автор: С.А. Шафранов.

Весной 1919 года губернский Курск еще не был тронут разрушениями Гражданской войны, но являясь по существу прифронтовым городом выглядел изрядно потрепанным.

1918 год, Курск. Московские ворота.

Заборы, разделявшие обывательские усадьбы, разобраны на топливо, разбитые булыжные мостовые залиты огромными лужами, витрины модной кондитерской Левашкевича на Московской улице забиты фанерой, на путях железнодорожного узла, крупнейшего в средней России, вереницы потухших паровозов и толпы мешочников.

Вши, сыпняк, голод. Жестокий голод времен хозяйственной разрухи и продразверстки.

25 апреля 1919 года губернская газета “Волна” в заметке “Откуда зараза” писала:

“На станщии Курск - Город, ежедневно можно наблюдать такую картину: Красноармейцы зараженные тифом, шатаясь от слабости выходят из вокзального распределительного барака и мучимые жаждой подходят к лоткам, киоскам и там пьют воду, квас и т.п.”

Там же систематически публиковалась информация о эпидемических заболеваниях.

11.05.1919 г. Хроника.

Заболело с 22 апреля по 8 мая:

Оспа натуральная - 11 чел.

Сыпной тиф - 282 чел

Возвратный тиф - 17 чел

Неопределенные - 4 чел

Скарлатина - 5 чел

Корь - 6 чел

Рожа - 6 чел

Дизентерия - 3 чел

Итого - 393 человека.

Снабжение населения по карточкам было очень скудным и нерегулярным. О каждой выдаче объявлялось в газете. Недельная норма мяса на карточку первой категории составляла 2 фунта, а по третьей 1 фунт. Т.е от 114 до 57 граммов в день.

Наконец наладилось железнодожное сообщение с южными уездами губернии, освобожденными от немецкой оккупации.

“Волна” от 28.01.1919 г. объявила:

“Пассажирские поезда по Киевскому направлению уже доходят до ст. Коренево. На днях отправился первый пассажирский поезд до Харькова”.

Такая обстановка мало благоприятствовала популярности культурно -просветительных начинаний молодой Советской власти.

Борьба за новую жизнь пока еще проходила при пассивном, а иногда и весьма активном сопротивлении сил старого мира, - с одной стороны и в условиях настороженного отношения к “буржуазной” культуре и ее представителям, - с другой.

Тогда еще открыто выступали противники советской власти, -меньшевики и эсэры. В той же “Волне” объявлялось, что в один и тот же день 9 февраля 1919 г. состоятся: “В Рабочем Дворце - митинг на тему: “Международная политика Советской власти”. “В зале Кутузовского Реального училища, член губ бюро союза социалистов - революционеров тов. Светлов, прочтет доклад: “Что такое Советская власть, какова она есть и какова должна бьпъ”. “В зале Горисполкома “Большевизм на распутье” Билеты по 2 руб. (Учащимся 1 руб.) продаются в Курском отделении организации максималистов, - ул. Троцкого № 18”. “Волна” 8.02.1919г.

Явно антисоветскую направленность носила “идеологическая” пропаганда церковников, резко активизировавших свою деятельность.

Крестные ходы, “обновление” икон, и другие наивные приемы отравляли сознание обывателей - мешан, ремесленников, огородников из слобод. И к сожалению части интеллигенции.

Впрочем, проводились и “мероприятия” более высокого уровня. Например, хор Богословской церкви достиг больших художественных высот и собирал толпы богомольцев, а то и просто любителей хорового пения.

В то время еще не утратили такие древние обряды как кулачные бои. На льду Тускари сходились по праздникам “Ямщики” на “Стрельцов”, а на “Зорянке” (месте теперешнего парка им. Дзержинского) бились мясники с боен с приказчиками купеческих лавок с Херсонского базара

Следует отметать, что культура народных масс, а подчас и самих ее организаторов, находилась на очень низком уровне. Это создавало дополнительные трудности, а иногда приводило и к дискредитации всяких мероприятий.

Не могу удержаться и приведу еще одну заметку газеты “Волна” от 8/3-1919 г. “О горе коммунистах из гарнизонного клуба”. Автор, К.Ольнер, возмущается откровенной халтурой проникшей в этот очаг культуры и цитирует дословное объявление появившееся в газете:

“Красноармейский гарнизонный клуб открывает курсы физического и духовно-нравственного воспитательного дела под руководством профессора Кореографии(?) тов. Бела-Санов.... автора “Грамматики научной системы, для записи движений человеческого тела”.

Желающих поступить на курсы просьба записаться в правлении клуба.

Плата за курс: Мужчинам - 50 рублей,

Женщинам - 30 рублей.

Программа:

Фитм(?) педагогической гимнастики, пластика, танцы, исправление шероховатости, выработка воздержания, лечебная гимнастика для лиц сутуловатостью фигур и управление нервной системы, держитема /?/ пальцами.

Все отделы программы проводятся под звуки духового оркестра”.

Конечно не кулачки и не крестные ходы и не герои типа "Товарища” Бела-Санов, определяли истинный духовный облик города, но нужно вспомнить и о них, чтобы представить себе сложность реальной обстановки в которой приходилось работать деятелям культурного фронта!

Партийные органы, губернский и городской отделы народного образования, политотделы дислоцированных в городе воинских частей, многочисленные комиссии профсоюзов, комсомол и другие общественные силы устраивали доклады, концерты, спортивные выступления, поддерживали деятельность любимого театра, организовали клубы, студии, кружки, курсы, общеобразовательные и специальные школы.

В насыщенности культурно - просветительными мероприятиями это время в жизни Курска, было, пожалуй беспримерным. С января по июнь 1919 года, постоянно действующая труппа под руководством А. Л. Желябужского поставила не менее пятнадцати спектаклей театрального репертуара того времени. Островский, Чехов, А. Андреев, Сухово-Кобылин, Гр. Ге, Потапенко, Бомарше и др. На юбилее артиста А.П. Смирнова с приветствием выступали представители Губисполкома, Горсовета, женщин - работниц и др. организаций. 9 апреля в зале Горисполкома состоялся диспут: “О пролетарском театре”.(Зал горисполкома, - это зал б. “Общественного клуба” на Московской ул). 15 апреля “Волна” сообщает об открытии губернского театрального съезда, на который съехалось 60 делегатов. Началось широкое развитие театральной самодеятельности. О чем тоже пишет “Волна”.

21 апреля - о спектакле Еврейского коммунистического клуба в зале Горисполкома

“Прекрасно составленная программа вечера, пролетарский состав публики, дисциплигированность во время исполнения номеров, способствовали самому лучшему впечатлению”.

