялось вполне усмотрению и средствам самих крестьян. Один из них, если дозволяли средства, брал на себя, разумеется, с согласия и утверждения общества, два или три тягла, тогда как другой принимал на себя только половину или даже четверть тягла. Экономия, представляющая интересы владельца, тут была совершенно в стороне и, чуждая обязанности следить за семейным составом крестьян и другими изменениями внутреннего их быта и, следовательно, свободная от всяких, в этом отношении, столкновений и пререканий, предоставляла все это самим обществам. В то же время каждому крестьянину предоставлялась свобода и возможность оставаться на издельной повинности или переходить на оброчное положение и не навсегда, а каждое лето, смотря по обстоятельствам. Крестьянин, желающий нынешний год быть на оброке, брал себе, вместе со своей крестьянской землей, и господскую, причитающуюся на его тягло, а за всю платил известный, однажды установленный оброк. На следующий год он мог переходить опять на издельную, повинность, и, таким образом, крестьяне сообразовали порядок исполнения своих обязанностей с условиями своего внутреннего быта, а экономия в своих интересах не имела ни ущерба, ни замешательства. Одним словом, в этом распорядке как будто уже предугадывались те благодетельные законы об отношениях крестьян к помещикам, которые прославляли доброго государя Александра II. Затем все другие повинности крестьяне исполняли также по расчету тех хозяйственных единиц, которые каждому назначались. Так, например, экономия объявляла, что надобно вывезти туда-то столько-то четвертей хлеба. Само крестьянское общество тотчас распределяло эту повинность по расчету тягол, и она быстро и стройно исполнялась. В мое время, впрочем, эта извозная повинность представлялась для крестьян весьма обременительною, но не в смысле порядка ее исполнения, а в отношении отдаленных хлебных поставок. В хлебородных имениях Курской губернии хлеб нельзя продать не только на месте, но и в других, близлежащих, местах. Сама необходимость заставляла продавать хлеб с поставками за 100, 150 и даже 200 верст, что не могло не иметь дурного влияния на благосостояние крестьян. Говоря о хозяйственном устройстве курского имения Барятинских, надо сказать, что такое устройство представлялось разумным по тем условиям, в которых находилось это имение, где пропорция земли далеко не соответствовала массе населения и где получение тягла скорее составляло благо, чем обременение. Само собой разумеется, что в имениях, где отношение земли к народонаселению находится в противоположном виде, там подобная система не могла бы иметь места. Покойный князь видел этот органический недостаток своего имения и именно для того, чтобы дать исход излишкам населения в курском имении, купил 28 тыс. десятин земли в Херсонской губернии, близ Одессы, куда и совершалось постепенное переселение курских крестьян. В то же время, кажется, не было ни одной отрасли фабричного дела, которое, по соотношению с сельским хозяйством, не было бы испытано князем. Но опыты эти были большей частью неудачны, и в мое время оставалась одна суконная фабрика, которая, не принося никакого дохода, делала нам бездну хлопот.

В частном быту покойный князь, по рассказам людей, окружавших его, также следовал английским обычаям. Что касается до воспитания и направления своих детей, то здесь господство английской системы не подлежало уже никакому сомнению. Впоследствии князь Александр Иванович рассказывал мне, что покойный князь был убежден, что ко времени возраста его детей английские порядки будут уже приняты в России. Сообразно этому убеждению, он так вел и воспитывал своих детей. Старший предназначался быть представителем родового значения и владетелем майората; другие распределялись на другие поприща. Так, например, по рассказам князя, исполненным свойственной ему одному прелести, младший из четырех братьев, князь Виктор⁽⁸⁾, приготовлялся в «попы». И, действительно, кто знал этого прекрасного юношу, тот не мог не заметить пленительной черты простоты и смирения, которые его отличали. Набожность его выходила из пределов, свойственных каждому грешному гражданину. Он, кажется, не один раз посещал Иерусалим и поклонялся всем священным местам. Комнаты его значительно наполнены были различными священными принадлежностями, начиная с сосуда с иорданской водой. Из огромного запаса четок различных видов одни он подарил моей жене, когда мы приезжали раз в Одессу через Николаев, где он жил и служил и где нас поразила столько же удивительная по простоте обстановка его жизни, сколько удивительна была роскошь, окружавшая князя Александра. Чуждый всякого честолюбия, он скоро оставил службу свою в Черноморском флоте и женился на дочери Бутенева, бывшего некогда нашим посланником в Константинополе. На князе Александре, очевидно, сосредоточены были все надежды родового блеска и значения, которые он так блистательно и оправдал. В моих бумагах осталась копия с инструкции, которую покойный князь составил относительно воспитания и образования князя Александра. Вот она:

