автор: С. П. ЩавелевII. ИСТОРИЧЕСКОЕ "УРАВНЕНИЕ С ДВУМЯ НЕИЗВЕСТНЫМИ":
|
Не как люди, не еженедельно, |
Начать анализ литературно-исторического памятника под курским углом зрения логичнее всего с заключённой в несторовом произведении хронологии. Как ни странно, в богатой историографии этого "Жития" она осталась так и не уточнённой. Когда родился будущий святой? В каком возрасте он покинул город своих детства и юности - Курск и перебрался в Киев? Пытаясь ответить на эти, взаимосвязанные и до сих пор тёмные вопросы, приближаешься к той самой - заветной для краеведов и условной для историков дате первого упоминания имени города Курска в письменности.
Приводимые в литературе даты рождения Феодосия располагаются между 1035 и 1038 гг.1. Они никак не объясняются, сопровождаясь вопросительными знаками или осторожными оговорками "около" [См. например: Голубинский Е.Е., т. II, 1904, c. 578-579; Свердлов М.Б., 1983, с. 132; Избранные жития, 1992, с. 69; Путилов Б.Н., 1999, с. 255; др.].
Тогда как кончина "блаженного" согласно датирована ПВЛ и "Житием" - 1074 г. К сожалению, возраст этого святого - третьего по общему счёту Русской Православной церкви (после Бориса и Глеба) и первого из числа её собственных деятелей - остался нам неизвестен. Упоминаемый Устюжской летописью [ПСРЛ, т. XXXVII, с. 28, 67] 82-летний срок его жизни явно произвольно домыслен поздним, XVI в. летописцем. Эта датировка не имеет никаких соответствий в более ранних источниках, начиная с ПВЛ и "Жития" нашего святого; противоречит остальным временным вехам, расставленным самим устюжским летописцем; почти вдвое превышает среднюю продолжительность жизни мужчины в Древней Руси.
Между тем, в древнейшем, из рукописного "Успенского сборника" рубежа XII-XIII вв. списке "Жития", равно как и в старейшей, за 1406 г. - так называемой Арсеньевской редакции "Печерского патерика" находятся необходимые для требующегося расчёта временные индикаторы. А именно, там внятно сказано, что в момент кончины отца "было тогда божественному Феодосию 13 лет". А после смерти родителя мальчик "стал ещё усерднее трудиться" и предаваться аскетизму. "Так и провёл он лет двенадцать или более" [БЛДР, т. I, 1997, с. 357, 361]. Сложив 13 и 12 (с чем-то) лет, получим 25 (или несколько больше) лет курской жизни будущего святого [Похожий расчёт см.: Казанский П., 1854; Яковлев В.А., 1875, с. 37, 92].
Правда, в одной-единственной из нескольких рукописей-редакций "Жития" - сравнительно поздней, 1462 г., так называемой "второй кассиановой", уличаемой источниковедами в различных хронологических передержках [Ольшевская Л.А., 1979, с. 4], говорится всего о "двух летех или более" усиленного подвижничества на Курской земле осиротевшего в 13-летнем возрасте отрока [Патерик Киевского Печерского монастыря, 1911, с. 18]. Я склонен объяснить такой вариант опиской очередного переписчика памятника. Ошибка, должно быть, восходила к древнерусской форме написания правильной цифры -"две и десять лет или более" [Патерик Киевского Печерского монастыря, 1911, с. 145; Успенский сборник, 1971, с. 77]. Так значится и в старейшей, и во всех последующих дошедших до нас редакциях произведения, кроме пресловутой "второй кассиановой".
В старославянско-древнерусском языке (на коем написано и это "Житие"), отдельные словесные наименования цифр, напомню, имелись лишь для числительных от 1 до 10, а также 100 и 1000. Остальные числа, то же 12, назывались комбинацией этих немногих слов [Хабургаев Г.А., 1974, с. 247]. Вот спешащий или усталый писец и оставил, скорее всего, первое слово важного для нас числительного - "два", пропустив следующее за ним в оригинальном тексте - "десять".
Нельзя исключить и такого варианта искажения возраста самоопределения Феодосия в сторону его значительного омоложения, как стремление известного радетеля о славе Печерской обители - очередного её "уставника" Кассиана лишний раз подчеркнуть неординарность своего святого предшественника, рекордную юность отца-основателя Лавры.
