автор: С. П. Щавелев

X. ЮНЫЙ ФЕОДОСИЙ - ГРАМОТЕЙ ИЛИ ПОЛИГЛОТ?

Согласно "Житию", в Курске трудятся несколько учителей грамоты, раз к "одному из которых" [ДП, 1982, с. 52] отдают малолетнего Феодосия по его просьбе "поучиться божественным книгам". Школы эти, надо полагать, работали достаточно систематически и публично, раз мальчик-дошкольник знал об их существовании. Учение оказалось успешным, так что "святой отрок" "въскоре извыче вся граматикия" [БЛДР, т. I, с. 356-357]. Эти и подобные летописные, житийные выражения ("книгам [божественным] учиться", "учиться книжному писанию" и т.п.) большинством исследователей понимается как обучение "всей грамоте" [ДП, 1982, с. 52], т.е. чтению и письму, максимум еще пению и арифметике [Голубинский Е.Е., 1901; Чаговец В.А., 1901, с. 28; др.].

Однако курский литературовед И.З. Баскевич¹ [1993, с. 34; 1994 а, с. 4] предположил, что под "всей грамматикой" в данном случае надо понимать не просто умение читать да писать на родном языке, но и знание нескольких иноземных языков, наиболее распространенных в христианском мире Средневековья: древнееврейского, греческого, латинского и (на Руси) церковнославянского (по сути древнеболгарского).

Чтобы правильно оценить отмеченное противоречие исследователей, надо иметь в виду, что оно представляет собой частный случай довольно давно ведущегося учёными-русистами спора относительно общего уровня развития, самобытности русской культуры на заре ее существования, т.е. в X-XI вв. Так, одни авторы до сих пор отказываются признать, что древнейшие греческие (имя "Захариас" на арабской монете из Петергофского клада начала IX в.) и киррилические (известная "гороухща" из Гнездова X в. и т.п.) надписи, найденные на территории Руси, выполнены здесь же, некими "просвещёнными славянами" (А.Е. Леонтьев). С равной степенью вероятности можно предположить, что эти надписи были сделаны где-то ближе к византийским центрам книжной культуры, а на Русь попали торговым путём. Другие авторы допускают местное происхождение самых ранних графитти.

Одни исследователи признают начало переводческой деятельности на Руси по крайней мере при Ярославе Мудром. Другие убеждены, что "ни об одном из соответствующих текстов нельзя с уверенностью сказать, что он был переведён в Киевской Руси" [Ланг Г.Г., 1999, с. 441; Ср.: Алексеев А.А., 1999].

Весь этот спор в свою очередь выглядит парафразом известного столкновения взглядов западников и славянофилов. Так что одни авторы (во главе в данном случае с Е.Е. Голубинским) в западническом духе принижают достижения древнерусского просвещения, находя его упрощенной калькой византийского; отрицают наличие государственных школ в первый век после крещения Руси. Их оппоненты в славянофильском духе обнаруживают там же и тогда же не только классическую филологию [см. например: Карташёв А.В., 1997, с. 258-259; такова же по сути своей упомянутая версия И.З. Баскевича], но и философию не хуже греческой [Громов М.Н., Козлов Н.С., 1990], одним из адептов которой ими считается Св. Феодосий [Замалеев А.Ф., 1987, с. 41-46; Введение христианства на Руси, 1987, с. 310-211].

Кульминации эта последняя точка зрения на древнерусскую школу достигла у М.С. Грушевского - в его украйнофильской концепции "трёх киевских академий", с "академией Ярослава" во главе [Грушевський М., 1930]. Подобно тому, как несколько ранее на Западе, при дворе Карла Великого сгруппировались интеллектуалы из разных стран, так и Мудрый князь Киевский основал при Десятинной церкви не только школу грамоты да библиотеку, но и, якобы, возглавил целый коллектив книжников во главе с митрополитом Иларионом и при участии просвещённых бояр и дружинников. Современные последователи М.С. Грушевского поддерживают эту концепцию - как открытие начала украинской культуры [Винар Л., 1995, с. 129]. Идеология украинского национализма затмевает тут всякую фактологию.