Мои мысли о воспитании сына

«До семилетнего возраста воспитание мальчика должно быть скорее физическое, нежели нравственное; но понятие о том, что справедливо и что несправедливо, следует внушить ему как можно ранее. Главные недостатки, проявляющиеся в детском возрасте, - ложь и обжорство. К первому из них надобно быть неумолимым, так как ложь унижает человеческое достоинство.

Сына моего можно будет оставить под женским присмотром до 5 лет. Когда он начнет бегать и прыгать, надобно стараться укрепить его тело физическими упражнениями и холодным купанием, к которому следует приучать его постепенно. Наиболее полезны речные купания. Надобно приобрести для него две или три маленькие верховые лошади, на которых он будет ездить поочередно, но без седла, ибо ничто не может дать такой хорошей посадки, как этот способ езды степных народов. Наши крестьянские мальчики рано начинают ездить верхом: пяти- и шестилетние дети уже скачут на отцовских лошадях с удивительной смелостью.

Когда моему сыну минет 7 лет, то я желал бы, чтобы он начал учиться по-славянски, по-латыни и гречески и, в особенности, родному языку. До 12 лет он успеет приобрести некоторые познания в этих языках, а 14 или 15 лет будет в состоянии, с пользою, читать классических авторов. Обучение рисованию и арифметике должно начаться одновременно с изучением мертвых языков, т. е. с семилетнего возраста. С 12 лет надобно развивать в нем любовь к механике, это будет не трудно: стоит только приобретать для него с семи лет небольшие модели, чтобы возбудить его любознательность; в особенности, важно объяснить ему как можно яснее и проще основные начала механики. Эта наука незаметным образом приведет его к изучению прикладной математики. Основанная на высшей математике, механика представляет науку, отвлеченную для взрослых, а тем более для детей. Надобно заставлять его чертить машины, в особенности, чтобы он умел объяснять их устройство. Вообще, было бы полезно развить в нем способность и уменье применять на каждом шагу приобретенные им знания, соединяя теорию с практикой. Механика заставит его полюбить земледелие, в котором она так часто встречает применение, а земледелие приохотит его к химии, с которой оно тесно связано. С 8 до 15 лет при обучении надобно стараться заинтересовать его разными опытами, в особенности, следует поощрять его прилежание наградами, которые должны состоять из хороших книг, земледельческих орудий и иных предметов, относящихся до изучаемых им наук. Я желаю также, чтобы в его распоряжение было предоставлено несколько десятин земли, на которых он будет производить агрономические опыты. Это будет вместе с тем новый способ доставить ему необходимое физическое упражнение. Надобно дать ему легкий, хорошего устройства плуг, сошник, борону, сеялку, ручную борону и т. п.

Безусловно, необходимо, чтобы он умел обращаться со всеми этими орудиями; и знал, как вести многопольное хозяйство; он должен делать анализы почвы, уметь различать полевые травы, вести на русском языке реестр посевов и сбора разводимых им растений. Участок земли, данный ему, будет рассадником хлебных растений, устроенный с двоякой целью: для его обучения и для доставки хорошего качества семян для моего обширного полевого хозяйства.

Деньги, вырученные им от обработки земли, пойдут в пользу бедных, он сам будет раздавать их. Я желая бы, чтобы в возрасте 15 или 16 лет он был в состоянии собственноручно изготовлять модели некоторых машин.