Путаницу со сроками пребывания "божественного юноши" в Курске со стороны самого автора протографа "Жития" представить гораздо труднее. Произвольное оперирование драгоценными для верующих православных годами жизни их первоучителя противопоказано самому жанру его канонической биографии. Ведь "рассказ о человеке ведётся в этом произведении путём выделения только некоторых моментов его жизни: тех, в которых он достигает наивысшего своего самопроявления" [Лихачев Д.С., 1987, с. 45]. Пятнадцати-шестнадцати-летнего юношу нелегко представить "в точке наивысшего самопроявления". Момент поступления в монахи для будущего святого едва ли не самый главный в жизни. Поэтому автор его агиографического портрета должен был разузнать на сей счёт поточнее.
Беспримерная для житийного жанра подробность и пространность описания Нестором детства, отрочества и юности своего персонажа соответствовали его небывало для тогдашней Руси раннему и упорному служению делу Христа. Для первых после крещения страны поколений образец Феодосия под пером биографа превращался в символ божественной предопределенности христианского выбора.
С этим обстоятельством может быть связана и такая загадка данного "Жития", как имеющее очень мало аналогий в нашей церковной истории сохранение Феодосием своего крестильного имени после монашеского пострига. В лице этого человека - от самого его рождения до кончины - симбиоз Церкви и Мира выглядел предельно убедительным.
В литературе вопроса имеется и такая точка зрения, согласно которой первое, мирское имя будущего святого осталось агиографу просто неизвестным. Это предположение противоречит вышеназванным источникам сведения для составления жития. Как могла его мать не назвать крестильного имени сына своим собратьям по столичному монашеству?
Многие исследователи [например: Кубарев А.[М.], 1847; Макарий, 1856; Голубинский Е.Е., 1901; Чаговец В.А., 1901, с. 12-13; Склярук В.И., 1988; др.] почему-то испытывают особое доверие к выполненным Кассианом изводам памятника. Они предполагают, что Феодосий ушел в Киев, когда ему ещё не исполнилось 20 лет. Но даже если согласиться не с Д.И. Абрамовичем [1898; 1902], предполагавшим, что дополнения 1460, 1462 гг. в текст Патерика Кассиан внёс по собственному произволению, а с А.А. Шахматовым [1897, с. 33], подозре-вавшим использование этим "уставником" недошедших до нас источников - сугубо гипотетических Печерской летописи и "Жития Антония", - то вряд ли там могли оказаться характеристики возраста Феодосия, отличные от известных самому Нестору и обнародованных им. Тем более непонятно, почему доверяющие Кассиану авторы склонны лет на десять занижать возраст Феодосия-послушника. Им, якобы, "видно, [что] он пришел в Киев на шестнадцатом или семнадцатом году от роду - раннее вступление в жизнь было обычным" [Склярук В.И.,2 1997, с. 418]. Даже если закрыть глаза на вопиющее пренебрежение текстологией, то при таком временно?м раскладе радикально меняется вся периодизация феодосиевой биографии, в ней умножаются неразрешимые противоречия с известным по другим источникам ходом событий на Руси XI в., как я постараюсь показать ниже.
С моей точки зрения, вовсе не полтора, а два с лишним десятка лет противодействия в одиночку полуязыческой мирской среде - вот необходимо достаточный срок для физического и духовного возмужания одного из основателей русского монашества. Напротив, вообразить, что сын-первенец покинул свою овдовевшую мать вскоре после кончины её мужа, своего отца, вдумчивому читателю "Жития" было бы нелегко, как ни ссылайся на приводимые в том же произведения евангельские максимы по аналогичным поводам. Морально и практически уход Феодосия облегчался после того, как подрос его младший брат, родившийся, надо полагать, уже в Курске и способный заменить первенца их матери-вдове.
В старой историографии литературного памятника чаще всего фигурировал 23-летний возраст появившегося в Киеве Феодосия [Ларионов С.И., 1786, с. 4; Митрополит Евгений (Болховитинов), 1995, с. 318; Избранные жития, 1992, с. 69]. По всей видимости, кто-то из первых исследователей источника вычислил эту цифру путем сопоставления сохранившихся в "Житии" и Начальной летописи хронологических вех жизни святого, но он не пояснил логику своего расчёта и восстановить её сейчас вряд ли возможно. Хотя это счисление получается, на мой взгляд, ближе к истине, чем у Кассиана и его одобрителей среди современных исследователей.
До самого принятия Феодосием монашества разные персонажи "Жития" и сам его автор называют героя отроком. Не противоречит ли данное обстоятельство высчитанному выше четвертьвековому периоду его пребывания в Курске? Думается, вовсе нет. Нестор подчеркивает, что вплоть до ухода "блаженного" в Киев, "все отроки, сверстники его, издевались над ним и порицали его занятие" [БЛДР, т. I, 1997, с. 361] благотворительностью и аскезой. Отроком на Руси, как видно, в том числе из процитированного пассажа, считали и подростка на втором десятке лет, и юношу, вступившего уже в третье десятилетие жизни, если он не прошел посвящения в следующий возрастной ранг "мужа".