Появление новых источников по истории древней Руси, в первую очередь берестяных грамот, привело данную дискуссию [её обзор см. подробнее: Подскальски Г., 1996, с. 128-131] к среднему, на мой взгляд, знаменателю. Книжность и письменность в древнерусских городах и даже отчасти на селе с XI по крайней мере века постепенно набирали силу. Для столичных центров и княжеско-боярской, церковной среды уже в то время не исключено и знание нескольких языков с их "грамматиками", о чем находятся свидетельства и в летописи², и в агиографии (включая разбираемый памятник: наличие в Курске не одного, а нескольких учителей говорит о растущей потребности жителей в образовании своих чад. Косвенным, но ярким признаком этого же служат находки в историческом центре Курска сразу двух железных писал - на посаде XII-XIII вв. [Енуков В.В., 1996, с. 132; рис. 26] и в детинце XI в. [Раскопки 1999 г., любезное сообщение В.В. Енукова]). Формы обоих писал довольно ранние, в принципе соответствующие феодосиеву Курску (см. ниже их датировку).

И всё-таки же вряд ли стоит уравнивать новорожденную древнерусскую грамотность [Бабишин С.Д., 1971] с унаследовавшей греко-римские традиции византийской учёностью [Культура Византии, 1989, гл. 12; Каждан А.П., 1972]. Школы грамотности - ещё далеко не тривиум (грамматика, риторика, диалектика) и квадривиум (музыка, арифметика, геометрия, астрономия) средневековой схоластики. Кстати сказать, первая ступень обучения византийцев как раз и начиналась у преподавателей грамоты, а высшее образование давали потом грамматисты, риторы и философы, в основном сосредоточенные в Константинополе.

Ко всему прочему, Византия, в отличие от Рима, отказалась признать греческий, латинский и еврейский языки в качестве священных, единственно допустимых для христианского богослужения. Славянам, входившим в состав восточно-греческого диоцеза, был специально создан на основе болгарского так называемый церковнославянский алфавит. Для ревностного обличителя "латинства" и поклонника византийской догматики Феодосия штудии в области античных языков выглядели бы несколько странно.

Между прочим, в нашем распоряжении имеется прямое свидетельство тому: цитаты из библейских книг в тех литературных произведениях, что не без оснований приписываются самому Феодосию Печерскому. Этим цитатам посвящена специальная работа [Кара Н.В., 1983]. Все эти цитаты в сохранившихся списках данных произведений приводятся без разночтений (за исключением реминисценций на библейские сюжеты, входящих в состав посланий князю, а не поучений "блаженного"). Этот текстологический факт позволяет предположить, что автор рассматриваемых произведений цитировал (причём, скорее всего по памяти) кем-то сделанные переводы книг священного писания, а отнюдь не сам переводил евангельские, апостольские и псалтирные тексты с греческого или, допустим, латинского. Так, с Евангелиями Феодосий явно познакомился не в оригинале, пускай и переводном, а с помощью его переделок для богослужения - апрокосов. Причем отдельные разночтения в феодосиевых цитатах свидетельствуют об использовании им разных редакций соответствующих текстов - кирилло-мефодьевской, восточноболгарской (симеоновской) и древнерусской [Там же, с. 65]. Как и абсолютное большинство соотечественников-современников, будущий святой запоминал тексты, многократно звучавшие во время церковных служб. Книжность "блаженного" была, как видно, по-преимуществу устно-богослужебной, нежели библиотечно-первоисточниковой.

