автор: С. П. Щавелев

IX. СТЕПЕНЬ И ТЕМПЫ ХРИСТИАНИЗАЦИИ ЮГО-ВОСТОКА РУСИ

Постройка настоящего христианского храма - это вершина более или менее длительного пути, пройденного язычниками той или другой местности к новой вере. Начало этого пути может быть отмечено присутствием там отдельных символов личного благочестия - прежде всего амулетов-оберегов неязыческого облика и материальными следами соответствующего культа, прежде всего - заупокойного (археологически наиболее долговечного).

Действительно, идейное влияние христианства среди восточноевропейских язычников обнаруживается впервые именно по эволюции погребального обряда. На рубеже X-XI вв. трупосожжения здесь постепенно заменяются трупоположением в подкурганных ямах, гробовищах. К началу XI в. в узловых центрах "русификации" северянского Посеймья (вроде Липинского комплекса роменско-русских памятников на Сейме), а к началу XII в. и в самых отдалённых углах территории летописных северян (типа комплекса поселений у с. Гочева на Верхнем Псле) наряду с курганами появляются могильники уже вполне христианские - безынвентарные и бескурганные [Стародубцев Г.Ю., 1996, с. 91]. Их открытие позволяет преодолеть кабинетные представления о том, что якобы "вплоть до XIV века в разных частях Руси хоронили умерших по разнообразным старым языческим обрядам, по христианскому - преимущественно князей, знать, служителей церкви..." [Кучкин В.А., 2002, с. 7]; будто бы поначалу "русская церковь была ещё очень далека от русской деревни" [Рыбаков Б.А., 1988, с. 111]. Параллелизм курганно-языческих и образцово-христианских кварталов на кладбищах рядовых, окраинных городов домонгольской Руси демонстрирует более сложный в конфессиональном плане состав их населения.

Одни авторы (Б.А. Рыбаков, а вслед за ним В.В. Седов, А.П. Моця, А.А. Фролов и др.) отрицают христианское влияние на процесс замены кремации на ингумацию, курганов с богатым инвентарём - на безынвентарные погребения в гробах. У этой точки зрения отсутствует сколько-нибудь внятная аргументация, зато подозревается сугубо идеологическая подоплека - в советской науке требовалось принизить роль христианской церкви в истории культуры. Другие авторы (начиная с А.А. Спицына) не только признают такое влияние, но и рассматривают сам курган как переходную форму погребального сооружения, возникшую у славян под влиянием стихийной христианизации [Мусин А.Е., 2000]. Как известно и по письменным, и по археологическим источникам, восточноевропейское население не было изолировано от соседних держав и потому должно было знать о порядках, господствовавших в странах победившего христианства. Если в двух соседних странах господствуют два принципиально разных похоронных обряда, а затем постепенно один обряд переходит на соседнюю территорию и вытесняет тамошний, ничем другим, кроме культурного заимствования этого не объяснить. Так случилось с христианскими кладбищами, шагнувшими с Запада и Юга Европы на её Восток на рубеже I и II тыс.

Поддержав вторую из вышеизложенных точек зрения на победу ингумации над кремацией, выскажу сомнение относительно темпов этой победы. Христианизирующий взгляд на славянский курган, пусть небольшого размера, даже сооруженный на излёте язычества, в свою очередь представляется голословным преувеличением - слишком противоречит весь антураж "курганных жителей" канонам новой веры. Судя по тому, что в Посеймье первые славянские курганы появляются в VII в. н. э. в рамках колочинской культуры и развивается курганная обрядность до XII по крайней мере в., что в конце концов курганные части здешних кладбищ какое-то время сосуществуют с бескурганными, точнее будет предположить, что в курганах хоронились всё-таки язычники. Однако и они со временем испытывали всё большее влияние христианской культуры. Её торжество на повседневном уровне наступает в регионе только после повсеместного распространения обряда безынвентарной ингумации (ориентировочно со второй половины XII - XIII вв.).

Главным символом христианства является изображение креста. О первых христианских веяниях в северянской глубинке свидетельствуют находки бронзовых крестиков в жилых постройках-землянках роменского времени на поселении Переверзево-2 на р. Тускари [Узянов А.А., 1980-1987]. Перед нами ещё одно свидетельство политогенеза в роменском (северянском) социуме, вплотную подходившего к стадии ранней государственности. Принятие той или иной из развитых религий на рубеже I-II тыс. в Европе, включая Восточную, выступало необходимым условием международной суверенности и, одновременно, имперского покровительства то ли исламского халифата, то ли иудейского каганата, то ли православной Византии, то ли папского престола и его сателлитов-королевств.