Возрастные представления и основанные на них социальные градации населения древней Руси отличались от современных, причём не так однозначно, как это может показаться на первый, актуалистический взгляд. В современном русском языке слово "отрок" интуитивно ассоциируется чаще всего с достаточно нежным возрастом, "между ребёнком и юношей" [СРЯ, т. II, с. 707]. Между тем, в далёком прошлом, "в славянской культурно-языковой традиции выделялись четыре основных поры, или возраста человеческой жизни, соответственно четыре стадии жизненной (мужской) силы. Подобная схема возрастных групп (классов) хорошо известна в огромном количестве традиций, в частности, в целом ряде индоевропейских. ... Так, в "Киропедии" (т. 2) Ксенофонта при описании детства Кира излагается пространственная проекция этой схемы: площадь в царской столице разделена на четыре части, которые заняты мальчиками до 16 лет, юношами от 17 до 26 лет, взрослыми мужами от 27 до 52 лет, старцами с 52 лет" [Иванов Вяч. Вс., Топоров В.Н., 1984, с. 91]. Древнерусский "отрок" в чисто хронологическом плане соответствует, пожалуй, второму из перечисленных классов - греческому "эфебу", т.е. дословно "возмужалому", каковым в древности считались юноши старшего возраста, от (но отнюдь не до!) 16-18 лет [Ксенофонт, 1977, с. 290, 7].
С отмеченным возрастным барьером были связаны производные значения интересующего нас термина в древнерусском языке. Так, летопись обычно именует отроками младших дружинников, по сути - вооружённых слуг (как сказали бы сейчас - боевиков и телохранителей) князей и бояр. К примеру, во вставной новелле ПВЛ - рассказе новгородца Гюряты Роговича - отмечается, что в долгое и опасное путешествие "в землю Югорскую" им был послан "мой отрок". Вряд ли на ответственную роль главы дальней экспедиции на Север избрали юношу моложе лет двадцати. В русском законодательстве, актовых документах XI в. содержатся многочисленные упоминания об "отроках" как помощниках вирников, старших дружинников, мостников; посаднических следователях, судебных исполнителях и т.п. должностных лицах государства или отдельных феодалов. Одним словом, речь идет о "младших (по чиновничьему статусу) помощниках", непосредственных "исполнителях "чёрной" работы в системе княжеско-боярской администрации" [Миронова В.Г., 1989, с. 67].
Похожая терминология использовалась при формировании феодально-рыцарской иерархии и на Западе Европы. Оруженосцы там именовались "юношами" до тех пор, пока не посвящались в рыцари. Такой чести сподобливались далеко не все; порой в возрасте, далёком от юношеского. Историк испанского рыцарства делает отсюда вывод о том, что использование определения "юноша" применительно к оруженосцам "следует воспринимать как не столько возрастную, сколько социальную характеристику, подчеркивающую подчиненное положение лиц этой категории в доме сеньора" [Ауров О.В., 2003, с. 59].
Таким образом, отроком изначально называли совсем не обязательно только юношу, но и любого соплеменника мужского пола, ещё не прошедшего инициаций, не женатого и тем самым не получившего еще права голоса на совете полноправных "мужей" (этимология термина "отрок": "от - речь" = немой, молчащий). По разъяснению известного филолога, отрок Древней Руси - "собственно социальный термин", он "обозначает такого члена рода, которому пока отказано в праве говорить в присутствии взрослых мужчин [так разгневанная мать, заменившая покойного мужа во главе семьи, сначала долго и больно избивала провинившегося Феодосия, а уже потом иногда с ним разговаривала, объяснялась - С.Щ.] ... Впоследствии значения этого слова разошлись: оно стало обозначать и подростка [каким мы видим Феодосия в начале его курской жизни - С.Щ.]; и дружинника, младшего [не столько по возрасту, сколько по воинской иерархии - С.Щ.] в данной дружине [каким хотели видеть родители Феодосия начало его светской карьеры - С.Щ.]; и слугу [каким Феодосий бывал в палатах курского властелина - С.Щ.]; и работника в доме [чем Феодосий тоже занимался, пока не сбежал из семьи - С.Щ.]. Социальная функция термина в данном случае для слова была определяющей, а возрастные различия наложились на него позднее" [Колесов В.В., 1986, с. 87], в Новое время. В житийно-летописные же времена для того, чтобы подчеркнуть детскость персонажа "чаще употребляется [не собственно слово "отрок", а - С.Щ.] отроча и дешта, детишт" [Львов А.С., 1975, с. 226].