Если держаться известных до сих пор исторических фактов, то предположенный И.З. Баскевичем энциклопедизм убогого просвирника вряд ли был возможен к середине XI в. не то что в провинциально-северском Курске, но даже и в гораздо более крупных и старых городах Руси. Сошлюсь на такой уникальный показатель распространения грамотности в Восточной Европе, как берестяные грамоты. Из 750 с лишним найденных к концу 1990-х гг. в Новгороде документов этого рода только 27 датируются XI - началом XII вв. Руководитель новгородских раскопок В.Л. Янин [1994, с. 170] находит такую пропорцию вполне естественной. XI столетие, согласно его оценке, это "ведь, по существу, первый век по принятии на Руси христианства. Он был временем ещё весьма робкого распространения грамотности в русском обществе". Между прочим, самый древний из найденных на 1998 г. берестяных документов новгородской коллекции относится к 30-м гг. XI в. [Янин В.Л., 1998, с. 63]. Аналогичную картину дают киевские граффити - надписи, выцарапанные на стенах архитектурных памятников. Из 416 обнаруженных в Киеве древних надписей только 45 датируются XI в., а остальные - XII-XVIII вв. [Высоцкий С.А., 1985].

В иных, тем более периферийных городах ранней Руси уровень грамотности был, судя по всему, пониже столичного - новгородского да киевского. Этим обстоятельством, а не только худшей сохранностью органических остатков в культурном слое, объясняется неизмеримо меньшее число находок берестяных грамот там, где почвенные условия их худо-бедно сохраняют - в Смоленске, Пскове, Старой Руссе, Твери, Мстиславле, Москве, Ростове Великом, Старой Ладоге и прочих древнерусских центрах, подвергаемых раскопкам. Так, в Старой Руссе за почти 30 лет раскопок слоя, прекрасно сохраняющего всю органику, обнаружено только 32 таких письма [Миронова В.Г., 1999, с. 66], т.е. раз в тридцать меньше новгородского их числа.

Таким образом, предполагать, будто Курск XI в. обгонял по уровню христианской просвещённости Новгород и Киев, а тем более достигал Царьграда, вряд ли стоит. Тем более что тогдашние курские учители, как явствует из "Жития", работали поодиночке и думать, что каждый из них мог преподать своим питомцам сразу несколько языков с их грамматиками, мудрено. В биографии будущего святого нет никаких намеков на то, что учитель занимался с ним индивидуально. А это значит, - по версии И.З. Баскевича, - что сразу нескольким языкам должны были учить груду курских детишек?!. Если на то пошло, то и тысячу лет спустя, в современном Курске и его области, древнегреческим языком владеет один-единственный человек - заведующая кафедрой латыни медицинского университета. При наличии тут же ещё тридцати "вузов" и духовной семинарии.

При всех этих рассуждениях нельзя забывать и малолетства Феодосия-школьника. Допуская в нем полиглота, мы предполагаем выходящего из ряда вон вундеркинда. Ведь чуть поврослев, он с головой ушёл в ежедневные ручные работы на церковь, которые вряд ли оставляли ему место, время и силы для учебных занятий. Да и став совсем взрослым, герой "Жития" наделён многими добродетелями, но только не усиленной образованностью. Напротив, во вступлении к его биографии Нестор удивляется тому, что согласно провидению Божию учителем русских иноков оказался "не мудрый философ или властелин города", но "грубъ и невежа", т.е. "грубый (невоспитанный?) и невежественный (в другом переводе - необразованный) [поначалу жизни - С.Щ.] оказался мудрее философов". Действительно, уже в курских церквах юный Феодосий пёк просфоры, а не подпевал, допустим, на клиросе. Он сам "со всем вниманием слушал чтение божественных книг", именно так, с ежедневного слуха, затвердив чиноследование православного богослужения.

А вот показательные сцены из повседневной жизни Киево-Печерской обители: черноризец Иларион, "искусный книгописец, дни и ночи переписывал книги в келье у блаженного Феодосия, а тот тихо распевал псалмы и прял шерсть или иным чем занимался"; опять-таки для "великоумного Никона, делающего книги", Феодосий "прял нити" на их переплёты. В своём "Послании князю Изяславу о неделе", блаженный, самоумаляясь, называл себя "некнижным и худым" (недостойным). При всей этикетности подобной формулы, она никак не могла быть применена к тем инокам, кто именно книгами специально занимался (вроде тех же Иллариона или Нестора).

