© автор: В.В. ЕНУКОВ

Глава 3. Посемье в IX–X вв.: очерк социально-экономической и социально-политической истории

3.6. Судьбы семичей по данным археологии

По формальным признакам тема, заявленная в названии книги, исчерпана. Однако семичи не исчезли сразу же после погрома дружин Владимира. Конечно, тот факт, что само название “Посемье” как обозначение определенного географического региона живет еще до конца XII в., ничего не доказывает. История знает немало примеров, когда социумы, канувшие в Лету, оставляли названия мест своего проживания наследникам, не состоявшим с ними родстве. Однако упоминания “семцев” и “семечей” в эпоху Владимира Мономаха указывают на то, что, по крайней мере, в конце XI в. населением Древнерусского государства еще осознавалось особое происхождение какой-то группы своих “граждан”. Интересно отметить, что память о “северянах” у современников оказалась значительно короче: последний раз в летописях они упоминаются в 1024 г., хотя отзвуки “Северской земли” в источниках будут слышны еще долго.

Проблема освоения Русью бывших племенных территорий является крупной самостоятельной темой. Применительно к семичам основные вехи этого процесса нами намечены (Енуков В.В., 2003а). В данном разделе будет рассмотрен только один из аспектов истории периода, последовавшего за приходом русских дружин. Речь идет о его отражении в археологических материалах, без чего настоящая работа имела бы незавершенный характер. Объясняется это спорностью верхней хронологической границы роменской культуры. Кроме того, обращение к этому сюжету позволит еще раз вернуться к весьма важному вопросу о финале существования Посемья.

Выше уже приводились точки зрения, свидетельствующие о значительном разбросе мнений в определении верхней хронологической грани роменской культуры. В немалой степени это объясняется тем, как вопрос о судьбах роменского населения решается разными исследователями. Некоторые из них считают, что роменцы интегрировались в древнерусское население и стали его неотъемлемой частью (Сухобоков О.В., 1975. С. 153), другие – что они были частью уничтожены, частью переселились на другие территории, в частности в долины верхнего течения Оки и Десны (Узянов А.А., 1993. С. 89; Григорьев А.В., Сарачев И.Г., 1999. С. 345–353). Для того чтобы решить эту во многом ключевую проблему, обратимся к конкретным археологическим материалам.

В Посемье при смене роменской культуры древнерусской в расположении памятников фиксируются существенные изменения, на что уже давно обращено внимание. На резкое уменьшение древнерусских поселений в долине Тускаря, которые становятся просто редкими по сравнению с предшествующим периодом, указывал А.А. Узянов (Узянов А.А., 1985. С. 81). Всего по курскому течению Сейма со Свапой древнерусских поселений и кладбищ фиксируется в два раза меньше (Кашкин А.В., Узянов А.А., 1987. С. 15, 16). В целом это наблюдение справедливо и по отношению всего Посемья. По нашим подсчетам, из 59 городищ с роменскими напластованиями только на 33 затем фиксируются древнерусские материалы. Показательным является и то, что на большинстве исследованных городищ между роменскими и древнерусскими горизонтами прослеживается заметный хронологический разрыв (Ратское, Липино, Люшинка, Капыстичи). Там, где изучены оборонительные сооружения, установлено, что они были вновь отстроены не ранее конца XI – начала XII вв. (Ратское, Липино, Капыстичи) (Зорин А.В., 2003. С. 376).

Об укрепленных поселениях XI в., где, видимо, в первую очередь концентрируются урбанизационные потенции региона, известно немного, причем в целом ряде случаев выводы базируются на косвенных данных. Есть некоторые основания полагать, что укрепления имел Курск, а также, возможно, Рыльск. Последний в древнерусское время постепенно превращается во второй по значению город Курской волости-княжения. К сожалению, опубликованная информация о раскопках на горе Ивана Рыльского носит общий характер (Фролов М.В., 1994), поэтому вопрос о том, был или нет хронологический разрыв в заселенности городища, остается пока открытым.