От крестообразных амулетов и знаков, нередких ещё среди язычников, первыми археологически отличимы тельные кресты с распятием. Они относятся к числу самых ранних для Восточной Европы и представляют собой наглядную проповедь новой веры ("Образ для неграмотного всё равно, что книга для грамотного", говорил византийский богослов Иоанн Дамаскин). Такого рода украшения чаще всего встречаются на Севере, в особенности в Скандинавии, где, как видно, и располагались первоначально центры их производства.

На Курской земле обнаружено два таких креста. Первый находился в кургане № 37 Гочевского некрополя (по счёту автора раскопок Д.Я. Самоквасова) на останках девочки, похороненной вместе с женщиной. Судя по отсутствию у погребённого в упомянутом кургане ребенка железного ножика, отмечавшего инициационную возрастную грань у древнерусских девочек [Алексеева Т.И., 1993, с. 13], ей на момент кончины не было и 10 лет. Наличие у неё нательного креста может свидетельствовать о ее крещении по желанию кого-то из взрослых членов семьи.

На этом тельнике (рис. II, 1) заметны: поникшая влево (от зрителя) голова Христа; его ладони, пробитые гвоздями с круглыми шляпками, с чётко намеченными пальцами; складки одежды на её рукавах и подоле; грудь перекрещена перевязью; а такая деталь, как распахнутые снизу остроугольные фалды одежды на подвеске из Гочева повторяет аналогичную находку на Ильинском раскопе Новгорода, которая по стратиграфии датируется 30-40-ми гг. XI в. и в свою очередь атрибутируется в качестве скандинавского изделия [Седова М.В., 1981, с. 49]. Н.Г. Недошивина [1990, с. 104] датировала такие кресты второй половиной XI в., отмечая единичные случаи более ранних (конца X - первой половины XI в.) их находок. Что касается гочевского образца, то он скорее всего относится именно ко второй половине этого периода. Ведь его юная обладательница вдобавок украшена сокращённым (символическим) ожерельем, где из 5 бусин 3 сердоликовые бипирамидальные. А их бытование начинается у славян в XI в.; наибольшее количество их находок приходится на вторую половину XI-XII вв. О том же времени говорят и остальные украшения из этого парного захоронения.

Вторая здешняя находка явно архаичного креста с распятием сделана в 1996 г. при раскопках Липинского селища под Курском экспедицией О.Н. Енуковой. По внешнему впечатлению этот крест (рис. II, 2) схож со вторым (огрублённым, как видно уже русской работы) вариантом такого рода крестовидных подвесок согласно классификации Н.Г. Недошивиной ¹. Этот вид, сохраняя общую форму изделий такого типа и характер композиции распятия, отличается большей обобщённостью образа Спасителя: голова его смотрит прямо на зрителя; ладони без проработки деталей; полы одежды сомкнуты; ступни ног сведены. Причем крест из Липина содержит и отличия от большинства аналогичных экземпляров; он вообще не такой огрубленный, как они (более поздний? XII в.? обстоятельства находки, к сожалению, затрудняют ее стратиграфическую датировку).

Ту же функцию наглядной проповеди основного символа новой веры нес на себе костяной крест с графическим изображением распятия, к сожалению, почти стёршимся (из подъёмного материала А.Н. Апалькова на поселении-1 Ратского археологического комплекса под Курском; рис. II, 3); не исключено - местной работы, выполненной в подражание только что названным привозным тельникам.

Образцы другого типа нательных крестов северного происхождения, восходящие к византийскому прототипу, - с выемчатой эмалью (рис. II, 9, 13) найдены там же, что и предыдущая реликвия, - на Рати. Оттуда же происходят тельники остальных древнерусских типов: с изображением процветшего креста (рис. II, 7) (такие по византийскому прототипу изготавливались в Новгороде и других центрах Северо-Запада Руси); проволочный (рис. II, 10); двухлопастноконечные, один с концами подтреугольной формы (рис. II, 11); энколпион (рис. II, 4) - крест-складень для хранения частиц святых реликвий (дата большинства - XI - первая половина XII вв.), с грубым изображением опять-таки распятия.