11 марта о любительском спектакле в одном из клубов: водевиль “Жених из долгового отделения”

2 апреля об открытии Красноармейского клуба им. Розы Люксембург, пьесой Сабурова “Восстание”

11 апреля в зале Горисполкома - спектакль Коммунистической ячейки служащих: оперетта “Король веселится”, водевили “Бедный Федя” и “Без протекции”. Видно спектакли имели успех, т.к через неделю были повторены в зале бывшего Дворянского собрания, - самом большом зале города 13 апреля -вечер в Третьей сов. школе, в программе: Шуберт, Лист. Струнный оркестр, водевиль “Иванов Павел”, чеховский “Юбилей”. Другого репертуара в то время еще не было, и не нужно удивляться смеси жанров! Не нужно удивляться и упоминанию о дисциплине в публике. Борьба за дисциплину была тогда в числе основных лозунгов на знамени партии:

“Лущение семечек в кинематографах будет караться штрафом в размере двадцатирублевого штрафа”.

«Волна» 28/ 1-1919 г.

«Исключение из партии. За появление на улице в нетрезвом виде из Путивльской организации исключены гр. Мулецкий и Бабичев.»

“Волна” 11/4-1919 г.

Вот в каком сложном положении развивалась культурно-массовая работа, причем случаи откровенной халтуры являлись лишь исключением, а привлечение лучших профессиональных сил убивало халтуру.. Наибольших результатов добилась музыкальная самодеятельность, в которой активно участвовала местная интеллигенция, партийные и профсоюзные работники, а также кое-кто из артистической среды, Москвы и Петрограда, спасавшиеся от голода, или по другим причинам оказавшиеся в Курске. Для культурной работы были отданы лучшие залы, в том числе бывшего Дворянского собрания, несколько раз менявшего названия: “Рабочий дворец”, “Дом союзов”, “Клуб железнодорожников”, а в 1929 г. - “Дом Красной Армии”. Сейчас в нем Дом Офицеров.

До занятия Курска деникинскими войсками в сентябре 1919 г. в Рабочем дворце не было постоянной культ-просвет организации и его великолепный зал с новооформлением: - портретами Маркса, Энгельса, Бебеля, нарисованными в кубистической манере, от случая к случаю заполнялся для лекций, митингов, концертов, либо танцевальных вечеров. Также использовались и другие городские залы.

В первой половине 1919 года в этих залах выступали:

Хоры Дорожного отделения наробраза, под управлением Сотникова и красноармейского клуба, под управлением Жиленкова.

Квартеты Егудкин, Бежанов, Бадецкий, Хаймовский и Петерль, Дмитриев, Головня, Фрид.

Оркестр балалаечников, под управлением Иоффе.

Пианисты Разумов, Охотников, Берингер-Попова, Р.Фрид.

Певицы Арди, Ястремская, Амон.

Певцы Васнецов, Давыдов, Шевяков и др.

Симфонический оркестр музыкальной секции.

Заслуженной популярностью пользовались еженедельные концерты, посвященные композиторам классикам, или русскому народному творчеству. К весне 19-го года, они объединили большой круг музыкантов, как профессионалов, так и любителей. Это было значительное явление в жизни города. Об их исполнительских возможностях говорит, например, подготовка ими “Реквиема” Моцарта, репетиции которого проводились в зале Лютеранской кирхи на Московской улице.

В 30-х годах из кирхи был выброшен орган, трубы его валялись на ул Ленина, служа немым укором вандализму руководителей горисполкома тех лет. В тех же годах были уничтожены две колокольни Знаменского собора^[1], - единственного в России собора с двумя колокольнями!!! “Старались” председатель горисполкома Масленникова и секретарь обкома И. У. Иванов! Даже в голодном 1919 году никому бы не пришла в голову такая мысль! А в Знаменском соборе ведь стенопись сделана была Васнецовым!!!^[1] Ее тоже уничтожили!! Концертам классической музыки немало способствовало высокое качество вступительного слова. Я, двенадцатилетний мальчик с Воротней ул., часто их слушал и спустя почти полвека, утверждаю, что многие популяризации, которые мне приходилось слушать позднее (за исключением, пожалуй, блестящих бесед Соллертинского в Ленинграде) мало, что добавили к моему музыкальному образованию сверх услышанного в голодном Курске 1919 года.

Из музыкантов мне больше всего запомнились пианисты Сергей Разумов, блондин лет тридцати, (Шуберт, Лист, Моцарт) и более молодой, изящный -Охотников, артист лирического склада, очаровывающий слушателей сонатами Бетховена. Организатором концертов, лектором и одним из участников (скрипка, - альт) был некто С. Фрид, однофамилец знаменитого немецкого дирижера, появившийся в Курске в числе других деятелей культуры наших столиц.

Ативизировалось и спортивное движение.

15 января “Волна” напечатала обращение организационной группы Губвоенкомата к спортсменам лыжникам с просьбой уделить часть свободного времени на организацию лыжного спорта в частях Красной Армии.

26 января “По инициативе тов. Гронского, при участии тов. Павловского был устроен “Второй спортивный показательный вечер”.

7 марта публикуется “Объявление инструктора по спорту Курской губ. о том, что им “окончательно закончена организация первой курской бесплатной Красноармейской школы физического развития при просветительском отделе Курского губвоенкома в гимнастическом зале бывшей мужской гимназии”.

Занятия проводили С. Андреев (бокс и борьба), Булгаков (атлетика и сокольская гимнастика), Северский (фехтование и борьба).

Курские учителя объявили об открытии бесплатных общеобразовательных курсов с широкой программой: русская история, русская и западная литература, естествознание, история культуры, обзор Русской промышленности. К участию были привлечены известные в Курске педагоги А.А. Вирский, П.Ф. Хлопик, Кононенко, Павлова, Померанцев, Ахун и др.

Пришедшие вместе с революцией формы плакатного творчества праздничного убранства улиц, большие портреты вождей, мобилизовали активность всех владеющих карандашом и кистью.

15 января “Волна” сообщила об организации нового профсоюза: “Преподавателей изобразительного искусства”.

8 февраля объявила о том, что “Девятого в 11 часов состоится открытое собрание учеников студии живописи и скульптуры Губернского дома просвещения в помещении бывш. Эртмана (ул. Троцкого 25). Запись продолжается. Плата в месяц 20 руб. Красноармейцы бесплатно.

Программа:

1. Живопись и рисование углем, карандашом, пастелью и красками.