Возможно, в XI в. к числу подобного рода исключений относятся и станции-манзили, связанные с караванным путем из Киева в Булгар. Материалы раскопок Гочевских городищ (Крутой курган и Царский дворец) дошли до нас во фрагментарном состоянии. Ввиду особой роли комплекса (последний крупный русский пункт перед 200-километровым переходом до Воронежского Подонья, отчетливые следы русской дружины) здесь могли быть сразу же после разгрома Посемья возведены укрепления (АКР. Курская область, 1998. С. 136–139).

Общее количество древнерусских неукрепленных поселений, по сравнению с городищами, сокращается еще заметнее: 114 против 258. Судя по всему, теперь значительная часть населения проживает именно на крупных поселениях, не имеющих фортификаций. Все это ведет к неизбежному выводу о том, что структура расселения семичей роменского времени претерпела принципиальные изменения, что вряд ли могло быть без применения силы.

Логично считать, что основной удар русских дружин пришелся на городища. Именно укрепленные поселения составляли систему обороны социально-политического образования семичей. В связи с этим обратимся к выводу А.В. Григорьева о том, что доля импорта киеворусской посуды в общем керамическом комплексе разных регионов ареала роменской культуры различалась, достигая минимума по мере удаления от территории Руси. В частности, в Посемье на памятниках по Пслу, Свапе и Сейму до устья Реута она составляла не менее 5 % , ниже по течению Сейма — до 25 % (Григорьев А.В., 2000. Рис. 19). Проверим это положение на конкретных материалах городищ Ратского, у дд. Переверзево, Липино, Капыстичей и Люшинки. Интересующие нас статистические данные содержатся в полевых отчетах (АИА РАН. Р-1. №№ 9928, 9928в, 10628, 16527, 17081, 21974, 22779; НА КГОМА. Д. I-119, Д. I-123). Из общего массива материалов были выбраны комплексы с количеством 50 и более фрагментов, в которых присутствовала древнерусская круговая керамика. При отборе сведений не учитывались неопределенные фрагменты, а также обломки, относящиеся к другим историческим эпохам, явно имеющим случайное происхождение. В результате в нашем распоряжении оказалось 30 объектов (прилож., табл. 10).

Менее всего круговой керамики было встречено на Ратском городище (до 3,5 %), расположенном на восточной окраине как Посемья, так и всего роменского ареала. Близкая картина отмечена и в комплексах Переверзева, хотя в половине учтенных объектов доля круговой посуды составляла 6–10 %. Почти до “максимальной” отметки (9,1 %) доходит доля круговой керамики в одной из построек Липинского городища (яма 100). В таблицу не включены материалы одного из опорных памятников Посемья – Большого Горнальского городища. Объясняется это тем, что А.А. Узянов при подсчетах выделенных групп керамики использовал не количество фрагментов, а количество сосудов. Для поставленной задачи удобнее использовать выборку, содержащуюся в работе В.А. Кузы (Куза В.А., 1990. Табл. 2), при этом сосуды лепные и правленые суммировались. Полученные результаты оказываются близкими статистическим данным Ратского, Переверзевского и Липинского городищ: доля сосудов, зафиксированных в постройках слоя I, составляет 5,3 %, в самом слое она не превышала 3,5 % (прилож., табл. 11).