Химия встречает ежедневно такое обширное и полезное применение, что она должна входить в курс хорошего воспитания. Она составляет одну из необходимейших отраслей знания для крупного землевладельца и даже для государственного человека. Она, в особенности, необходима в нашей стране, где все еще должно быть создано и где хороший химик может внести просвещение и даже создать некоторым образом благосостояние.

Я требую также, чтобы мой сын упражнялся в межевании под руководством опытного и сведущего инженера. Знание тригонометрии необходимо.

Перечень этих занятий показывает мое желание, чтобы сын мой воспитывался в деревне до тех пор, пока не настанет для него пора путешествовать, т. е. до 16-летнего возраста. Чисто практическое, так сказать, воспитание должно выработать в нем человека вполне самостоятельного в те годы, когда прочие мальчики разыгрывают еще комедии, упражняются в танцах, ходят в караулы, забавляются куклами, вообще, проводят время в пустяках.

Я желаю, чтобы он умел обращаться с топором и плугом, умел бы хорошо стругать и точить, умел бы вымерить всякий участок земли, плавать, бороться, носить тяжести, ездить верхом, прыгать, стрелять, - словом, чтобы физические упражнения развили его телесно и умственно.

Он должен поставить себе за правило выучивать ежедневно и отвечать наизусть несколько стихов из классиков на греческом или латинском языке. Его память следует упражнять непрестанно.

Надобно приучать его сочинять на русском языке речи на темы нравоучительные и исторические. В курсе истории надлежит, прежде всего, проходить с ним отечественную историю, точно так же, как и географию. Эти предварительные познания чрезвычайно пригодятся ему во время его шестилетнего путешествия по России. Он должен произносить вслух сочиненные им речи, лучше всего один раз в месяц, перед многочисленным собранием слушателей.

Все способности развиваются в путешествии!.. Все возбуждает к физической и умственной деятельности!.. Во время путешествия человек живет полной жизнью... Умственные и физические силы развиваются быстрее и с такой силою и энергией, о которой юноши, воспитанные в городах и университетах, не имеют и понятия. Мой сын увидит то, о чем другие дети знают по книгам. Это рано приучит его относиться критически ко всем тем химерам, которые питают юношество в академиях, и презирать те пороки, которые их губят, когда они вертятся в свеге. Под влиянием путешествия, круг его понятий расширится. Необходимо знакомить его с историей и статистикой каждой страны, которую он посетил. Таким образом, он приобретет массу знаний, которые профессора статистики и истории никогда не были бы в состоянии сообщить ему в четырех стенах аудитории.

Я желаю, чтобы во время шестилетнего путешествия, которое мой сын предпримет по своему отечеству, его сопровождали:

1) Врач, хороший химик и ботаник, безразлично какой национальности.

2) Механик - англичанин, голландец или швейцарец.

3) Немец, основательно знающий латинский и греческий языки.

4) Какой-нибудь почтенный педагог, который будет руководить его воспитанием вообще. (Я желал бы, чтобы этот наставник был твердого и доброго характера, чтобы он был честен, основательно образован, хорошей нравственности, в возрасте от 35 до 40 лет, и чтобы он ни в чем не отступал от этого плана воспитания).

5) Кроме того, я желал бы, чтобы моего сына сопровождал русский наставник, хорошо знающий Россию, ее законы и историю. Ему надобно разъяснять, по возможности, все вновь появляющиеся указы, познакомить его со всеми подробностями нашего судопроизводства, с чудовищными злоупотреблениями, вкравшимися в наше законодательство; надобно посещать с ним и осматривать разные общественные заведения и заводы России, объясняя ему различные способы производства, словом, надобно обратить его внимание на все то, что встретится интересного в разных губерниях.

Он должен вести дневник своего путешествия на русском языке, переводя его на французский, английский или какой-нибудь иной язык, на котором он будет свободно объясняться. Его слог должен быть ясный, правильный и сжатый.