Отсюда становится понятным, почему пришедшего в ветхом рубище3 в Киев и пока не принятого там ни в какую общину 25-26-летнего "блаженного" именовали там поначалу отроком. Так же называла его и мать, упорно разыскивая пропавшего из дома сына по киевским монастырям. К тому же, занижая возраст потерянного дитяти, она могла рассчитывать на большее сочувствие окружающих. Вообще матерям, тем более столь властного нрава, как феодосиева, даже повзрослевшие сыновья всё кажутся детьми. Искать сына вполне мужеского достоинства ей вряд ли бы кто помог.
Ведущий специалист по переводу и комментированию рассматриваемого памятника - О.В. Творогов в переписке со мной ставит вопрос, "на который, - по его наблюдению, - кажется, не обращали внимания исследователи. Не есть ли настойчивое именование Нестором своего повзрослевшего героя "отроком" просто искусственное, с литературными целями "омоложение" Феодосия? Пример тому "Житие Бориса и Глеба", где Глеб изображен совсем юным (это он подчёркивает в своем плаче), тогда как ему было по меньшей мере 28-29 лет, это был зрелый муж... Не может ли быть, что и в "Житии Феодосия" было бы пропущено 5-7 последних лет курской жизни святого и его приход в Киев изображен "по инерции"?" [Творогов О.В., 1992, л. 2]. Предположение вполне основательное в части литературного замысла автора "Жития", только о "пропуске 5-7 лет" из его курской части говорить не приходится. Путаница с одной из дат в одной из поздних редакций памятника не имеет отношения к структуре его текста, где все отрезки его мирской жизни отмечены и охарактеризованы более или менее равномерно.
Добавлю (вынужденно повторяясь), что похожим мотивом дополнительного возвеличивания главного героя своего Патерика с помощью его омоложения к тексте памятника мог руководствоваться и один из его редакторов Кассиан, выкинувший ради этого из произведения своих предшественников-агиогра-фов указание на примерно 10 курских лет жизни основателя Киево-Печерской обители.
Подобного уклона уже в первоначальном - несторовом жизнеописании Феодосия полностью исключить нельзя. Но и особых лакун в курском отрезке "Жития" и отражённой в нем биографии нашего героя не заметно. Ничто не мешает нам доверять реалистичности житийного портрета-первообраза, согласно которому в Киев из Курска Феодосий пришел хотя и молодым, но достаточно взрослым человеком, а вовсе не 15-16-летним подростком, как выходит у В.А. Чаговца, В.И. Склярука и некоторых других интерпретаторов текста памятника.
Новейшие исследования с помощью компьютеров частотных элементов ПВЛ, особенно летописной статьи за 1074 г., посвященной Киево-Печерскому монастырю, и "Жития Феодосия", вроде бы подтвердили их принадлежность одному автору [Русинов В.Н., 1990, с. 25; Милов Л.В., 1994, с. 59]. В связи с чем можно считать преодоленными высказывавшиеся ранее сомнения насчёт того, действительно ли киево-печерский монах Нестор, известный как автор двух агиографических сочинений, был и летописцем [Абрамович Д.И., 1902, с. 234-235; Зиборов В.К., 1995, с. 38-69]. Тем большую достоверность приобретают в наших глазах сообщаемые Нестором подробности жизни Феодосия, в том числе курского её периода. Тем более резонной становится контаминация летописной и житийной хронологии по данному сюжету.
Согласно С.М. Соловьёву, перед создателем подземной обители на киевской горе в лице пришедшего из Курска Феодосия "под видом юноши стоял муж, окреплый в борьбе, претерпевший столько тесноты в просторе, столько лишений в довольстве, что никакая теснота и никакие лишения не были для него более страшными" [Соловьёв С.М., 1987, с. 249]. Четверть века, по меньшей мере, проведённые на опасном юго-восточном пограничье новорожденной Руси, действительно закалили будущего просветителя этого государства.