Данные по объектам, исследованным на городищах западной части Посемья, отличаются (прилож., табл. 10). В Капыстичах доля круговой керамики доходила в постройке 1 до 21,9 %. В Люшинке статистическая картина на первый взгляд выглядит очень необычно и явно выпадает из общего контекста, образуя две хорошо различимых группы объектов. Первая их них включает сооружения, в заполнении которых присутствовало до 20 % круговой керамики, что практически соответствует уровню Капыстичей. Отметим, что на обоих памятниках были встречены комплексы с датирующими находками. В ямах 32 и 34 постройки 1 в Капыстичах обнаружены желтая глазчатая бусина и двухчастная лимоновидная пронизка (НА КГОМА. Д. I-119. Рис. 154: 6; 155: 6). Желтые глазчатые бусы были распространены вплоть до XI в. включительно (Щапова Ю.Л., 1956. С. 177– 178). “Лимонки” поступали в Восточную Европу в основном до начала XI в., хотя отдельные экземпляры встречаются до середины XI в. (Колчин Б.А., 1982. С. 168). В яме 5 Люшинки обнаружена крупная черная глазчатая бусина глухого стекла с декором в виде “поясков” (НА КГОМА. Д. I-123. Рис. 98:3). Такой тип украшений был широко распространен в X – начале XI вв. (Щапова Ю.Л., 1956. С. 171; Мугуревич Э.С., 1965. Табл. XI: 59; Колчин Б.А., 1982. С. 168).

Вторая группа представлена семью объектами. В них доля круговой керамики колеблется от 34,8 до 73,6 %, причем в большинстве керамических комплексов она превышает 47 %. Сравним группы по “пограничным наборам” в объектах. В первой группе больше всего обломков древнерусских сосудов содержала яма 4 раскопа 2 (20,0 %), во второй менее всего древнерусской посуды было в яме 3 того же раскопа (34,8 %). Если рассчитать доли круговой керамики, но уже с учетом доверительных интервалов на основе использованной выше методики, то получим соответственно: 14,8–26,5 % и 31,4–38,4 %. Другими словами, между керамическими наборами имеются не случайные отклонения, а существенные различия. Это предположение полностью подтверждается морфологией посуды. В комплексах второй группы венчики круговых горшков в основной своей массе имеют слабо выраженный, рудиментарный манжет, нередко представляющий собой просто небольшое утолщение, что характерно для конца XI – начала XII вв. В целом ряде случаев отмечается профилировка, обычная для XII в., в том числе и в “пограничном” комплексе ямы 3 раскопа 2 (НА КГОМА. Д. I-123. Рис. 43: 25–27; 105: 3, 4, 6; 110: 8; 104: 3, 4; 116: 3; 117: 11)⁽⁷⁾ .

Итак, материалы Посемья в целом подтверждают, хотя и с некоторыми уточнениями, вывод А.В. Григорьева. На городищах, расположенных по Сейму в его восточном течении, а также по верхнему Пслу, доля русского импорта в керамике не превышала 10 %. В этот норматив укладываются и материалы Шуклинки, на котором был найден обломок дирхема 1-й половины X в. (Никольская Т.Н., 1958. С. 66). Статистика керамики этого памятника отсутствует, однако автор исследований Т.Н. Никольская указывала, что круговая керамика была очень немногочисленной и составляла, например, в пласте 2 примерно 1 % (АИА РАН. Р-1. № 903. Л. 5). На городищах, расположенных по Сейму ниже устья Реута, киеворусская керамика увеличивается до 20 %. Сразу оговоримся, что Реут выступает как условный ориентир, которым можно пользоваться на уровне наших современных знаний. Особняком стоит Люшинка, где есть все основания предполагать два горизонта с объектами, имеющими роменскую керамику. Первый из них не выходит за пределы конца X – начала XI вв., а сооружения, связанные с ним, имеют 20-процентный максимум круговой керамики. Сооружения второго горизонта возводятся не ранее конца XI – начала XII вв., а доля обломков круговой посуды, содержащаяся в их заполнении, в отдельных случаях превышает 70 %. Сам по себе это крайне интересный факт, к попытке объяснения которого мы еще вернемся.

Предложенная А.В. Григорьевым схема “работает” применительно к городищам, однако дает сбой при расчетах аналогичных показателей на материалах неукрепленных поселений. Полные данные имеются по трем памятникам: поселение 4 в Тазово, селище 1 в Жерновце и селище 1 в Липино. Поселение “всадника” в Тазово представляет собой пример хутора позднего периода существования роменцев в Посемье. Доля киеворусской керамики, характерной для конца X – начала XI вв., составляет немногим менее 5 %, что соответствует установленному для этого микрорегиона “нормативу” городищ (Григорьев А.В., 2000. С. 43).