2. Скульптура.

3. История искусств, анатомия, перспектива”.

26 марта Отдел народного просвещения объявляет конкурс на декорации:

1. Специально для пьес: “Царь Голод”, “Гроза”, “Оле Лукойе”.

2. На общие темы: улицы уездного города, времен Островского, улицы фабричного центра, фламандская улица, деревня, средневековая улица.

3. Пейзажные: лес, парк, горный вид и т.д.

4. Архитектура: внутренний стиль.

5. Павильоны: жилище рабочего русского и иностранного.

6. Павильоны 20-х, 40-х, 60-х г.г. и т.д.

Эскизы предоставить не позже 1 Мая в отд. нар. просв. Ленина, №З.

Премии от 300 до 6000 рублей.

Я не имел возможности и не задавался целью осветить культурную жизнь Курска 1919 года на документальной основе. Ссылка на публикации в газете “Волна” вполне достоверны, но не должны рассматриваться как результат систематического исследования и естественно не воссоздают полные картину этого богатого событиями периода в культурной жизни города. В то же время просмотр местной прессы (к сожалению далеко не полной) позволили мне проконтролировать свою память и восстановить хотя бы отдельные факты из деятельности курских художников, которой собственна и посвящена эта работа.

“Помещение Эртмана” по ул. Троцкого 25, упомянутое в объявлении от 8 февраля сохранилось до настоящего времени. Это дом на углу ул. Дзержинского и Сосновской. В 1919 г. его окна нижнего этажа, своими зеркальными витринами, привлекли внимание художников, устроивших там студию. Но можно предполагать, что материальные возможности организаторов, вряд ли соответствовали задуманному. Пастель!! Краски!? Где их было взять. И полукоммерческий характер студии, вряд ли соответствовал духу эпохи. Во всяком случае - факт, что уже в апреле того-же года в этой витрине “Дома Эртмана” появился лист серой бумаги с весьма искусно, но не грамотно сочиненным объявлением:

“Красноармейская Художественная Студудия”

Что же касается студии губернского дома просвещения, то ни в “Волне”, ни в моей памяти не осталось никаких следов. Впрочем, такая скоротечность была уже в духе эпохи. Бесконечные культкомиссии, музсекции, подотделы росли как грибы. В то же время в Курске существовало не менее шести клубов: им. Ленина, Третьего воздухоплавательного дивизиона, Красноармейский им. Розы Люксембург, Гарнизонный, Железнодорожный и целый сонм разных секций и подсекций. В 1920 году “Волну” сменила “Курская Правда” и вскоре дважды объявила о перерегистрации клубов, предупредив, что не прошедшие регистрацию будут считаться нелегальными.

Два ученика первой ступени школы №20, я и мой товарищ Толя Письменный, давно решили посвятить себя живописи. Рисовали мы все свободное время. Бродя по городу в поисках натуры, мы набрели на объявление “Красноармейской художественной студии”. Преодолев робость, мы переступили порог и вошли в комнату. Несколько молодых людей, старательно рисовали на серой оберточной бумаге углем с гипсовых слепков. Руку, такую же стопу, кисть с зажатым между пальцами бруском, и... нос непомерной величины! В стороне от других стоял перед мольбертом юноша в гимназической куртке смело набрасывающий контуры висящей перед ним маски Люция Вера

Без долгах разговоров нас снабдили бумагой и углем и предложили изобразить пресловутые “геометрические фигуры”. К счастью нам уже были известны основы перспективы после школьных уроков Сергея Иосифовича Красникова, и посему мы через два дня справились с фигурами. Были признаны полноправными членами студии. Наш авторитет еще больше укрепился после того, как Толя с невинным видом спросил: “А что значит “студудия’?”. Автором объявления оказался художник Абрамов, малорослый молодой человек в грубых солдатских блинках, с обмотками на кривых ножках - очень милый и остроумный человек. Нужно было видеть с какой экспрессией, он вскочил на подоконник и, сорвав свой неудачный опус, поносил себя самыми последними словами!

Студия просуществовала недолго, вероятно до середины, или до конца мая 1919-го года. К сожалению, я не встречал позже никого из ее участников и не помню их имен (я имею ввиду красноармейцев). Из “гражданских”, кроме нас с Толей, там занимались Николай Костыгов и Воробьев, мальчик нашего возраста, обладавший настоящим этюдником!

Кроме Абрамова, о котором я уже говорил, в студии был второй преподаватель, кажется Воронин. Он, в противоположность Абрамову, меньше говорил, а чаще садился рядом с учеником и правил его рисунок. Вероятно они не были курянами и покинули город вместе с войсковой частью.

Однако один из них, а может быть и оба выставили эскизы к декорациям по конкурсу , о котором я говорил выше. Выставка была в ныне снесенном лабазе на Георгиевской площади. Из небольшого числа выставленных там работ, мне запомнились лишь эскизы к “Царю Голоду” Л. Андреева, выполненных акварелью, или гуашью. Эти же эскизы (может быть переработанные А. Еськовым) фигурировали позже на первой выставке курских художников в 1926 году. Я так и не узнал, какой войсковой части принадлежала эта студия, возможно Красноармейскому клубу им. Розы Люксембург.

Ул. Веселая. Дом №6 — третий слева.
Фото А. Говорова.

В доме №6 по Веселой улице, жил художник Михаил Николаевич Якименко-Забута. В большой, со вкусом обставленной квартире он не “держал” официальной студии, но принимал учеников, плативших ему, главным образом искренней признательностью и лишь от случая к случаю, фунтом пшена и котелком картошки, дарами обывательских огородов и товарообмена между городом и деревней. Михаил Николаевич, учитель рисования Кутузовского реального училища, считался наиболее модным художником Курска и был принят в обществе. Он являл весьма колоритную фигуру! Плотный шатен свыше среднего роста, с гладко выбритым “актерским” лицом с внимательными карими глазами, с в меру подстриженными волосами, разделенными прямым пробором. Очень характерными были его плавные жесты, крупных, но изящных рук. Даже в то тяжелое время Михаил Николаевич был всегда элегантно одет, носил трость с костяным набалдашником, серую фетровую шляпу и резко выделялся своим видом, среди фантастически одетой публики годов военного коммунизма.

При этом он был человеком большой души, хотя его “барский” вид и элегантность в те годы многих настораживали. Мы с Анатолием Письменным в поисках учителей случайно попали к нему на Веселую в июле 1919 г. Там уже занималась Милочка Харченко дочь врача, реалист Николай Львовский, тоже лет шестнадцати и Шура Еськов, чуть постарше.