Время же появления Феодосия в Киеве выяснить не так трудно. Это событие не могло произойти ранее 1051 г., когда с возведением на митрополичью кафедру берестовского пресвитера Илариона освободилась вырытая им в лесу над Днепром "малая пещерка", которую "немного дней спустя" занял вернувшийся из паломничества в Святую землю любечанин Антоний [ПВЛ, с. 205-206]. Но не позднее 1054 г., когда, с вокняжением на киевском престоле Изяслава, тот с дружиной пришел к Антонию за благословением. Эта акция прославила Антония "по всей Русской земле" и к нему в лес "собралась братия числом 12 [или 15, согласно "Житию" - С.Щ.], и ископали пещеру великую, и церковь, и кельи..." [ПВЛ, с. 206]. А как известно из "Жития" и из летописи, Феодосий стал третьим по счёту и потому полноправным сооснователем этого подземного монастыря - после самого Антония и "великоумного Никона, умудрённого черноризца", который и совершил обряд пострижения в монахи над пришельцем из Курска. Как только Феодосий добрался до настоящей монастырской жизни, "так он душу смирял всяческим воздержанием, а тело изнурял трудом и подвижничеством, ... что дивились преподобный Антоний и великий Никон его смирению... И было тогда три светила в пещере...: говорю я о преподобном Антонии, и блаженном Феодосии, и великом Никоне. [Только] они пребывали в пещере в молитвах Богу..." [БЛДР, т. I, 1997, с. 365, 369]. Остальные (около десятка) "братья" из упомянутой первой генерации печерцев скапливались тут, по всей вероятности, на протяжении следующих двух-трёх лет. Отсюда наиболее правдоподобной датой пострижения Феодосия можно считать 1052 г. (с одной стороны этой даты есть время для того, чтобы молва об отшельничестве Антония разошлась среди киевских простолюдинов - информаторов беглого отрока, а с другой - чтобы эта же молва дошла до княжеского двора).
Датировка этого события 1032 г. появляется в "Житии" после его правки Кассианом. Она ничем не обоснована. Возможная логика расчёта в данном случае гипотетически выведена А.А. Шахматовым [1897, с. 32-33], но замена цифры 5 на цифру 3 в рассматриваемой дате опять-таки гораздо больше похожа или на вульгарную описку, или на умышленную правку с литературно-идеологическими целями.
Уточнявшийся выше возраст Феодосия на момент пострижения - 25-26 примерно (но не меньше) лет - гораздо лучше согласуется с фактом относительно скорого, в 1062 г. назначением его вторым (после Варлаама) игуменом нового монастыря и с его же авторитетным, а нередко даже авторитарным командованием в нём. Число иноков под рукой Феодосия быстро выросло с 20 до 100 - значительного для монашеских коллективов размера не только на Руси, но и для самой Византии, откуда к нам шли церковно-монастырские традиции. Маловероятно, чтобы на посту рекордного для своего времени количества монахов, да ещё признанного наставника самих киевских князей мог утвердиться слишком молодой (даже по древнерусским меркам) человек.
В.И. Склярук, допускающий 25-26-летний возраст нашего героя уже к началу игуменства, сам же ссылается на строгий запрет такого рода акций православной традицией. А именно, Шестой Вселенский Константинопольский собор отдельным пунктом решил: "Правило святых и богоносных отцов наших да соблюдается и в сём: дабы во пресвитеры прежде тридцати лет не рукополагать, даже если человек и весьма достоин был, но откладывать [рукоположение] до названных лет. Ибо и Иисус Христос на тридцатом году крестился, и начал учительствовать. Подобно [этому] и в диаконы прежде двадцати пяти лет, и в диакониссы прежде сорока лет не поставлять" [Книга правил, 1893, с. 75, 141].
Эта традиция пошла от самих осноположников христианского монашества. Так, Св. Василий Великий уже в первых строках своих "правил для общежительников" подчёркивал: "Началовождём поставляется избранный из прочих братий, - благоустроенный во всем поведении, при принятии во внимание и лет его жизни. Ибо в естестве человеческом что старее, то и почтеннее..."; учитывая при этом, конечно, "по седине ли его нрав" [ДИУ, с. 276-277]. Седина на третьем десятке лет жизни - редкое исключение из правила. Оснований для исключения из монастырского канона в случае с Феодосием никаких не видится. 36-37-летний, по моему расчёту, мужчина в ипостаси неформального лидера государственной церкви выглядит куда убедительнее.
Учтём и такой событийный штрих. При первом знакомстве с недавним курянином Антоний отозвался о нем дословно так: "А ты, как мне думается, ещё молод..." [Изборник, 1969, с. 103]. Задумываться, молод ли 16-летний мальчик (по версии В.И. Склярука и примкнувшего к нему в этом вопросе О.В. Творогова, таким Феодосий сбежал в Киев), умудрённый старец вряд ли бы стал.
Ко всему прочему, характеристика человека как "юного", "молодого" во все времена оставалась довольно относительной. Она, в особенности, зависит обычно от возраста того, кто подобную характеристику даёт. Пожилые люди чаще всего склонны считать юными тех, кто может показаться вполне взрослым, даже старым ребёнку. Так и Антоний, сам находясь на краю могилы по годам, вполне способен был зачислить в "отроки" достаточно взрослого по усреднённым меркам, но куда более молодого, чем он сам, мужчину.