Селище 1 в Жерновце располагается рядом с Тазовским поселением 4, входя вместе с последним в МЗКП III с центрообразующим Переверзевским городищем (рис. 45). Памятник резко выделяется своими размерами. Он имеет два культурно-хронологических горизонта: колочинской и роменской культуры. Колочинские поселения обычно невелики по площади, поэтому напластования этого времени картину площади сколько-нибудь существенно исказить не могут. Таким образом, селище в Жерновце относится к числу редких достоверных случаев поселений-“гигантов” роменцев, являясь среди них самым большим по площади в Посемье (более 10 га). Памятник хорошо изучен (исследовано около 5000 кв. м), что подразумевает высокую степень объективности информации.

В подавляющем большинстве объектов Жерновца отмечается киеворусская керамика, что указывает на поздний характер памятника. Для расчетов были использованы данные статистических таблиц, приведенных А.А. Узяновым в полевых отчетах (АИА РАН. Р-1. № 8079, 9955). Примерно в половине пригодных для статистики сооружений примесь гончарной керамики не превышала 10-процентный рубеж, определенный ранее для этой части территории Посемья на примере погибших городищ (в таблицу они не включались). В остальных случаях отмечается повышенное содержание круговой посуды (прилож., табл. 12). В таблицу не вошла яма 34 раскопа 1, так как автор исследований привел расчеты полученных в ее заполнении материалов исходя из целых форм. В объекте были найдены обломки 7 лепных, 6 раннегончарных, 1 салтовского и 6 гончарных сосудов (АИА РАН. Р-1. № 8079. Л. 50).

Объяснить полученную статистическую картину можно, видимо, так: либо население Жерновца получало заметно больше импортных товаров, нежели жители центра МЗКП – Переверзевского городища — и расположенного рядом поселения 4 в Тазово, либо памятник или по крайней мере часть его сооружений относится к более позднему времени, когда, в силу каких-то условий, доступ к посуде, ранее явно имевшей оттенок престижности, был заметно упрощен.

Еще более контрастную картину дают материалы селища 1 в Липино, которое также относится к числу масштабно исследованных памятников (около 8000 кв. м). Точно определить размеры поселения, на территории которого встречается роменская керамика, довольно сложно, так как здесь следы активной жизни фиксируются и в древнерусское время, начиная с XI в. Однако если использовать в качестве маркеров объекты с лепной керамикой, то они “отсекают” от общей площади селища участок около 10 га. Всего по материалам раскопок вплоть до 2003 г. включительно зафиксировано около 80 сооружений, в заполнении которых присутствовала такая керамика. В подавляющем большинстве случаев, однако, господствующее положение занимала древнерусская круговая посуда, а доля лепной в среднем колебалась в пределах 1–5 %. Поэтому обратимся к объектам, в которых круговой керамики было менее 90 %. Всего таких комплексов зафиксировано 18 (прилож., табл. 12). Для расчетов использовались данные, содержащиеся в отчетах О.Н. Енуковой (АИА РАН. Р-1. №№ 19086, 20004, 21974; Отчеты за 2000, 2001, 2003 гг. (архивные номера не присвоены)).