Бронзовый настенный крест-распятие (с гвоздями, т.е. крепившийся на стену или престол церкви), раскопан на Липинском городище экспедицией П.И. Засурцева.

Ещё одна "подвеска ... в виде медного, слегка выпуклого и довольно толстого креста с закруглёнными концами и круглыми посреди их отверстиями" имеется в кургане (начала XI в.?) с трупосожжением на месте насыпи из гочевских раскопок В.Н. Глазова.

В Липине же среди подъёмного материала имеются так называемые "корсунчики" (рис. II, 5, 6; нижний - фрагмент) - тельники из цветного мрамора, добывавшегося в крымской Корсуни, - колыбели русского христианства. Должно быть в силу этого своего происхождения, данные изделия ценились на Руси явно выше номинальной стоимости их материала. Например, "корсунчик" из клада начала XIII в. с Княжьей горы на Черкасщине (летописный город Родня?) был оправлен в золото и соседствовал в составе клада с обширным набором золотых и серебряных украшений боярско-княжеского ранга [Черненко Е.Е., 2002, с. 112].

Типологически схожи с корсунскими кресты из черноватого сланца (агальматолита). Один из них найден автором на пашне поселения-I Ратского археологического комплекса (Рис. II, 14).

Те и другие изделия из камня начали поступать к обитателям Восточной Европы уже в X в.

Кроме нательных крестов, о первом знакомстве с новой верой говорят такие её символы, как подвесные иконки-литики, в свою очередь встреченные в массиве сугубо языческих украшений северян. В № 14 из раскопанных П.С. Рыковым гочевских курганов в составе ожерелья находились "три образка круглых Б.[ожьей] М.[атери] Знамения" ². В это же ожерелье входил "медальон с изображением креста (корсунского [т.е. прямоконечного] типа)"; а также "лунница весьма изящного вида с концами в форме трёх лепестков" (крестовключённая?). Похожие на вышеописанные, круглые привески с изображением креста содержали: курган № 8 из тех его раскопок; а "менее массивные" - № 27, "несколько иной формы" - № 23.

Не менее яркой иллюстрацией того же своеобразного биритуализма, языческо-христианского двоеверия служит гочевский же курган № 21 (ингумация в насыпи) из раскопок В.Н. Глазова. В нем была похоронена зажиточная северянка в полном языческом уборе: "восемь височных колец малой и средней величины, частью плохого серебра, частью медных; ... [одно из которых] вывито [из] завитков концентрической спирали ...; ожерелье, состоявшее из 27 сердоликовых и многих стеклянных позолоченных бус, среди коих в виде привесок было четыре лунницы и три круглых медных литых образка с ушками (кажется, Св. Николай угодник и Пантелеймон?)" [Глазов В.Н., 1915, л. 9 об.-10] (погребение XII в.).

Кроме этих подвесных иконок, в гочевских курганах были найдены ещё три образка, на сей раз Знамения Божьей Матери [Рыков П.С., 1912, л. 43].

А в кургане № 85, в ещё более богатом уборе погребённой там в подкурганной яме женщины, выделяются "пять литых образков, из коих один с изображением Св. Георгия, а остальные четыре с иконой Божией Матери (Знамения или Оранты)".

Судя, в частности, по наличию в составе соответствующих ожерелий лунниц "крупных с зернью" (т.е. ложнозернистых) прорезных; а также по наличию "продолговатых гранчатых" (по В.Н. Глазову) из сердолика, т.е. скорее всего призматических и золотостеклянных бус) оба погребения относятся к концу XI или же к началу XII в.

В кургане № 27 ожерелье на останках молодой женщины ("тонкий череп") включало в себя "12 малых лунниц и 8 [медных] крестиков херсонского типа, разделённых группами мелких желтых бус по 5-6 штук". По сочетанию узкорогих (?) лунниц и бус-лимонок (?) погребение можно датировать рубежом X-XI вв.