Я требую, чтобы он путешествовал четыре года по Европейской России и два года по Азиатской.

По окончании его шестилетнего путешествия по отечеству, надобно будет послать его морем из Кронштадта в Голландию, изучению которой он посвятит год и откуда отправится в Англию, где он проведет два года.

По прибытии в эту страну надобно немедленно приискать образованного человека, который мог бы сопровождать его с вышеназванными лицами в поездку по всем трем королевствам Великобритании. Я желаю, чтобы ему была основательно объяснена конституция этой страны и чтобы он обстоятельно ознакомился со всеми находящимися в ней чудесами современной цивилизации. Пробыв два года в Англии, он объедет Европу следующим путем: он начнет свое путешествие с Франции, Испании и Италии, откуда поедет в Швейцарию и Германию и возвратится в Россию через Данию, Норвегию и Швецию. Я считаю лишним настаивать на том, чтобы, путешествуя по Европе, он старался быть наблюдательным, полагая, что он к этому привыкнет с 16-летнего возраста.

Возвратившись на родину 25 или 26 лет, он, без сомнения, будет ей полезен. Его надобно будет определить в министерство внутренних дел или финансов, и я полагаю, что он будет знать Россию лучше многих из министров, выдающихся делами, из коих большинство не более как царедворцы, занимающие известные места, в то время как за них управляют корыстолюбивые и невежественные секретари.

Нет надобности говорить, что уроки Закона Божьего будут преподаваться сыну священником. Это само собою разумеется. Не следует упускать из виду преподавание французского, английского и немецкого языков. Во время путешествия по России, надобно стараться внушить ему любовь к своей родине, желание изучить ее, быть ей полезным и отличиться на службе своего монарха, которого он должен уважать и которому должен повиноваться, каков бы ни был его характер, как своему государю, которому он присягал служить верой и правдой. Ежели Господь судит моему сыну послужить своему отечеству ревностно, доблестно и честно, то он может на закате дней своих поселиться в своих прекрасных поместьях, чтобы позаботиться о просвещении и благополучии своих крепостных людей и приучить их к занятию искусствами и ремеслами, которые увеличат его доходы и дадут, вместе с тем, занятие толпе праздной челяди. Я убежден, что, благодаря полученному им воспитанию, он усовершенствует все то, что я ему оставлю, сделает хорошую карьеру и, следовательно, будет полезен своему отечеству. Прошу мою жену, как милость, не делать из него ни военного, ни придворного, ни дипломата. У нас так много героев, так много украшенных орденами честолюбцев, так много царедворцев. Россия - больной исполин; служить государству и поддерживать его надлежит людям родовитым и имущим».

Едва ли нужно говорить, что эта инструкция, свидетельствующая о возвышенном уме покойного князя, во многих своих частях осталась неисполненною. Всему миру известно, что князь Александр Иванович, вопреки особенным настояниям своего отца, сделался военным и достиг на этом поприще такой высоты, славы и почестей, что покойный князь, конечно, не был бы в претензии за нарушение в этом отношении его воли. Точно так же, как окажется потом, князь Александр Иванович не считал особенно священною волю своего отца и относительно распределения наследственного имения, установив это распределение на началах, быть может, лучших, но далеко не согласных с завещанием...