Сразу же обращает на себя внимание тот факт, что доля круговой керамики только в отдельных случаях незначительно опускается ниже 60 %, что несравненно больше, нежели просчитанная “норма” для городищ Посемья, в частности Липинского. В целом практически все попавшие в таблицу объекты относятся к XI в., однако часть их можно датировать значительно уже: концом X – началом XI вв. В них присутствуют манжетовидные венчики, которые принадлежат горшкам, поступавшим в Посемье с территории Руси. Хронология этих объектов подтверждается и некоторыми другими находками. Так, в яме 18 раскопа 10 была встречена призматическая бордовая бусина. Подобные украшения, судя по погребениям, датированным на основании находок в них монет, поступали на территорию Восточной Европы в пределах очень узкого отрезка времени: конец X – начало XI вв. (Равдина Т.В., 1979. С. 97–104). В целом эту дату подтверждает и найденная здесь же лимоновидная пронизка. Бордовая бусина была обнаружена и в жилой постройке (яма 8 раскопа 5). Этот объект не учитывался, так как в нем доля круговой посуды превышала 90 %, однако морфология керамики, встреченной в постройке, только подтверждает раннюю дату. Не противоречат ей и другие находки (астрагалы, подвеска их кости, шиферное пряслице) (рис. 56: 2–5). В яме 103 раскопа 7, учтенной в таблице, был найден односторонний гребень. Подобные предметы, по материалам Новгорода, выходят из употребления в середине XI в. (Колчин Б.А., 1982. Рис. 5). В яме 32 того же раскопа была аналогичная находка, однако доля круговой керамики доходила уже до 93,2 %.

Таким образом, самые ранние сооружения селища 1 в Липино хронологически стыкуются с обоснованным ранее временем гибели городищ Посемья в 90-х гг. X в. В то же время в них фиксируется резкое увеличение киеворусской керамики, что уже вряд ли можно объяснить какими-то кардинальными изменениями в торговле. Несравненно больше оснований полагать, что круговая керамика на сформировавшемся у разгромленного городища поселении – результат возникновения организованного русскими ремесленниками производства непосредственно на месте или где-то неподалеку. Дальнейшее уменьшение количества лепной керамики отражает процесс ее вытеснения более качественной посудой. В то же время неизбежно возникает вопрос: сколь длительным был этот процесс?

Присутствие малого количества лепной керамики, исчисляемого несколькими процентами, в древнерусских объектах XI, XII вв., а иногда даже и в сооружениях предмонгольского времени относится к числу весьма распространенных явлений. Обычно специалисты, сталкиваясь с подобными находками, расценивают их как случайные, чаще всего объясняя это результатом мелких перекопов. Имеются и достоверные факты, в том числе и в Липино, когда древнерусское население использовало культурный слой для засыпки потолочных перекрытий, в силу чего поздние объекты перекрываются более ранними материалами. И трактовка подобного рода для части случаев справедлива. Это нередко приводит к тому, что лепная керамика даже не приводится в публикациях. Исключения достаточно немногочисленны. Так, Ю.Ю. Моргуновым в комплексе постройки С-23, относящейся к середине XII – рубежу XII–XIII вв., отмечен крупный обломок роменского горшка с веревочным орнаментом (Моргунов Ю.Ю., 2003б. Рис. 41: 4).

Небольшой, но достаточно стабильный процент содержания лепной керамики в древнерусских комплексах Липинского поселения, включая XII в., позволяет осторожно предположить, что в ряде сооружений она все-таки не случайна. Объекты, в которых она встречена, достаточны сильно “разбросаны” на площади памятника. На поселении отсутствуют скопления сооружений, в которых лепная керамика была бы встречена в значительном количестве и которые, соответственно, могли бы выступать в роли потенциальных “источников” попадания ранних материалов в поздние объекты. В ряде сооружений лепная посуда представлена крупными обломками. Так, например, в яме 33А раскопа 6 наряду с круговой керамикой конца XI – середины XII в. были найдены обломки большей части лепного горшка, который имел типичную для роменской керамики форму, хотя и необычный орнамент в виде отпечатков трубочки (рис. 57: 1–7). Общую дату подтверждают и другие находки комплекса. Бронебойный ромбовидный наконечник стрелы (рис. 57: 11) относится, по А.Ф. Медведеву, к находкам, характерным для XI в., которые изредка встречаются и несколько позднее (Медведев А.Ф., 1966. С. 81). Калачевидные кресала без язычка появляются в конце XI в. и исчезают из обихода в середине XIII в. (Колчин Б.А., 1982. Рис. 4). Стеклянные браслеты киевского производства широко распространяются с XII в. (Щапова Ю.Л., 1972. С. 132–133. Рис. 27), точнее, с середины этого столетия (Столярова Е.К., 1997. С. 97–98).