Как предполагают специалисты по церковной археологии, такого рода металлические иконки-миниатюры появляются на Руси несколько позднее первых крестообразных подвесок, не ранее XII в. Они были обычно связаны с храмовыми праздниками тех мест, где жили их обладатели. Например, образки с изображением Успения Богоматери распространены во Владимирской земле потому, что этому празднику были посвящены древнейшие соборы в Суздале (построен-ный Владимиром Мономахом по образцу Успенской церкви Киево-Печерского монастыря) и во Владимире (Успенский собор 1158-1161 гг. постройки). Наличие среди названных курских литиков повсеместно наиболее чтимых среди христианских святых заступников - Св. Николая, Св. Пантелеймона и Св. Георгия вполне понятно. Что касается сразу трёх серий (общим числом десять штук) образков с изображением Знамения Божьей матери, то подобная популярность именно этого иконографического сюжета наводит на мысль о том, что главная впоследствии икона Курского края - Коренная появилась на свет божий не случайно, а продолжая уже сложившуюся традицию особого почитания соответствующего праздника в междуречье Сейма и Псла. Должно быть, главный храм летописного Курска изначально был построен как Знаменский. Это своего рода открытие, и его возможно дополнительно аргументировать, правда, косвенными сообращениями.

Высказанное предположение косвенно подтверждается указанием на особую популярность данного сюжета в тех центрах Руси, которые, судя по всему, оказали на становление летописного Курска наибольшее влияние. Во-первых, это одно из центральных изображений Софии Киевской - Богоматери Оранты, прозванной "Нерушимой стеной". Для пограничного Курска, посылаемых туда из Киева наместников это был подходящий девиз. Другим районом особого почитания образа Богоматери "Знамение" выступала Новгородская земля. Соответствующая икона защищала Новгород в 1170 г. при его осаде Андреем Боголюбским. А с Северо-Западом, особенно Новгородчиной у раннего Курска на Куре прослеживаются устойчивые и разнообразные связи, начиная с самого названия города [Щавелёв С.П., 1997; 2001].

Неоднократное повторение одного и того же амулета, хотя и сугубо христианского содержания, совершалось в духе обережной магии язычников. По нескольку одинаковых иконок в Византии носили до периода иконоборчества (т.е. до VIII в.). Утрированное иконопочитание на переломе от античности к средневековью объясняется историками "падением культуры, грамотности, когда "зримый образ" божества начинал играть всё большую роль в христианском воспитании, росло представление о прямой и непосредственной его связи с архетипом. ... Расстававшимся с язычеством поселенцам - новому населению империи - через него же было легче приобщаться к новой религии" [Курбатов Г.Л., 1984, с. 83]. Это наблюдение в синхро-стадиальном порядке распространимо на вышеотмеченные наборы раннехристианских подвесок у северян. Так что серии крестиков и образков святых у обитательниц Посеймья демонстрируют "новорожденность" их веры в символы этой религии и, скорее всего, её северное происхождение здесь. Именно норманны, прежде чем попасть в состав "руси", нередко посещали Византию и знакомились там с христианской обрядностью.

Наличие христианских символов не самих по себе, а в составе парадного убора языческих времён, объяснимо первичным "двоеверием" местного населения. Напрашивается вывод, что подобные наборы отвечают прижизненному облику их обладательниц. Но не исключено, что раннехристианские амулеты включались в состав ожерелий только при погребении. А в этом последнем случае опять-таки не ясно: то ли отдельные христиане среди провожавших покойницу в последний путь добавляли кресты или иконки к ее парадному убору; то ли, напротив, язычники полагали недопустимым отправить родственницу в загробный мир одетой не в соответствии с её земным статусом, и прибавляли к её христианским амулетам свои "племенные" украшения. Как бы там ни было, вряд ли функция этих крестов и иконок была чисто декоративной. Сочетание нескольких христианских и нескольких языческих амулетов в одном комплекте функционально совпадает с такими же двойственными в идейном смысле украшениями, как крестовключённые лунницы (рис. II, 15, 17) или же известные медальоны-змеевики.

Среди склонных к новой вере обитателей Посеймья имелись как аборигены-северяне, так и новопоселенцы - носители общерусской культуры. Первые упокоены в распространённых здесь типах курганных могил. Присутствие вторых - представителей дружинно-административной "руси" выдают особые - камерные захоронения в Гочеве и Липине [Щавелёв А.С., 2002]; явно северные - прибалтийские, скандинавские амулеты, происходящие с курских памятников археологии (рис. I, 1, 2, 3, 4) [Щавелёв С.П., 1999 а]. Амулеты ведь такая вещь, которая вряд ли становилась предметом торговли, обмена. Её приносил вместе с собой обладатель, понимающий семантику фетиша.

Похожие на все вышеописанные раннехристианские артефакты XI в. (например, бронзовые иконки со сценой крещения) обнаружены и на сопредельных Курску землях Днепровского Левобережья.