Склонность к ручной, физической работе, да умение управлять людьми, организовывать коллективный труд демонстрирует наш герой в Курске и Киеве, а вовсе не познания в иностранных языках и не книжную ученость вообще. Не случайно сам Феодосий-игумен поучал братию "духовными словами", а старейшему иноку обители Никону поручал поучение братии "из книг". Когда же Никон удалился в изгнание, то поучение "из книг" перешло к будущему игумену Стефану. Как не случайно основным информатором Нестора - биографа "блаженного" выступает печерский инок Феодор, бывший при феодосиевом игуменстве келарем - своего рода завхозом, снабженцем монастыря. Именно с ним, и мать Феодосия, и, должно быть, сам "железный игумен" (А.В. Карташёв) и общались чаще и откровеннее всего, к чему, как известно, располагает совместный труд.

Не вижу никакого парадокса в том, что несторов агиографический портрет святого сочетает его духовную мудрость и некую простоту ума его же. Святость без простоватости, вероятно, вообще немыслима, как и мудрость вовсе не связана однозначно с образованностью, учёностью [См. подробнее: Щавелёв С.П., 1994 в, раздел "Мудрость и глупость..."; а применительно к древней Руси: Топоров В.Н., 1995, 1998]. Евангельская максима о "блаженстве нищих духом" гласит о том же.

Эти мои аргументы [Щавелёв С.П., 1994 б], впрочем, не убедили И.З. Баскевича [1994 б], который в своей ответной, оказавшейся последней для уважаемого автора, статье настаивал на академической учености "блаженного", подчеркивал его писательские заслуги. Хотя литературное наследие Феодосия - его "поучения", "молитвы" и "послания" - носит как раз характер устных проповедей, записанных для расширения их читательской аудитории. Подобные произведения мог бы, в принципе, создать способный, красноречивый, но не слишком образованный человек. Согласно оценке лучшего публикатора литературного наследия этого святого - И.П. Ерёмина, "краткие и безыскусственные, они [поучения Феодосия - С.Щ.] во многом напоминают аналогичные поучения Феодора Студита, византийского церковного писателя VIII-IX вв." [Ерёмин И.П., 1947, с. 159] - духовного "маяка" для первых киево-печерских иноков. Показательно, что многие произведения Феодосий создавал не специально, по зову творческой потребности, а во время своего периодического затворничества-поста, когда у него наконец появлялся вынужденный досуг для книжных дел.

В итоге проделанных выкладок позволительно заключить: в Курске XI в. находилась вовсе не целая академия наподобие синхронных константинопольских, а скорее всего просто школа, где учили писать, читать и считать. В числе других - способного и покорного учителю (в отличие от прочих соучеников?) мальчика Феодосия. По сравнению с роменским временем IX-X вв. прогресс просвещения на берегах Сейма налицо. Один из важнейших признаков городского образа жизни, цивилизации в целом - грамотность проникла сюда вместе с остальными достижениями христианизированной культуры общерусского уровня и развивалась темпами, в среднем характерными для провинциальных городов домонгольской Руси.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Специалист по советской литературе. Обращу внимание читателя на биографический очерк, посвящённый моему оппоненту по данному вопросу: Щавелёв С.П. Об Исааке Баскевиче, писателе // Курские тетради. Курск и куряне глазами учёных. Тетрадь шестая. Ревнители русского слова. Биографические материалы о курских филологах. К 70-летию филологического факультета КГПИ/КГУ (1934-2004) / Отв. ред. А.Т. Хроленко. Курск, 2004. С.6-20.

2. Так, отец Владимира Мономаха Всеволод Ярославич изучил, "дома сидя", пять языков. Среди них, должно быть, 1) латынь (посольства из Священной Римской империи в Киев); 2) греческий (его жена - гречанка Мария); 3) один из северногерманских диалектов - английский, шведский? (невестка Гита); 4) польский (свояченица Гертруда - польская княжна; войны и союзы с Польшей), 5) сам древнерусский в его литературном - церковнославянском варианте. Как видно, стать полиглотом этому человеку помогло редкое по разноэтничности его семейное окружение, а не только княжеский сан. Факт знания стольких языков отмечается в мономаховом "Поучении" именно в силу чрезвычайной редкости в то время на Руси и как идеал для подражания потомкам.

ОГЛАВЛЕНИЕ