Английская система воспитания, по которой на князе Александре Ивановиче, как старшем сыне, сосредоточивался весь блеск родового значения, не могла не отразиться на семейных отношениях его к родным. Трудно представить столь сурового и недоступного отца в отношениях к своим сыновьям, каким был князь Александр Иванович в отношениях к своим братьям и вообще родным. Но я никак не могу утверждать, чтобы эти отношения истекали исключительно и единственно из английского воспитания и английских понятий о первородстве и чтобы они не были в значительной степени просто проявлением его натуры, беспримерно гордой и самолюбивой. Родные его боялись его до такой степени, которой я даже и понять никогда не мог. Он знал это и гордился этим. Сама мать, княгиня Марья Федоровна, не могла входить к нему без доклада. Я был не раз свидетелем, когда княгиня, спустившись сверху и постучавшись в дверь комнаты князя, спрашивала: «Можно ли войти?» - и когда князь отвечал, что «теперь не могу вас принять». Подобно тому, я был свидетелем, когда, на вопрос посланного княгини: может ли она его видеть, князь отвечал: «Доложи княгине, что я теперь занят и принять ее не могу: когда буду свободен, дам знать». Княгиня, впрочем, жаловалась на такие отношения; но князь мне самому выражал убеждение, что это так и должно быть. «Я объяснял княгине», - прибавлял князь, - что она уже потому не должна входить ко мне без доклада, что она женщина, а я мужчина. При ее входе я могу быть раздет; у меня может быть женщина...» Вообще, сколько я мог наблюдать, отношения князя к матери отличались холодностью и сухостью и вовсе не были проникнуты той искренностью и любовью, как мы привыкли видеть в простых семействах. Приезды его после продолжительной разлуки с матерью, отъезды вновь в далекие страны и на долгие сроки, не представляя ничего, что говорило бы о чувствах, сопровождались всегда чем-то вроде сухого и безжизненного церемониала.

Братья его просто боялись: так он умел их поставить. Когда им нужно было переговорить с ним о каком-нибудь деле, они редко решались на это сами и большей частью избирали меня посредником. Из тысячи примеров приведу один: князь Владимир хочет купить у князя Александра дом. Что тут страшного? А между тем, князь Владимир не решается обратиться прямо к князю, а просит моего посредства, и в то уже время, когда я, занимая большие места на Кавказе, нисколько не занимался частными делами князя, которых у него в то время почти и не было. Вот выписка из письма, полученного мною от князя Владимира в октябре 1857 г.: «Вместе с тем, весьма меня обяжете, предложив князю Александру Ивановичу продать мне дом в Миллионной улице. Сколько помню, князь назначил за него 100 тысяч рублей. Я с удовольствием дал бы ему эту сумму, но так как невозможно мне вдруг заплатить всю сумму, то я прошу разделить уплату на четыре года с внесением ежегодно процентов с оставшихся неуплаченными денег. Гувернер и гувернантки требуют большого размещения, поэтому я принужден в этом доме сделать много переделок и даже возвести новый этаж. Работы эти могу предпринять в таком только случае, когда дом будет мне вполне принадлежать. Я с нетерпением буду ждать вашего ответа»... В письме от 5-го марта 1858 г. князь Владимир писал мне, между прочим, «начинаю с того, что благодарю вас за принятое вами участие в деле продажи дома...» [...] А теперь обращаюсь собственно к чертам, характеризующим отношения князя Александра к своим братьям. Князь Анатолий⁽⁹⁾ просто трепетал князя Александра. И по правде сказать: это был самый милейший из Барятинских, но в то же время и самый беззаботный. Он был очень похож на князя Александра лицом и дарованиями. Внешнее сходство было до того поразительно, что многих обманывало, отчего не могло не происходить много замешательств и комических сцен. В то же время, за исключением князя Александра, он был умнее несравненно остальных своих братьев и в сфере своих дел всегда показывал много находчивости и изобретательности, которые и спасали его в такие трудные моменты, где другой, наверно, погиб бы окончательно. Беда была в том, что столь же роскошный, как и князь Александр, он не имел ни его воли, ни его характера. История его жизни была бы историей его долгов. Он постоянно занимал, платил и опять занимал; запутывался, выпутывался и опять запутывался. Но рассказ о его делах будет иметь свое место, а здесь я повторяю, что никто из родных так не трусил князя Александра, как князь Анатолий. Вот два отрывка из его писем ко мне в 1847 году. 19 февраля он писал:

«Прежде чем представить дела мои князю Александру Ивановичу, мне хотелось бы еще раз переговорить с вами, чтобы не ошибиться и показать все, как есть. Если вам свободно, сделайте одолжение, заверните ко мне сегодня в 3 часа», 5-го марта князь писал: «Вы знаете, что ночи провожу я в думах и раздумьях о моих делах (скоро от этого поседею и оплешивею), а как утро пришло, и ну все мои мысли на бумагу. Вы тоже знаете, что я совершенно вам вверился и полагаю надежды мои по устройству моих дел на ваши добрые советы и вашу помощь. Поэтому мысли, которые мне приходят, я люблю отдавать на ваше обсуждение. Рассмотрите прилагаемую бумагу, обдумайте и скажите мне ваше мнение. Вы лучше меня можете знать, возможно ли князю Александру Ивановичу сделать мне такую помощь или нет. Прошу вас князю ничего не говорить, не сказавши мне вашего ответа. Ужасное время для моей головы...»

Чтоб еще яснее выразить отношения князя к родным, приведу еще несколько фактов, сюда относящихся. Одна из сестер князя, старшая и любимая им, была замужем за Давыдовым Владимиром Петровичем,⁽¹⁰⁾ который впоследствии, когда по наследству получил имение известной графини Орловой-Чесменской,⁽¹¹⁾ силою и связями Барятинских получил фамилию графа Орлова-Давыдова. Когда в 1859 г. после покорения восточного Кавказа и Шамиля, князь, в сане фельдмаршала был в Петербурге, я постоянно, как и всегда, находился при нем. В это время граф Орлов-Давыдов особенно ухаживал за мной и лично был у меня несколько раз. При одном из этих свиданий, он сказал: «У меня есть большая к вам просьба. Потрудитесь доложить князю Александру Ивановичу, не может ли он уделить собственно мне нескольких минут. Я часто его вижу, но решительно не нахожу средств переговорить с ним наедине, а мне это очень нужно». Просьба эта не могла не изумить меня, что я и выразил графу. «При ваших близких отношениях к князю поручение вашего сиятельства мне кажется необыкновенным. Я уверен, что, когда я доложу о нем князю, и он найдет его таким же». «Не беспокойтесь, - отвечал граф, - мы все хорошо его знаем. Исполните только мою просьбу, и я буду вам очень благодарен». В то время князь, окруженный беспримерным величием и осаждаемый беспрерывными посещениями петербургской знати, был наименее доступен для самых близких людей; поэтому и удобная минута для доклада странной просьбы графа Орлова-Давыдова не скоро представилась. Когда наконец просьба эта была доложена мною, то, к несказанному моему удивлению, князь не только не выразил, как я ожидал, никакого удивления относительно существа ее, а напротив, сделав весьма недовольную мину, сухо отвечал: «Скажите ему, что я теперь не могу располагать своим временем, но когда буду свободнее, я уведомлю его». Когда, года два спустя, именно в июле 1861 г., я приехал курьером из Дрездена к государю с письмом князя о предстоящем его приезде в Петербург, государь поручил братьям его, князьям Владимиру и Анатолию, выехать к нему навстречу. Граф Карл Ламберт, бывший впоследствии несчастнейшим из наместников царства Польского и по тесной дружбе своей с князем Александром Ивановичем знавший хорошо его семейные отношения, узнав о поручении, сделанном государем братьям его, сказал: «Ну, я не желал бы быть на их месте». В то же время князь Анатолий вместе с женой постоянно приглашали меня к себе преимущественно для совещаний об этой встрече и для разрешения вопроса, как взглянет князь Александр Иванович, если князь Анатолий будет встречать его с женой.