И то, если не считать данный эпизод одним из двух или трёх агиографических клише, допущенных Нестором в биографии своего героя. По наблюдениям весьма искушенного в сопоставлении житийных произведений автора, "вся картина прихода юного Феодосия в пещеру к Антонию ... списана дословно из жития Св. Саввы Освященного..." [Федотов Г.П., 1997, с. 49].
Попутно замечу, что приведённая только что редакция перевода толкуемого фрагмента "Жития" на современный русский язык выглядит куда точнее позднейшего варианта, предложенного тем же переводчиком - О.В. Твороговым ("А ты ещё молод и, думается мне, не сможешь...") уже под влиянием версии В.И. Склярука, занижающей возраст печерского неофита [Склярук В.И., 1988, с. 320-323; БЛДР, т. I, 1997, с. 365].
Вполне зрелый, вопреки своему византийскому прототипу Св. Савве, возраст выхода курского подвижника на киевскую арену и, вместе с тем, сравнительно ранняя, на исходе пятого десятка лет его кончина, косвенно подтверждаются сопоставлением срока его жизни и продолжительностью земных годов его старших наставников по Печерскому монастырю. Престарелый к моменту их знакомства Антоний умер 7 мая 1073 г. - за год до кончины Феодосия. А "великий Никон", ставший "умудрённым черноризцем" ещё до появления Феодосия в Киеве, пережил их обоих и активно действовал на церковно-политической сцене, разъезжая по всей стране (из Киева и Тьмутаракань и обратно) вплоть до 1088 г., т.е. на 14 лет позже кончины Феодосия. Ко всему прочему, Феодосия пережила его собственная мать. Со всеми этими людьми "блаженный" провёл в Киеве 20 с чем-то лет, и этот срок плохо согласуется с версией о подростковом рубеже начала его монашеской карьеры. Это последнее предположение означает, между прочим, что Феодосий скончался, не достигнув 40 лет, - на мой взгляд, маловато для насыщенной событиями биографии преподобного и по сравнению с его выдающимся авторитетом и в обители, и в государстве. Здоровья же энергичнейший руководитель Печерского монастыря, судя по житийно-летописным зарисовкам, был отменного; физическую закалку прошёл редкостную.
Та подробность, согласно которой "великого Антония" автор "Жития" многократно называет "старцем", а Феодосия ни разу, вряд ли может служить аргументом в пользу "омолаживающей" последнего концепции. Термин "старец" и в древне-, и в новорусском языке означал, во-первых, верхний потолок последней возрастной градации ("весьма старый, из стариков старик", по В.И. Далю); во-вторых, монаха-отшельника, скитника; а в-третьих, простого, недолжностного монаха. Все эти значения подходят к Антонию, но ни одно из них не относится к Феодосию. "Телом могуч и крепок", "яр глазами", по свидетельству современников, он вплоть до скоротечной смертельной болезни энергично командовал в монастыре и за его пределами, лично выполнял большие объёмы тяжёлой физической работы, пренебрегая сном и вообще отдыхом. Так что на "старчество" в его лице ничто не указывало - в противоположность полной олицетворённости такового Антонием.
Сомнительность чересчур раннего перехода Феодосия из мирян в иноки превращается в невероятность, если вспомнить типичную возрастную структуру средневекового монастыря. Дети и подростки туда, как правило, не допускались. Как опасную ересь восприняли черноризцы Киево-Печерской обители выходку своего юродствующего собрата Исакия, который "собрал к себе детей, и одевал их в одежды чернеческие, и принимал [за это] побои то от игумена Никона, то от родителей тех детей" [ПВЛ, с. 222]. Один из наиболее известных монастырских уставов на Руси был составлен Иосифом Волоцким на рубеже XV-XVI вв. Однако он явно впитал в себя предшествующие традиции монашеского общежития. Среди его строгих запретов выделяется такой: нельзя "жить в монастыре женщинам и безусым отрокам" [Колычева Е.И., 1992, с. 129]. Лица моложе 17 лет не упоминаются и в самых ранних западноевропейских хрониках монастырских общин [Безрогов В.Г., 1992, с. 122].
Причины такого ограничения вполне ясны: тут и необходимость достаточного жизненного опыта, чтобы выдержать искус иночества и не опозорить обитель ренегатством; и профилактика соблазна содомского греха среди монахов. Практика монашества в этом его моменте поправила первоначальное стремление основоположников церкви расширять "Христово стадо" за счёт любых достойных неофитов, включая детей. Но даже в самых ранних иноческих уставах первых веков новой эры, когда в обители еще допускались и дети, для их содержания предписывалось "отделять особые домы и особый образ жизни..., чтобы не приобрели они смелости и безмерной дерзости пред старшими". Но в первой киевской пещере вряд ли имелась возможность "отдельно помещать детей и совершенных возрастом" [ДИУ, с. 278], как требовал Св. Василий. А в монастырях византийских, на которые (в устном предании о них) прямо ориентировались первые русские обители монахов, "юношей разрешается же принимать не моложе 18 лет, но до 28 лет поселять их в метохах" [Лисицын М., 1911, с. 310], т.е. за оградой монастыря, "во избежание всякого рода соблазнов" (согласно уставу константинопольского монастыря Богоматери Милующей). Похожим образом самого Нестора приняли в Печерскую обитель довольно молодым человеком, но первоначально определили послушником, а пострижение в монахи отложили на несколько лет, пока он не перевалил 21-летний рубеж (см. выше).