Рис.56. Липино селище 1. Находки из жилой постройки

В данной ситуации можно предположить, что в очень небольших количествах лепные горшки изготовлялись еще долгое время. В целом эта проблема выходит за рамки настоящего исследования, однако если высказанное предположение верно, то находки обломков лепных горшков являются материальным свидетельством исторической, этнографической памяти населения древнерусской поры. Отметим, что примеры подобного рода в древнерусское время известны. Длительное, на протяжении всего XI в., сосуществование лепной и круговой керамики отмечено в старейших городах Северо- Восточной Руси, в частности, в Суздале и Белоозере. В Ростове на территории, наследовавшей мерянскому поселку, лепная керамика даже преобладала до 1070–1080-х гг., при этом у населения рядом освоенного участка круговая керамика уже на рубеже X–XI вв. составляла 40 %, а через полстолетия – свыше 97 %. А.Е. Леонтьев объясняет это разными этническим традициями населения (Леонтьев А.Е., 1997. С. 215).

Рис.57. Липино селище 1. Находки из ямы.

Итак, обратимся к фактам. Два хорошо изученных памятника Посемья – селища в Жерновце и Липино – явно существуют в то время, когда городища уже разгромлены. Их объединяют крупные размеры, что нехарактерно для роменцев. Есть еще одна интересная деталь: в предшествующее время жилой дом был практически неотделим от сооружения прямоугольного, а еще чаще практически квадратного котлована. Такие постройки становятся очень редкими и отмечены только в Липино (ямы 8 раскопа 5 и 21 раскопа 11) (они вошли в таблицу 12, так как содержали менее 90 % круговой керамики). На обоих памятниках господствующее положение занимают объекты неправильной в плане формы, если и встречаются отопительные сооружения, то очень неясные, в виде развалов. В целом застройка производит впечатление хаотичной, что только лишний раз подчеркивается множественностью сооружений. Все эти изменения являются особенно значимыми на фоне слома предшествующей системы расселения: количество неукрепленных поселений резко сокращается за счет исчезновения значительной части хуторов. В этой ситуации Жерновец и Липино выглядят примером своего рода резерваций, где, с одной стороны, концентрируются значительные массы населения, а с другой – отчетливо обнаруживаются признаки присутствия носителей роменской культуры. В то же время между Жерновцом и Липино существуют и заметные различия. С самого начала возникновения Липинского селища фиксируется очень большой процент круговой киеворусской керамики, что позволяет предположить, помимо прочего, приток нового населения. Поступательное развитие поселения приводит к формированию в XII в. социально-политической структуры, имеющей признаки города. Отстраиваются укрепления на городище, на селище возникает принципиально новая планировка, состоящая из улиц и переулков, мощенных деревом, к которым примыкают обнесенные заборами усадьбы (Енуков В.В., Енукова О.Н., 1994; 1999).

Жерновец ждала иная судьба. Напомним, что в его объектах хотя и фиксируется заметно возросшая доля круговой керамики, однако ее использование в быту было несравненно меньшим, нежели в Липино. Доступ к использованию более качественной керамики, похоже, не имел прямого характера. Судя по всему, поселение в Жерновце в новых исторических условиях достаточно быстро прекращает свое существование. Если учесть, что в Липино круговая керамика очень быстро занимает господствующее положение, Жерновец вряд ли доживает даже до середины XI в. И в данном случае особый интерес представляет становление центра новой древнерусской волости – Курска.