Большая комната, залитая солнцем, была сплоить увешена пейзажами, портретами, натюрмортами. Выделялись большие полотна маслом: “Цыганский табор” и “Рыбачьъи суда на батумском взморье”, а так же пастельный портрет полуобнаженной натурщицы, в котором узнавалась хозяйка дома, жена художника Зоя Владимировна, изящная молодая шатенка.

Обычно возлежа на турецком диване, она искусно командовала мужским населением квартиры: мужем, учениками и сыном, избалованным мальчиком лет шести. Мы с Толей, по малолетству и по серости не были зачислены в ее свиту. В противоположность демократизму Красноармейской студии нас здесь подавлял “хороший тон”, который господствовал и ценился.

Михаил Николаевич уделял ученикам много внимания. Изобретал сложные натюрморты, учил технике рисунка и живописи. По его совету каждый обзавелся альбомом и при всяком случае делал наброски. Главным достоинством Михаила Николаевича, как педагога, было умение доходчиво объяснять сложные процессы творчества без упрощений. Рисуя в воздухе большим пальцем левой руки фигуры он говорил о цвете и свете, о воздушной перспективе, о технике рисунка, о необходимости логически мыслить, работая кистью или карандашом.

“В природе нет черного цвета. Пожалуй лишь черный бархат, хорошо поглощающий свет, кажется абсолютно черным...

...Вы рисуете человека сидящего на стуле. Смотрите: ведь только так, а не иначе должны ложиться складки на его пиджаке”

Он учил видеть, что тени на снегу могут быть голубыми, фиолетовыми, но никак не серыми, угадывать под складками платья стройные формы женского тела, а под грубым голенищем сапога энергичное движение мускулов, учил видеть мир глазами художника

Есть в Курске ряд параллельных улиц спускающихся от ул. Ленина в сторону слободы Казацкой: Гоголевская, Садовая, Чикинская (ныне Ватутина), Золотая. Пройдитесь ясным февральским вечером по одной из этих улиц и Вы будете подавлены величием света, красотой мира Темные силуэты деревьев и дальних строений по берегу Кура, Вам покажутся древними памятниками, или фантастическими предвестниками космической эры, но никак не тем, что они есть! Во всяком случае такую картину я в свои двенадцать лет увидел гуляя с учителем моим Михаилом Николаевичем Якименко-Забугой в 1919 году!

По моему мнению самым талантливым учеником у Забуги был Саша Еськов. Незадолго перед этим из этой студии на Веселой улице ушел в самостоятельную жизнь другой Саша - ныне знаменитый Александр Дейнека. Еськов жил у Забуги на правах не то нахлебника, не то приемыша. И хотя Забуга хотел видеть в Caше преемника Дейнеки, но ему за мольбертом редко приходилось сидеть. Большую часть дня он составлял компанию Зое Владимировне, состязаясь в остроумии с другим учеником, - Львовским, либо бегал по поручениям очаровательной хозяйки. В то время основной способ добычи провианта был натуральный обмен. Случалось, что Михаил Николаевич, возвращался с базара с мужичком, который после недолгого торга оставлял шматок сала или десяток яиц, в обмен на приглянувшуюся ему картину. Однако такие удачи бывали редко. Иногда они с Шурой отправлялись в многодневный поход по окрестным деревням, но это бывало тоже редко. А Шура Еськов, ежедневно ходил на базар с каким-нибудь барахлом Зои Владимировны, совершая натуральный обмен.

Михаил Николаевич был оптимистом и никакие житейские невзгоды его никак не выводили из равновесия, хотя то время не располагало к оптимизму и идиллиям. С юга приближалась армия Деникина, и в городе было тревожно. В “Волне” появилось и такое объявление:

“Театральная секция О.Н.О. предписывает всем без исключения гражданам города Курска из числа сценических и театральных работников, явиться в театральную секцию, для учета и возможного использования по обслуживанию тыла и фронта Красной Армии. Уклонившиеся будут преданы суду военного трибунала. №86, от 25/4-1919 г.”

Удивительная была способность дореволюционной интеллигенции отгораживаться от жизни. Когда в доме на Веселой стала слышна канонада в сентябре 1919 года, Забуга с великолепной небрежностью бросил “Это у Прохоровки”.

Белые заняли Курск 20 сентября 1919 года. Буквально через несколько часов после вступления войск Деникина, на улицы города высыпали “бывшие” в манишках, вицмундирах всех ведомств, в том числе и просвещения. В полной парадной форме статского советника вышел бывший директор гимназии.

Очень поучительным было превращение культуртрегера, музыканта С. Фрида, ставшего редактором белогвардейской газеты: “Курские Вести”. Он сразу отмежевался от большевизма и заявил, что был вынужден бежать из Петрограда, где его преследовали как социал-революционера, он лишь в целях конспирации надел личину музыковеда. Когда в Курске повесили рабочего-чекиста Майорова-Рынц, С. Фрид об этом дал подробный отчет в своей газете на целой полосе. По слухам Фрида убили при отступлении деникинцев, но много лет спустя, будучи проездом в Иркутске, я прочел афишу о музыкальной лекции с очень знакомой манерой изложения программы. И в конце афиши прочел: Музыкальный руководитель С. Фрид.

Мой учитель Забуга не был в числе торжествующих, но как нечто само собой подразумевающееся опять видел себя учителем рисования в реальном училище и советовал нам с Толей перейти в реальное, чтобы продолжать класс рисования у него. Мы было подумывали об этом, но в одно ноябрьское утро мама вернувшись с базара сказала: - “У директорского дома грузят имущество, красные у ворот города”.

18 ноября 1919 года Курск был взят Красной Армией, а 25/11 уже вышел очередной номер “Волны”, в кагором после разных приказов по гарнизону, сообщалось о состоявшемся во “Дворце Труда” митинге “с участием трех оркестров музыки” и “втором концерте организованном коллективом коммунистов N-ского стрелкового полка”. Жизнь в городе восстанавливалась.

Вскоре М.Н. 3aбугу выселили с Веселой улицы, переселив в дом №96 по Московской улице (ныне ул Ленина). (Дом снесен в 1966 г.) Переселение не явилось трагедией даже Зое Владимировне, а мы, - ученики с энтузиазмом перетаскивали: гипсы, чучела, картины, с удовольствием устраивали студию на новом месте. К числу студийцев прибавились двоюродный брат Толи Письменного - Володя Голиков и их товарищ Лева Булай.