Весьма показательно наличие в гочевском кургане № 14 по П.С. Рыкову наряду с ранними христианскими предметами небольшого топора (такого рода "секирки малые" относились к боевому оружию). Как уже отмечалось мной выше, среди целого арсенала холодного оружия и брони в черниговской "Чёрной могиле" выделяется наконечник копья, на втулке которого при недавней реставрации в Государственном Историческом музее были обнаружены инкрустированные с обеих её сторон медной проволокой кресты [Щавелёв А.С., Каинов С.Ю., 2005].

Похожим образом было орнаментировано костяное изделие, раскопанное в Старой Ладоге, - вероятно, рукоять ножа. Изображение креста на этой вещи соседствует с рисунком так называемого "молота Тора" [Мачинский Д.А., 2004] (Северного, варяжского облика образчик "двоеверия").

"Соседство предметов культа с предметами вооружения в погребениях свидетельствует о складывании религиозной психологии части "новых христиан" как психологии "дружины господней", известной по англосаксонскому и скандинавскому эпосам. Крест и топор являлись новым функциональным изображением культуры складывающейся народности, существенным атрибутом формирующейся феодальной символики" [Мусин А.Е., 1999, с. 147]. К основательной аргументации такого вывода у данного автора стоит добавить ещё одну "оружейную" метафору, аутентичную по времени её высказывания, - из сочинений всё того же Феодосия Печерского. В одном из своих поучений, настаивая на действенном характере любви к Богу, Печерский игумен поясняет: "Трость [писало] ведь не пишет сама, если не будет пишушего, и не прославится секира без секущего" [Златоструй, 1990, с. 156]. Секира здесь - явно боевой топор (какая слава в топоре для рубки дров?).

Развитие отмеченной психологемы демонстрирует найденная на Ратском городище (фрагментированной) иконка из свинцовистого сплава с изображением святого князя, скорее всего, Св. Бориса (рис. II, 12). Прямых аналогий ей в древнерусской иконографии вроде бы не находится. В ранней, XI-XII вв. изобразительной традиции Борис и Глеб фигурировали как воины-мученики с крестом в левой руке и с мечом в правой. Ратская иконка, как видно, относится к более позднему типу соответствующих изображений, второй половины XIII - XIV вв. Тогда эти святые князья начали изображаться с крестом в правой руке (чем подчеркивалась их мученичество) и с мечом в левой (на ратском экзепляре меч вообще находится в ножнах у пояса - поднять его на безбожных оккупантов еще не пришло время). Изображения такого типа появляются именно в Южной Руси, наиболее пострадавшей от татар. Здесь функция Борисоглебского культа по за-щите православных от неверных оказалась особенно актуальной. По сравнению с современной иконографией этих святых князей у ратского образка есть сходства и различия. Почти так же, ближе к правому плечу застегнут плащ; им скрыта левая рука; на плечах не видно длинных волос (в отличие от юного, безбородого Глеба). Но необычно основное одеяние персонажа: похоже, стеганный "халат" непонятного покроя; пластинчатый доспех под ним; меч не в правой руке воина, а в ножнах у пояса, которого, тем не менее, не видно.

С христианством к славянам пришла письменность. На Большом Горнальском городище на Псле применительно ко второй половине X в. зафиксирована надпись, выполненная (на кости-астрагале) то ли греческими, то ли кириллическими буквами [Медынцева А.А., 2000, с. 245]. В ходе раскопок Липинского селища экспедицией О.Н. Енуковой в 1995 г. автор настоящего сообщения обнаружил фрагмент стенки лепного сосуда с процарапанным по сырому тесту изображением "трезубца". Если это не владельческая тамга, то, не исключено, - кириллическая буква "шта" (Рис. II, 21). Такая посуда выходит из употребления к началу XI в.

Следующий этап просвещения "семцев" описывает курская часть "Жития" Св. Феодосия Печерского, о чем уже шла речь выше применительно к образованию "богоданного отрока" и другим эпизодам чтения и письма, которые подразумеваются здесь агиографом. Этому периоду соответствуют находки писал экспедицией В.В. Енукова при раскопках курского посада. То, что изображено на рис. II, 21, довольно раннее, - второй половины XI - первой половины XII вв. ("... с лопаточкой в виде обычной закруглённой лопаты" [Медведев А.П., 1960, с. 64]).