Первые упоминания о городе находим в “Житии Феодосия Печерского”, семья которого приезжает в Курск вскоре после смерти Мстислава Владимировича в 1036 г. (Склярук В.И., 1988). В широко известном сочинении агиографического характера город уже предстает в качестве социально-политического организма со сложной структурой (Енуков В.В., 2003а), что подразумевает какой-то определенный период предшествующего развития. Самые ранние материалы по истории города были получены при раскопках в районе ул. Луначарского (рис. 53). В 1999 г. на месте строительства колокольни были проведены исследования у Знаменского собора. Шурфами 16 и 17 непотревоженных культурных напластований обнаружено не было, однако шурфом 18 и раскопом 4 был зафиксирован культурный слой древнерусского периода, включая интенсивную горелую прослойку, которая по обнаруженным в ней материалам относится к монгольскому нашествию. Лепная керамика в нем была представлена редкими фрагментами, однако в нижней части слоя зафиксирована серия венчиков круговых сосудов, хорошо известных в позднероменских объектах (рис. 58: 1–6). Стратиграфически картина начала формирования культурного слоя выглядела следующим образом. На всей площади исследованного участка древнюю почву перекрывала прослойка материкового мергеля, которая подстилала культурный слой. Интересно, что в его основании прослеживались заметные скопления древесного тлена коричневого цвета, явно указывающие на интенсивное строительство. К сожалению, культурный слой был сильно поврежден монастырскими зданиями, фундаменты которых врезались глубоко в материк. В связи с этим доступным для статистической обработки оказался только единственный объект из числа древнейших – яма 5, которая, видимо, представляла собой остатки крупной постройки. В ее заполнении доля обломков круговых горшков составляла 24,3 % (рис.58: 7–16). Отличалась своеобразием раннекруговая керамика. В роменских комплексах находки обломков правленых на примитивном круге сосудов достаточно часты, однако выделенная группа отличается от нее заметно лучшим качеством (тесто – более “тонкое”, поверхность достаточно хорошо заглажена). Не исключено, что в данном случае мы имеем дело с синтезом двух традиций: собственно роменской и привнесенной извне киеворусской.

Раскопы 5 и 6 (2001–2002 гг.), в пределах которых имелись напластования древнерусского времени, а также оборонительные сооружения Курского детинца XII– XIII вв., располагались в 150 м к северо-западу от исследованного участка у Знаменского собора (рис. 53). В слое присутствовали манжетовидные венчики ранних форм в сочетании с немногочисленными фрагментами лепных роменских сосудов. Из числа самых ранних объектов выделяется постройка, состоящая из двух исследованных в разные годы объектов. Она представляла собой немного заглубленное жилище с ямой-погребом под полом (раскоп 6, яма 19). Печь сохранилась в виде развала (раскоп 5, сооружение 1). Постройка была уничтожена пожаром, в котором погибла девочка. По бокам черепа были найдены 2 перстнеобразных височных кольца (рис. 59: 2–3). В остатках отопительного сооружения и заполнении ямы была обнаружена лепная и круговая керамика, причем доля последней достигала 95,4 % (рис. 59: 6–16). В целом ее облик достаточно архаичный, что полностью подтверждается инвентарем: наряду с односторонним гребнем и коромыслом от складных весов, которые характерны для древностей до середины XI в. (Ершевский Б.Д., Конецкий В.Я., 1985. С. 63–64; Гоняный М.И., 1999. С. 141), была встречена призматическая бусина из глухого стекла бордового цвета конца X – начала XI вв., что и определяет хронологию жилища (рис. 59: 1, 4, 5). Аналогичная рассмотренной круговая керамика наряду с небольшой примесью лепной была встречена на раскопе 6 в ямах 2 (87,7 %) и 25 (97,8 %), а также в ямах 1А и 1Б, где, однако, роменская посуда уже практически отсутствовала, за исключением единственного фрагмента в яме 1Б.