Положение с продовольствием было очень тяжелым, все мы почти голодали и ничего не приносили учителю. Почти прекратилась товарообменная деятельность Шуры Еськова, но однажды в квартире появилась крестьянка с веснушчатым мальчиком. Новый ученик, Петя Лавров был неуклюж, но обаятелен и остроумен. Он молниеносно размножал зимние и летние пейзажи с обязательной белой мазанкой и густым дымом из трубы, заполнявшим добрую половину неба. Случай был тяжелый и никакими педагогическими ухищрениями не удавалось, что-то изменить. “Проучившись” две недели мальчик уехал в деревню на вольные хлеба.

В квартире было адски холодно, так холодно, что влажная акварель покрывалась льдинками! Писать было невозможно. Студия подогревалась больше нашим энтузиазмом!! Но постепенно самоликвидировалась.

В июне, или июле 1920 года, в помещении летнего ресторана и биллиардной Пушкинского сада открылась художественная студия под руководством того же М.Н. Якименко-Забуга. В студию ходили: Еськов, Костыгов, Хинкес, Лебедев, Пашковский, Плехов и Львовский. Кроме Забуги, в этой студии преподавал художник Владимир Голиков. Несколько занятий по перспективе провел художник Николай Павлович Сильвестров. Здесь не было ни гипсов, ни натюрмортов. Писали маслом портрет натурщицы (я работал углем). Разрабатывали эскизы политических плакатов, эскизы декораций. Темы плакатов и декораций подсказывал М.Н. Забуга, а портретом руководил Владимир Владимирович Голиков.

Ни в одной из упомянутых мной студий не возникало разговоров о левых течениях в искусстве. Хотя художник Абрамов, кажется был одним из авторов кубических портретов в Рабочем Дворце. В студии он добросовестно штудировал с нами гипсовую натуру и разбирал тонкости техники штриховки.

В летней студии 1920 года много времени занимали теоретические споры. Педагоги в них участия не принимали, основным заводилой был Шура Еськов. Однажды он привел в студию, приехавшего на каникулы студента Харьковского художеств. училища А. Дейнеку. Его тот час же вовлекли в какой-то спор, существа которого я не помню. В конце летнего сезона студия устроила выставку ученических работ, после чего прекратила свое существование.

Зимой 1920-21 г.г. любители искусств получили в свое распоряжение дом Бужанской (по имени бывш. домовладелицы) на Ново-Преображенской улице (ныне Красноармейской), в котором была открыта: “Пролетарская студия”. Была организована музыкальная, драматическая и балетная самодеятельность. Весной появилась и художественная, вновь под руководством М.Н.Забуги. Собрались почти все его ученики: Еськов, Львовский, Голиков, Письменный, Булай, я, Федор Шуклин, Пашковский и Денисов. Комнату нам отвели маленькую, оборудования - никакого, занимались за простыми столами.

Вторым преподавателем был незаурядный пейзажист Александр Петрович Валевахин, очень скромный, приятный человек. Учили нас теории, смешиванию красок, композищии, перспективе. Выходили на Сеймский луг к слиянию его с Тускарью, где на вечерней заре ярко блестели, чьи-то красные платья. Здесь я впервые писал этюд масляными красками, подаренными мне папиным сослуживцем С.Ф. Барановым, учителем литературы.

Эта студия просуществовала недолго, до конца лета. Однако осенью 1921 года в Рабочем Дворце, при центральном Красноармейском Клубе, была организована новая студия, где все было поставлено на широкую ногу. Поместили студию в фойе концертного зала, преподавателями пригласили лучших художников Голикова, Казанского, Сильвестрова, Шуклина, часто бывал в студии и М.Н. Забуга. Заведовал студией некто - Бородкин, тоже считавший себя художником.

О всех этих людях надо-бы рассказатъ подробнее, но я их знал неодинаково и принужден ограничиться в некоторых случаях случайными воспоминаниями.

Владимиру Владимировичу Голикову было уже за сорок. Худой, горбоносый цыганского типа, сутуловатый. Ходил прихрамывая с суковатой палкой, был портретистом и его реалистические портреты в дни революционных праздников украшали стены зданий. Его манера преподавания не отличалась оригинальностью. Он не увлекал учеников общими рассуждениями, но не опускался и до молчаливой правки рисунка, а разбирал недостатки и советовал, как их исправить. Среди художников он пользовался несомненным авторитетом. У меня с ним связано одно приятное воспоминание. Периодически педагоги устраивали нечто вроде выставок наших работ, для обсуждения и оценки. После предварительного отбора, рисунки делили на две группы. Лучшие развешивались в торце, а “второсортные” на боковой стене комнаты. Моя “Бюст Антиноя”, заняла скромное место среди посредственных. Перед вынесением окончательного решения собрался весь коллектив. Студийцы толпились сзади. Педагоги обменивались вполголоса последними замечаниями. И вот, среди напряженной тишины раздался басок Владимира Владимировича: “Стоп - стоп, дорогие товарищи! Куда же вы загнали этого Антиноя? Несправедливо! Давайте ка перевесим”. И, стоявший сзади студиец Петька Алехин, ткнув меня в бок, громко подытожил: “Так! Получил звание художника и заграничную поездку... на другую стенку”

В.В. Голиков был завзятым холостяком, одевался буквально в лохмотья и, что гpexa тать, злоупотреблял спиртным. У меня нет оснований называть его неудачником, но весь его облик и образ жизни вызывал в памяти черты типичных “чеховских” интеллигентов, не нашедших достойного применения своим способностям в тяжелой обстановке старой провинциальной России.

Почти ничего не знаю я о Николае Павловиче Сильверстове. Помню лишь, что он преподавал рисование в одном из реальных училищ города: по-видимому в Городском. Николай Павлович был автором хороших натюрмортов и пейзажей. Физический недостаток - глубокая глухота, необычайная для двадцатых годов изысканность в одежде (почти всегда обязательный крахмальный воротничок) и повышенная нервозность, постоянно проскальзывающая в его поведении, создали ему репутацию чудака, хота это было, но существу, глубоко несправедливо. Петр Алехин вспоминает, что “Н.П. Селиверстов, однажды принес свои рисунки - иллюстрации к “Мертвым душам”. Все это были портреты героев поэмы. Наиболее сильное впечатление произвел образ скряги Плюшкина. Студенты молча любовались рисунками, т.к. разговаривать с художником было невозможно из-за его глухоты. В комнате было холодно, Николай Павлович был одет в огромную медвежью шубу: на голове богатая “боярская” бобровая шапка, под шубой видна белая манишка и “бабочка”. Типичный “Маэстро”. И вот во всем громоздком облачении он в порыве вдохновения, бросается к роялю и с невероятной силой, уверенностью и выразительностью исполняет нечто весьма бравурное. Все присутствующие были потрясены, совершенно глухой старик и...музыка!”