Эти странные сомнения имели, между прочим, и то основание, что перед тем, когда во время бытности князя за границей, разнеслась весть о безнадежном его болезненном состоянии, князь Виктор, меньший из братьев, неожиданно к нему приехал и был встречен так сурово, что на другой же день должен был уехать обратно. После приезда князя тем же летом (1861 г.) в Петергоф, где была царская фамилия и где жил князь Анатолий на даче, я, опять находясь при фельдмаршале, был свидетелем, что князь Анатолий, приезжая к нему один или с женою, никогда не поручал дежурным прямо доложить о нем, а предварительно боязливо расспрашивал: как его здоровье, в каком он расположении духа, не занят ли и т. п., и тогда только решался на доклад, когда дежурные уверяли, что решительно ничто тому не препятствует. Во время последнего пребывания фельдмаршала в Вильне (1862 г.), когда он был страшно болен и когда я отправлял в Петербург братьям его депешу за депешей об опасном его положении, никто из них не решался приехать туда; и только тогда, когда сам государь спросил фельдмаршала, не хочет ли он видеть которого-нибудь из братьев, князь разрешил приехать князю Владимиру. Я не говорю о личном обращении его с братьями, которое было сурово, можно сказать, до крайней степени. Я был много раз свидетелем тяжелых сцен в этом отношении. Свидетели, впрочем, нисколько не стесняли жестокости обращения князя с братьями, напротив, при свидетелях, казалось, он особенно старался проявить свое подавляющее влияние на братьев. Во время последнего пребывания князя в Петербурге (1862 г.), перед отъездом в Вильну, когда все мы жили в Царскосельском дворце, однажды входит в приемную комнату князь Анатолий, в то время уже командир Преображенского полка, и после обычных боязливых расспросов, просит доложить князю, что он желал бы видеть его на одну только минуту, чтоб проститься, так как он сейчас с частью своего полка отправляется в Новгород на церемонию открытия памятника тысячелетию России. Когда доложили об этом князю, он сделал нетерпеливую гримасу, минуту задумался и, потом, быстро выйдя в приемную, прямо подошел к князю Анатолию со словами: «Ну, прощай, прощай» и повернулся обратно. Тот начал было: «Когда я тебя увижу?» - но князь на ходу нетерпеливо отвечал: «Не знаю, прощай, прощай, я занят» и скрылся в кабинет. Приемная была полна различными лицами. Князь Анатолий, красный от смущения, посмотрел на всех нас растерянным взглядом и вышел.

Нет сомнения, что все это истекало из страшного самолюбия князя, в котором он сам сознавался. «Когда я говорю с кем-нибудь, - сказал мне однажды князь, - я всегда смотрю, не нарушает ли он того расстояния, какое должно между нами быть». И горе было тому, кто нарушал это расстояние. На Кавказе был тифлисским губернатором Капгер, губернатор плохой, но человек славный и, главное, обладатель весьма красивой жены. По своим обязанностям он часто бывал у князя. Чуждый придворных тонкостей и не знакомый с натурою князя, он делал страшные промахи. У князя была манера ходить по кабинету рядом с тем, кому он говорит или кого слушает. Слушать, впрочем, он не любил и почти всегда сам говорил. Когда он останавливался, чтоб закурить папиросу, в то же время закуривал папиросу и Капгер; когда князь садился, продолжая свой разговор, на диван, рядом с ним на том же диване садился и Капгер. Это было в глазах князя страшным преступлением, на которое князь и жаловался приближенным людям, в том числе и мне. Удаление Капгера с Кавказа было решено. Здесь нельзя не выставить великолепную черту характера и правил князя. Когда он хотел сбыть кого-нибудь, он всегда ставил его на место непременно выше того, которое тот занимал, так что люди, которые не нравились князю и от которых он желал избавиться, непременно были в выигрыше. Так точно и Капгер, плохой генерал, плохой губернатор, по милости своих промахов, которых князь не мог переносить, сделан был сенатором с огромным кавказским содержанием, которому завидовали, как он сам мне потом говорил, другие сенаторы. Так точно, при самом вступлении в управление Кавказом князь решил разделаться с бывшим тогда ставропольским губернатором Волоцким, который уже прежде был известен князю как человек ограниченный и совершенно неспособный осуществить те планы, которые князь имел относительно Ставропольской губернии и вообще того края. Волоцкому дано было знать, что на основании тех преобразований, которым должна подвергнуться эта губерния, место губернатора предположено упразднить и что поэтому не угодно ли ему заблаговременно приискать себе другое место. Волоцкой, действительно, отправился в Петербург, но скоро возвратился и доложил князю, что без его высокого покровительства он сам ничего не может сделать. Князь и его сделал сенатором также с большим кавказским содержанием. Таким образом, люди бездарные и неспособные, люди, которых не мог князь переносить, стали в положение, которого с трудом достигают отличнейшие из губернаторов. Сознаю вполне, что я в своих рассказах весьма похож на знаменитого мартыновского дядюшку-болтушку и страшно забегаю вперед. Но я нисколько не забочусь о литературной стройности моих записок. Мне желательно более всего выразить, так или иначе, мои собственные впечатления, какие производили на меня различные явления и личности. Из всех этих личностей князь Барятинский, с которым так сильно связана была судьба моя, бесспорно, самая замечательная, самая знаменитая. Его не знали в молодости; завистливые враги затемнили его славное имя на рубеже его старости, но я умру с убеждением, что это был великий человек, разумеется, как и всякий человек, с недостатками и очень большими.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Отрешков Наркиз Иванович - знакомый А.И. Барятинского.