Все отмеченные факты подтверждают заметную христианизацию прикурских поселений городского типа уже в начале древнерусского периода их существования, т.е. приблизительно к середине XI в. А обнаружение там же языческих оберегов, многие из которых явно синхронны христианским (будучи находимы на близких стратиграфически уровнях культурного слоя или в соседних погребениях), - подвесок-лунниц (рис. I, 10), в том числе совмещенных с крестом (рис. II, 15, 17); каменных подвесок трапециевидной формы (рис. I, 6 б); антропоморфного амулета из кости животного; глиняных моделей хлебцев, зерен, гончарных сосудиков малого размера и т.п. аксессуаров магической практики, указывают на активное сочетание какое-то время новой веры со старой. Примером чему может служить феодосиева родительница, без всякого пиетета, мягко говоря, относившаяся к христианству и его святыням, пока жила в Курске.

Причем в более отдалённых от Курска северянских центрах XI-XII вв. признаки христианизации, судя по археологическим данным, явно запаздывали. В том же припсельском Гочеве на громадном курганнике эволюция погребального обряда хотя и шла в отмеченное время во вроде бы христианском направлении (от трупосожжения - к трупоположению в ямах, а затем - в гробах), но упорно сочеталась с явно языческим обликом заупокойного инвентаря, пережиточными следами кремации.

Предпринятые экскурсы в церковную археологию Посеймья помогают лучше понять ту противоречивую мировоззренческую ситуацию, в которой пришлось проводить свою подвижническую линию юному Феодосию.

Приведённые нами данные позволяют заключить: процесс утверждения христианства в Курском Посеймье занял весь XI и значительную часть XII вв. Это время, должно быть, соответствует началу наступления христианства на язычество в этом "медвежьем углу" Киевской державы. Эпицентром же и инициатором христианизации житийной "страны той" выступает великокняжеский город Курск. Среди неофитов большинство составляли молодые женщины и их дети (это общая для христианизации тенденция). Индикатором вовлечения посеймских северян на культурную, а затем и политическую орбиту Руси стало появление в их среде лиц, выбирающих наряду с языческими украшениями-оберегами или же вместо них христианские реликвии. Большая часть последних первоначально имела северные формы и происхождение, что отвечает экономической и политической роли торгово-дружинно-административной "руси" на "племенных" территориях. Курские материалы подтверждают вывод, сделанный в основном по аналогичным материалам Северо-Запада: "Все раннехристианские древности на Руси имеют скандинавскую культурную вуаль" [Мусин А.Е., 2000, с. 310]. Манифестация новой веры и на юго-восточной периферии Киевской державы шла от более или менее конкретных образов (Спасителя, его крещения и распятия; Богоматери) к абстрактному выражению того же концепта - креста; через вытеснение "двоеверия" с парадного фасада на "функциональные задворки" древнерусской культуры. Для здешних северян - жертв русской экспансии - Христос сулил надежду в той ситуации, когда не спасли старые боги. А для "руси" и ее местных сотрудников христианство помогало легитимизации и служебной карьере при "новом режиме" власти - киевских князей. Хронологические рамки замены язычества христианством в качестве реально доминирующей в быту и на празднествах идеологии в провинциальной глубинке Южной Руси охватывают около двухсот лет с момента церковной реформы Владимира I.

Итак, зафиксированная "Житием" Феодосия сравнительно высокая для тогдашней Руси степень христианизации Курска и его ближайшей, по крайней мере, округи уже во второй трети XI ст., соответствует предположению о причастности христолюбивого Мстислава Владимировича к возведению данного города в ранг новой (?) столицы Посеймья в ходе окончательной ликвидации северянской автономии владыками "державы Рюриковичей".

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. И по её собственному отзыву на рисунок этого липинского креста из полевого отчета О.Н. Енуковой; пользуясь случаем, благодарю за эту любезную консультацию Наталью Германовну, а Ольгу Николаевну - за великодушно предоставленную возможность познакомиться с этой её находкой.

2. Приведу описание этого типа реликвий из описания коллекции икон Д.Я. Самоквасова: "Знамение древнее, бронзовый круглый образок, 1 ¹/₄ в продольной [плоскости]. Богоматерь с воздетыми руками, на груди посредине изображение Спасителя. Изображение рельефной византийской манеры. XIII век" [Самоквасов Д.Я., без даты, л. 26].

ОГЛАВЛЕНИЕ