Григорий Адрианович Шуклин при первом знакомстве не оставлял ярких впечатлений. Коренастый, среднего роста с простым русским лицом, украшенным небольшой седеющей бородкой клинышком, он носил очки в металлической оправе, одевался в “бумажную” толстовку и был похож скорее, на скромною служащего или пожилого “механика” из Ямской, как называли тогда железнодорожных машинистов, живших в этой части города Пожалуй, лишь внимательный - сквозь очки взгляд, изучающий собеседника, выдавал в нем художника и педагога. Григорий Адрианович был главой большой семьи. В доме Шуклиных, на утопавшей в садах Ахтырской улице не поражало воображение обилие картин, этюдов и заготовок, плотно заполнявших комнаты, как это было в квартире - ателье Якименко-Забуги, не бросались в глаза и другие признаки профессии хозяина, но все интересы семьи, весь ее несколько патриархальной уклада стиль были, как бы овеяны атмосферой искусства Сыновья художника Федор, Василий и Алексей с детских лет рисовали и лепили; его брат Иван Адрианович - известный скульптор, автор памятника Никитину в Воронеже. Интересна и трагична судьба Ивана Адриановича. После окончания Академии Художеств, (1913 г.) он получил заграничную командировку и, волею судеб, надолго остался во Франции. Именно там он получил известность, но не нашел счастья. Он мечтал вернуться на Родину. Его однокашник по Академий^[2], деливший с ним невзгоды парижской жизни, давно выехал в Советский Союз и стал здесь одним из наиболее прославленных мастеров, обещал Шуклину свое содействие но .. .забыл о товарище. Иван Адрианович действуя самостоятельно, получил наконец Советское гражданство и визу, но буквально за день до отъезда внезапно скончался в своей одинокой квартире на побережье Бискайского залива

Внешний облик Григория Адриановича хорошо гармонировал с манерой его преподавания: спокойно, неторопливо, может быть несколько рассудочной.

Василию Разумниковичу Казанскому было, вероятно, не более тридцати пяти лет. Хорошо сложенный стройный блондин с правильными чертами открытого умного лица, он уже с первого взгляда располагал к себе сердца молодежи, а общение с ним обогащало наше художническое мировоззрение и интеллект. В судьбе многих из нас Казанский сыграл значительную роль и оставил самые светлые воспоминания. Мой товарищ по студии, теперь художник - профессионал Петр Яковлевич Алехин, по моей просьбе, написал свои воспоминания о Василии Разумниковиче.

Молодежь собравшаяся осенью 1921 года в художественной студии Рабочего Дворца получила возможность общаться с наиболее значительными художниками города Нужно ли подчеркивать, насколько это было интересно и важно? Прекрасное помещение, обилие моделей, знакомство с новыми учителями и товарищами, все это давало смешанное ощущение праздничности и, одновременно, серьезности начатого дела

Вспоминая общий стиль работы этой студии думаю, главное было в том, что наши педагоги с первых дней выступали как хорошо слаженный коллектив. Несмотря на различие дарований, темпераментов и педагогических взглядов, среди них отсутствовал дух конкуренции. Каждый из художников, несомненно, обладал достаточно яркой индивидуальностью, чтобы попытаться подчинить своему влиянию какую-то группу или хотя бы отдельных учеников, во все они сосредоточили свое внимание на решении скромной задачи - научить нас рисовать. И нужно отдать им должное, решали эту задачу' с большой любовью и настойчивостью. И, если личное обаяние В.Р. Казанского постоянно собирало вокруг него восторженных слушателей, то в области учебной жизни студии его, построенная на логике процесса - несколько суховатая, манера преподавания, хорошо уравновешивалась экспрессией В.В. Голикова и высокой требовательностью Г. А. Шуклина.

В Рабочем Дворце собрались почти все участники упомянутых прежде студий: Шура Еськов, Толя Письменный, Николай Костыгов, Миша Пашковский, Володя Голиков, Лева Булай, Сергей Денисов, профессионал Лебедев, Федор Плехов, Милочка Харченко, Сергей Шафранов. Пришло и новое пополнение: Петр Алехин, Кеша Сивков, Вася Шуклин, Миша Литвиненко, Гатилов, Калмыков, и еще ряд товарищей, фамилий которых не сохранились в памяти.

Мы жили очень интересной, насыщенной любимым трудом, жизнью. Кроме увлеченностью искусством и творческой атмосферы в самой студии нашему развитию немало способствовало так же соседство с прекрасным концертным залом, который редко пустовал

Большую аудиторию собирали лекции по истории, философии:, читавшиеся приглашенным в Курск “преподавателем Петроградского университета” Филатовым, после которых развертывались оживленные дискуссии в тесном кругу “специалистов” Среди участников дискуссий выделился Н.Н. Булгаков, преподаватель Губсовпартшколы и руководитель лекторской группы Губкома, образованной в апреле 1921 года, доктор Никитин и прподаватель - естественник Василий Иванович Попов. Это были интеллигенты - общественники, энтузиасты - просветители, очень типичные для начала двадцатых годов, фигуры.

Николай Николаевич Булгаков, желчный худой шатен с лицом аскета, длинными волосами и жиденькой козлиной бородкой, был одним из членов первого состава РЕВКОМа, образованного в Курске 29 октября (11 ноября 1917 года), обладал широкой эрудицией, исключительной памятью и острым полемическим талантом. Позже, в 1924-25 г.г., мне довелось слушать курс политэкономии, который Н.Н. Булгаков читал в Курском землеустроительном техникуме и, до сих пор он служит мне примером умения соединять глубоко научный подход к изложению этого трудного предмета с политеческой пропагандой марксизма К сожалению, память о прекрасном педагоге и политическом деятеле омрачается пристрастием его к спиртным напиткам; он выглядел почти стариком, хотя не достиг, вероятно, даже сорокалетнего предела

Доктор Никитин, плотный высокий мужчина “за пятьдесят” с “николаевскими” усами и бородой, одетый во френч полувоенного образца и высокие офицерские сапоги, был известен, как популяризатор медицинских знаний и, вообще, как деятель в области санпросвещения. В № 224 “Курской Правды” за 1921 год была напечатана его статья “Социальная медицина”; на вечере, посвященном памяти В. Г. Короленко организованном в городском театре после смерти писателя (25 декабря 1921 года), доктор выступил с личными воспоминаниями о нем.