Итак, если оставаться на почве историзма, то 16-17-летний Феодосий в роли киевского монаха - фигура явно несуразная, если не сказать невозможная.
После всех проделанных выше необходимых уточнений можно, наконец, формулировать обещанное названием этой главки "уравнение с двумя неизвестными". Последние состоят из: 1) времени рождения Феодосия и 2) даты его появления в Курске, которая особенно интересна для выяснения возраста этого города.
Возьмём же правдоподобную датировку пострижения Феодосия в киево-печерские монахи - около 1052 г., отнимем от неё уточнённый выше возраст его на тот момент - 25 примерно лет, и получим 1027 ориентировочно год рождения "божественного отрока". К этой, уточнённой (разумеется, до плюс или минус одного-двух лет в связи с соответствующими оговорками источников) дате позволительно добавлять те 6-7 лет, какие считались подходящим возрастом для обучения грамоте в состоятельной древнерусской семье. Чем маленький Феодосий решил заняться вскоре, как видно из контекста его "Жития", после переезда с семьей в Курск. Так, по предположению В.Л. Янина, "около 6-7 лет" было новгородскому мальчику Онфиму, оставившему археологам свои упражнения в письме и рисунке на бересте. "В житиях святых, составленных в средние века, рассказ об обучении грамоте "на седьмом году" превратился даже в своего рода шаблон" [Янин В.Л., 1998, с. 63].
Причём христианская культура в этом случае (одном из множества) на свой, облагороженный лад восприняла более древнюю, языческую традицию, когда официальное разделение детей по полу, перевод их из младшей возрастной группы в среднюю производились как правило в 7 лет (с незначительными смещениями в отдельных случаях - на 1-2 года). Именно с этого возраста дети в архаичных и традиционных обществах считаются ответственными за своё поведение и, соответственно, у них появляются собственные обязанности в семье: надзор за более младшими ее членами, уход за некоторыми животными и т.п., а в первую очередь - учёба [Кон И.С., 1988, с. 96-97; Карпов Ю.Ю., 1996, с. 16 (здесь же указаны источники по самым разным этнокультурным регионам и периодам)]. Раньше лет 7 просьбу мальчика Феодосия об отправке его в школу никто бы в древнерусской семье не стал бы слушать. Этот возрастной ценз, как видно, опирается на общевидовой для людей разумных темп онтогенеза высших психических функций, в особенности абстрактно-логического мышления, целостного интеллекта.
С учетом данного обстоятельства выясняется наиболее вероятная дата приезда Феодосия с родителями в Курск: 1027 + 7 = 1034 год.
А.К. Зайцев [1975, с. 70] поддержал имевшееся в дореволюционной историографии предложение связывать "факт перевода боярской семьи из киевского города в Курск" с переходом последнего под непосредственное управление Киева "(с 1036 до 1054 г.)". 1036 г. датируется смерть соправителя тогдашней Руси Мстислава Лаврентьевской летописью. Возможность такого шага связывается этим исследователем с кончиной Мстислава Владимировича, овладевшего в ре-зультате победы при Листвене в 1024 г. Днепровским Левобережьем. После же скоропостижной смерти младшего брата "завладел всем его владением Ярослав и стал самовластцем в Русской земле" [ПВЛ, с. 203]. Приобретя, тем самым, возможность и необходимость разместить представителей своей администрации на вновь присоединенных территориях, включая Курское Посеймье.
Исходя из сказанного, В.И. Склярук предложил "к 1036 г. ... приурочить первое упоминание города Курска" [1988, с. 320]. На датировку А.К. Зайцева он при этом не сослался, хотя с его работой был знаком. С лёгкой руки А.К. Зайцева и В.И. Склярука эта дата успела распространиться по научной, краеведческой и даже энциклопедической литературе [Города России, 1994, с. 229-230; Курск. Краеведческий словарь, 1997, с. I; Енуков В.В., 1998, с. 82; др.].