2. Владимир Иванович Барятинский (1817-1875) - брат А.И. Барятинского, генерал-майор (1860), командир Кавалергардского полка (1861), генерал-адъютант (1866), обер-шталмейстер. В 1846 г. вступил в брак с дочерью военного министра князя А.И. Чернышева, Елизаветой Александровной Чернышевой (1826-1902).

3. Ванька - извозчик.

4. Заблоцкий - знакомый В.А. Инсарского.

5. Барятинский Иван Сергеевич (1740-1811) - генерал-поручик, дипломат. Участник Семилетней войны 1756-1811 гг. Вышел в отставку в 1786 году. От брака с принцессой Екатериной Петровной Гольдштейн-Бек имел двух детей - Ивана (1767-1825) и Анну (1774-1825). Однако их брак был несчастлив, и супруги жили отдельно.

6. Барятинский Иван Иванович (1767-1825) - тайный советник, действительный камергер, дипломат. Во времена царствования Павла I вследствие столкновения с Ф.В. Ростопчиным был удален от двора. В 1801 году Александр I пожаловал его званием действительного камергера. В том же году И И. Барятинский поступил на службу в Коллегию иностранных дел и был причислен к комиссии в Лондоне. Награжденный в 1804 г. чином тайного советника, он в октябре 1808 года был назначен чрезвычайным посланником и полномочным министром в Мюнхене. В июле 1812 года он был отозван в Россию, вскоре оставил службу и удалился в свое имение в Курской губернии, где посвятил себя занятиям сельским хозяйством

7. Барятинская Мария Федоровна (1793-1858) - дочь прусского дипломата графа Дорофея Людвига Христофа Келлера и графини Амалии Луизы Сайн-Витгенштейн, сестры русского генерал-фельдмаршала графа П.Х Витгенштейна. Известная благотворительница.

8. Барятинский Виктор Иванович (1823-1904) - младший брат А.И. Барятинского, участвовал в Крымской войне. Капитан I ранга в отставке. Занимался археологией, рисованием, оставил мемуары Был женат на дочери русского дипломата Бутенева, Марии Аполлинарьев-нё Бугеневой (1836-1906).

9. Барятинский Анатолий Иванович (1821-1881) - генерал-майор свиты, командир Преображенского полка (1859-1866), генерал-адъютант (1866). Был женат на Олимпиаде Владимировне Каблуковой (ум. 1904), дочери сенатора Каблукова Владимира Ивановича.

10. Орлов-Давыдов Владимир Петрович (1809-1882) - граф, петербургский предводитель дворянства. Супруг сестры А.И. Барятинского Ольги Ивановны (1814-1876).

11. Орлова-Чесменская Анна Алексеевна (1785-1848) - графиня, дочь генерал-аншефа Алексея Григорьевича Орлова-Чесменского (1737-1807).

Подготовка текста, вступительная статья и примечания Т.В. Ковалевой - аспирантки кафедры истории Курского государственного технического университета.

Статья в сборнике: КУРСКИЕ МЕМУАРЫ. Научно-исторический журнал № 1, 2004 г. стр.3-20