Василий Иванович Попов был преподавателем естествоведения. На его уроках в железнодорожной школе я услышал блестящее изложение теории Дарвина. А после уроков Василий Иванович учил нас петь старые революционные студенческие песни и выводил приятным баритоном:

“По пыльной дороге телега несется!

В ней два жандарма сидя-я-ят.

Сбейте оковы. Дайте мне волю!

Я научу-у вас свободу любить!”

О Филатове можно было бы рассказывать очень много. По выражению одного из моих корреспондентов, принадлежащего к более старшей формации курян “Он пронесся над курским горизонтом, как яркая комета”. Круг его интересов был поистине необъятен.

В “Курской Правде” от 18/6-1921 г. было помещено объявление: “В саду центрального красноармейского клуба им. Ленина начал чтение цикла лекций “Религия при свете науки” преподаватель Петроградского университета т. Филатов”.

В номере от 18/10 Филатов печатает подвал: “Загадки магнетизма”. 1 октября (№242), он агитирует за открытие в Рабочем Дворце “Технического клуба”.

2 и 4 октября печатается в двух подвалах его статья “Обыватель и литература”.

5 и 7 ноября он произносит вступительное слово на вечере камерной музыки (“Курская Правда” №245 от 4/11-1921 г.)

В конце ноября возглавляет Философское общество в открывающемся Техническом клубе: и читает первую лекцию из цикла “История философии” -“Воспитание свободной личности” (№258 от 16/10-1921 г.).

Не слишком ли разнообразна тематика столичного лектора? Передо мной такого вопроса не возникало. К этому времени мне исполнилось 14 лет и я с благоговением внимал дискуссиям после его лекций, которые затягивались до позднего вечера Однажды, после лекции о Декарте в компанию спорщиков попал простак и упорно настаивал, чтоб ему разъяснили, зачем философу потребовалось привлекать мысль для доказательств собственного существования. “Ведь это же и так ясно! Я есть хочу, значит, я существую” упорно повторял он, я ушел так и нетдовлетворенный объяснениями ученых мужей.

Не менее увлекательными были лекции цикла “География и естествознание”. Их читал Б.В. Гарднер, я ничего не знаю об этом человеке, кроме того, что он был талантливым лектором и по видимому опытным путешественником.

Нас студийцев привлекали к оформлению революционных праздников. В студии появились кумач, мел, краски, т.е. все, что нужно для изготовления плакатов. Эта работа, даже давала небольшой заработок, в котором многие из нас очень нуждались.

Некоторые наши товарищи увлеклись общественно-политической деятельностью и поступили в Губсовпартшколу: Костыгов и Пашковский. Однажды в нашей студии во время занятий появилась “Комиссия” из лиц назначенных “Сверху” и не обращая на нас внимания начала обсуждать проект перепланировки “Рабочего Дворца”. И нам стало ясно, что дни нашей студии опять сочтены. Фойе возвращалось его предназначение, а рядом будет кинозал. Председателем комиссии был мой кумир философ Филатов. Студию ликвидировали несмотря на наше противодействие, а сам Филатов, куда то бесследно исчез. Но весной 1922 года в том же “Рабочем Дворце” студия вновь открылась, о чем сообщила “Курская Правда” 11 мая 1922 года От губкома новый клуб приветствовали от Горкома т. Рогов, от Губпрофсовета т. Седых, от союза работников просвещения тов. Клабуновскй. Директором клуба был назначен тов. Маргулис, а его помощником т. Лапицкий. Организатором художественной студии - Константинов, секретарь горкома партии, художник любитель, глубоко и тонко понимающий искусство. Он же был и первым подподавателем этой студии.

С весны 1922 года появились общегородские клубы, ставшие центрами культурно просветительной и политической работы. Клубы тесно связывали свою работу с задачами и проблемами культурной жизни города и всей страны.

Например, Курский военно-спортивный клуб бывший в том же “Доме Бужанской”, где раньше была наша студия, работал под знаком борьбы с буржуазным влиянием таких молодежных организаций как “Соколы” и “Бойскауты”. Летом 1920 года в Курске было 6 спортивных обществ: “Сокол”, “Херсонский клуб спорта”, спортклуб “Спартак”, Ямской клуб спорта, спорт, кружок “Сейм”, спортклуб “Кречет” (“Курская Правда” от 20/7-1920 г.). Тренерами были преподаватели спортклуба - Клочков, братья Гущины и другие почти все перешедшие из “Сокола”.

Одной из форм клубной работы были инсценировки судебных заседаний, где “судили" представителей подшлого - Николая Романова, убийц К. Либкнехта и Розы Люксембург, Тьера и представителей еврейского духовенства (16/1-1921 г. - на еврейском языке). Такие суды подходили при полных сборах и нравились публике, которая принимала участие в вынесении приговора - голосованием.

Вот сообщение “Курской Правды” об одном таком Суде:

“15 января в помещении Рабочего Дворца был устроен суд над убийцами К. Либкнехта и Р. Люксембург, под председательством т. Мохова. Обвиняемые - непосредственные участники убийства: юнкера Фогель, Ругге, Шригге и др.

Свидетели: Генерал Гофман, заводчик Крупп, баронесса фон Эберхард, Мюнценберг, Карл Радек, т. Волъдман и др.

Общественные обвинители: т. т. Рогов и Крутов, Правозаступник -Сычевский.

Приговор: “Международного революционного трибунала”, был поставлен на голосование: “За” поднялось 300 рук. (“Курская Правда” 19/1-1921 г,).

Говоря о кулътурно-просветительной работе в Курске в те годы нельзя забывать о всеобщей бедности и голодном существовании при сложной политической обстановке.

1921 год - первый год Н.Э.П.а Город постепенно оправлялся от ран гражданской войны. Начали работу кожевенный завод и паровая мельница. Оживал железнодорожный узел Загорались лампочки в домах и на улицах. Поговаривали о восстановлении трамвая, одного из первых в России, но пока не было на это средств.

Город наводняли голодающие с Поволжья, на вокзале в Ямской, толпы голодных и беспризорных детей.

В один из дней этого года на станции Курск выступил с речью, проезжавший мимо нарком здравоохранения Н.А. Семашко.

Одновременно начали появляться дельцы новой формации - непманы. Они быстро начали открывать разные артели, лавочки, кафе, закусочные и прочие заведения. В “Курской Правде” начали появляться с осени 21 года такие объявления:

Ул Ленина №1 “б”, Открыта продажа табаку и папирос по вольным ценам: оптом и в розницу, без всяких разрешений”

№ 231 6/10-21г.