Однако при этом не обращалось внимания на противоречащие такой датировке соображения. Ведь открытая вражда противоставших в Лиственском сражении сыновей Владимира I прекратилась уже к 1026 г., когда недавние враги провели личные переговоры у Городца и "начали жить мирно и в братолюбии". Даже, "собрав воинов многих", в 1031 г. совместно "пошли на поляков и повоевали землю Польскую, и много поляков привели, и поделили их" [ПВЛ, с. 203]. Эти и подобные сообщения летописи наводят на мысль, что раздел Руси в 1026 г. носил во многом формальный характер и не привёл к ее расколу на два разных государства. Так что установление "прозрачной" границы по Днепру между владениями этих соправителей Руси не исключало возможности обмена личными представителями, в числе которых мог быть и отец Феодосия.
Более того, получены убедительные доказательства того, что при дуумвирате Ярослава и Мстислава одно и то же должностное лицо могло исполнять обязанности представителя их обоих - в Новгороде была найдена подвеска, на лицевой стороне которой изображен геральдический трезубец Мстислава, а на оборотной помещалась родственная тамга Ярослава [Белецкий С.В., 1996, с. 5; 1998]. Обладателем этого верительного знака княжеского уполномоченного в промежутке 1026 - 1034 (1036) гг. предполагается новгородский посадник Коснятин Добрынич. Так что и курский посадник этого времени совсем не обязательно представлял исключительно того или другого из двух полноправных совладетелей Руси, а скорее рассматривался в качестве представителя державного союза наследников Владимира Святого в их общем пристепном тылу. Логично даже предположить, что важным условиям мира между былыми соперниками-братьями выступало именно такое - обоюдное их представительство в ключевых центрах, на крайних границах Русского государства.
Если всё-таки кому-то из исследователей вероятность вояжа феодосиева отца и, главное, окончательного переселения его вместе с семьёй из-под Киева на дальний край Левобережья видится гораздо большей после устранения c политической сцены Мстислава, то и в этом случае искомая датировка первоупоминания Курска будет разниться. Ведь его кончина датируется источниками не столь однозначно, как это представляется некоторым авторам. Ипатьевской летописью, Тверским сборником, а также загадочными источниками В.Н. Татищева она датирована более ранним временем, чем предложено летописью Лаврентьевской. А именно - 1034 г. [ПСРЛ, т. II, стб. 137-139; т. XV, 1863, с. 146; Татищев В.Н., т. II-III, 1995, с. 77].
Правда, отдельные летописеведы полагают разницу в хронологии между Лаврентьевской и Ипатьевской летописями результатом хронологического сбоя именно в этой последней. Другие же исследователи (в последнее время - О.В. Творогов, В.Я. Петрухин) находят более исправным текст ПВЛ именно в Ипатьевской летописи. Примечательно, что и в такой, близкой к Лаврентьевской и одной из самых ранних вообще, харатейной летописи, какой была Троицкая, содержится ещё одна, промежуточная датировка кончины Мстислава - 1033 г. [РЛ, т. I, 1997, с. 31] (Причём именно данное известие сохранилось из этой летописи в её оригинальном виде, будучи процитировано Н.М. Карамзиным ещё до её утраты как целого).
Близость этих последних дат - 1033-34 гг. уточняемой выше хронологии "Жития Феодосия", а именно, дате посылки киевским князем его семейства в Курск, побуждает предпочесть их в качестве условного рубежа появления Курска в письменных источниках. Разумеется, наиболее корректно было бы избегать тщетных, как видно, попыток устанавливать время первоупоминания Курска с точностью до года, а относить это событие к 1030-м гг., но к первой их половине. Подобный интервал можно считать достаточно надёжно обоснованным с помощью разбора двух параллельных источников - летописи и жития.
1. В Интернетовской версии БСЭ фигурирует совершенно произвольная дата "около 1008" (http:// slovari.yandex.ru).
2. Равно как и довольно поздняя, на четвертом десятке, реализация своего призвания, начиная не с кого-нибудь, а с самого Иисуса Христа и заканчивая былинными персонажами вроде Ильи Муромца.
3. Представители возрастных классов в Средние века отличались друг от друга одеждой, вообще внешним видом. Полноценный "муж" на Руси в обычной обстановке не мог выглядеть на публике так, как появившийся в Киеве оборванец Феодосий. Сравним, если угодно, историко-географически далёкую, но социально-типологически близкую параллель: "Между зулусами существует обычай, что человек, достигший известных лет и положения, присваивает себе право носить кольцо ("кэшла"), сделанное из чёрной камеди, перевитое волосами… Почётное положение супруга нескольких жён также даёт право носить такое кольцо. Пока человек не носит кольца, на него смотрят как на мальчика, хотя ему может быть 35 и более лет" (Хаггард Г. Р. Алан Квотерман. Пг., 1915. С. 363).
|