Ул Ленина 5 (б. Магазин Переплетенко)

“Откыт комиссионный магазин”

ул. Ленина 25. Кафе - столовая Е.П.О.

Обед из двух блюд - 4000 руб.

Активное наступление НЭПа оказало влияние и на культуру и на искусство, а также и на моду, меняя внешность горожан. Если недавно высшим шиком считались галифе и кожанка, то теперь можно было встретить на Ленинской улице франта в брюках дудочкой, клетчатых носках и длинном пиджаке в талию.

Быстро перестроилась эстрада. Вместо политической сатиры куплетисты преподносили Бог знает что, а на улице вместо залихватского: “Цыпленка” появились:

“Спи дитя мое спокойно

Бог твой сон хранит

Твоя мама спекулянтка

По ночам не спит”.

Блатные “Бублики”, “Коломбина”, “Карапет мой бедный”, темы песен ”Толкучки”, базаров и вокзалов поглотали суровую самодеятельность 19-го, 20-го годов.

Профессиональные силы артистического мира старались шагать в ногу с жизнью. В том же 21 году открылось сразу два эстрадных театра.

Даже светлое дело помощи голодающим Поволжья принимало подчас, довольно неожиданные формы. Так, например, 16 октября 21 г. в Рабочем Дворце, была устроена грандиозная Лотерея Аллегри с выигрышем, коровы, телки, двух поросят, сажени торфу и т. д.

стоимость билета 2000 руб. За вход 500 руб.

вечером танцы - 2000 руб.

Для сравнения скажу, что пуд муки на базаре стоил 80000 тыс. рублей.

Но, несмотря на талантливую роспись подвала ТЕРЕВСАТа А Дейнекой и Казанским, этот театр был через месяц закрыл “ВВИДУ НЕСООТВЕТСТВИЯ своему назначению” (К.П. от 17/9-21 г.)

А наша студия продолжала существовать, следуя строгому курсу академического реализма. Материальные возможности немного улучшились. Благодаря Константинову получили бумагу, уголь итальянский карандаш и сангину. М.Н. Забуга продолжал нас учить технике рисунка, а мы старались. Начал выделяться Толя Письменный, очень работоспособный, беззаветно преданный искусству. Старательны были и Шура Еськов и Янышинов. Шура Еськов кроме того обладая довольно “дубовым” басом, пытался петь романсы. Он же участвовал в драматическом кружке и даже пытался стать гипнотизером!! Но из этой затеи, конечно, ничего не получилось.

Опасность пришла извне. Кто-то в “Верхах”, решил ликвидировать общегородской “Пролетарский Клуб” и передать здание Рабочего Дворца клубу Железнодорожников. Новым хозяевам художники были не ко двору, и осенью 1922 года нас распустили... Почти одновременно с нами был ликвидирован Музей Искусств, который собрав к себе много предметов искусства из пригородных помещичьих усадеб, кочевал несколько раз по разным помещениям и наконец к зиме 22-23 годов в беспорядке поместил все эта экспонаты в здании б. мужской гимназии, рядом с Рабочим Дворцом. В этих комнатах и коридоре осенью 1922 года мы вновь возродились под началом Губпрофобра, с тем же М.Н. Забугой во главе, с тем же составом студийцев и преподавателей. Из музейных экспонатов выбирали модели, для копирования и совершенствовали свое мастерство. Хранителем музея был поляк Фердинанд Францевич, который нам охотно позировал и все мы с него написали не по одному портрету под его рассказы об искусстве. Фамилию его никто не знал, просто старый Фердинанд.

Здание не отапливалось и занятая были трудными. Все же мы выдержали до марта 1923 года, а потом все распалось. Лишь в 1926 году мы, кое-кто, встретились на выставке Курских художников (первой после Революции), где выставили впервые свои работы Еськов, Щуклин, Письменный, Сивков.

В 1928 году все произведения искусства поместили в закрытый к тому времени Сергиевский собор, где собранием этим ведал профессиональный художник - Лихин, приехавший из Суджи.

В заключении скажу немного о судьбе своих товарищей по студии: Анатолий Григорьевич Письменный, после окончания Промышленно -экономического техникума работал бухгалтером, но не оставлял живопись, писал пейзажи с окрестностей города, а с середины тридцатых годов начал работать копиистом в мастерских худфонда. Копировал портреты Сталина, “Мишек” Шишкина, “Охотников” и прочий ширпотреб распространявшийся по всей Руси Великой. Потом был членом правления товарищества художников, был призван в Армию в 1941 году и погиб в марте 1945 года. Василий Шуклин преподавал в Курске рисование, воевал, был ранен, вернулся в Курск и преподавал рисование в Курском Педучилище. С 1965 года на пенсии. Является знатоком истории живописи в Курске и готов всегда дать справку по любому вопросу, касающегося живописи. Шура Еськов работал в Курске. Кем? Не знаю, но знаю, что умер во время окупации. Иннокентий Сивков был директором, типографии в Ленинграде, а потом главным инженером управления Госзнака. С 1969 года на пенсии, Николай Львовский - художник на В.Д.Н.Х. Николай Яньшинов^[3] иллюстратор - палеонтолог, сотрудничает по реконструкции ископаемых животных и растений. Гатилов работал в Курске, погиб на войне. Володя Голиков, закончил математический факультет Воронежского Университета, стал впоследствии профессором в Новосибирске, Донецке. Перед уходом на пенсию заведовал кафедрой в Курском Пединституте.

1969 год. Москва.

Комментарии:

Автор воспоминаний, пытаясь, быть точным и объективным, привлек к ним и документальные материалы курских газет, что делает их не такими субъективными, как часто бывает у других мемуаристов Однако и он допускает неточности, которые мы приводим ниже

1. Автор ошибается .Двух колокольные соборы в России не были редкостью, например, в Подмосковье (имение Троицкое - Кайнарджи), в Сибири и, наконец, Александра Невского Лавра в Петербурге. Роспись осуществлена академикам живописи Борги, а не Васнецовым

2. По сообщению В.Р Шуклина содействие И.А. Шуклину в его стремлении вернуться на родину обещал С.Т. Коненков, но он по каким-то причинам так и не исполнил своего обещания

3. Н. А. Яньшиков сотрудничал и дружил с известным палеонтологам и писателем Иваном Антоновичем Ефремовым

Статья в сборнике: КУРСКИЕ МЕМУАРЫ. Научно-исторический журнал № 1, 2002 г. стр.22-39