Рис.58. Курск. Керамика из раскопа 4

Все отмеченные объекты располагались на северо-западной окраине поселения, которая сформировалась, как можно полагать, очень быстро на примыкавшей к мысу в устье Кура части водораздела, ранее не заселенной. В соответствии с этим маркером общая площадь Курска составляла около 8 га. Предположительно самым ранним сооружением на этом участке была яма 5 раскопа 4, на что указывает статистика: в ее заполнении круговая керамика составляла всего четверть от общего количества, однако это в 2,5 раза превышает рассчитанный для городищ региона норматив. В свою очередь, эта доля оказывается очень близкой поздним объектам Жерновца. В целом круговая посуда очень быстро занимает господствующее положение, в пользу чего свидетельствуют комплексы раскопов 5 и 6. В сооружениях Курска, относящихся к середине XI в. и более позднему периоду, лепная керамика практически не встречается. Это только лишний раз подтверждает, что небольшая примесь обломков лепных горшков в Липино, по крайней мере в части относительно поздних объектов, не случайна. Совершенно логично предположить, что в условиях форпоста русского владычества, коим становится Курск, процесс изживания архаичных признаков в материальной культуре протекал заметно активнее.

К сожалению, данные, для того чтобы провести сравнение керамических комплексов для западной зоны Посемья, где доля круговой керамики в сооружениях городищ, разгромленных Русью в конце X в., достигает 20 %, практически отсутствуют. В ходе работ 1999–2000 гг. на нижнем посаде Рыльска были зафиксированы позднероменские объекты, однако на участке памятника с напластованиями этого времени исследована небольшая площадь и материалов для статистической обработки недостаточно.

Рис.59. Курск. Находки из постройки

Итак, анализ материалов позволяет выявить пласт поселенческих древностей, который с точки зрения материальных признаков соотносится с поздним этапом развития роменской культуры, при этом принадлежит уже совершенно иной исторической эпохе – древнерусской. Однако есть все основания полагать, что он хорошо дополняется и погребальными древностями, для чего необходимо обратиться к проблеме “роменских” ингумаций. Главной отличительной чертой данной группы захоронений является присутствие в них роменской лепной керамики. Классическим примером тому является погребение “А”, которое было обнаружено на территории широко известного колочинского могильника у с. Лебяжье. Судя по всему, оно было совершено в неглубокой яме. В ногах погребенной женщины стоял лепной роменский горшок. По инвентарю захоронение достаточно надежно датируется концом X – началом XI вв. (Енукова О.Н., 1995) (рис. 60).

В Липино (раскопки П.И. Засурцева) была встречена целая серия ингумаций в подкурганных ямах, в которых присутствовала одновременно роменская лепная и древнерусская круговая керамика (курганы 3, 99, 107, 109, 111 группы 1 и курган 1 группы 2) (АИА РАН. Р-1. №№ 291, 480). В ряде случаев они имеют “узкую” дату. На хронологии кургана 1 группы 2 (конец X – начало XI вв.), основное погребение которого имело кольцевидную оградку, мы уже останавливались. По сочетанию бус, среди которых были синие белоромбические, бордовые глазчатые и многогранные, бочонковидные с золотой фольгой, погребение из кургана 111 можно также уверенно датировать концом X – началом XI вв. В захоронение кургана 109 был встречен усатый перстень с орнаментом “волчий зуб”. Подобные украшения появляются в конце X в. (Недошивина Н.Г., 1967. С. 257, 258). В кургане 107 были найдены многочисленные лимонки ближневосточного производства, которые поступают в Восточную Европу в основном до начала XI в. В сочетании с ними обнаружены золотостеклянные византийские бусы, импорт которых начинается с конца X – начала XI в., что позволяет до этих же пределов сузить и дату совершения погребения. Косвенно сдвиг хронологической границы к концу X в. подтверждает и тот факт, что в погребениях круговая керамика преобладала над лепной. Раннюю дату Липинского кладбища в целом подтверждает погребение в кургане 70 группы 1 с сребреником Владимира типа I, в сочетании с которым были встречены 4 обрезанных в кружок дирхема.

Рис.60. Лебяжье. Инвентарь из погребения А.

В архиве Ю.А. Липкинга, который хранится в Курском музее археологии, имеются краткие сведения о раскопанных им в 1963 г. двух курганах у д. Мухино на Свапе (НА КГОМА. Д. I-31/19. Л.1). Первый курган был сильно поврежден бульдозером во время прокладки дороги. Обнаружены остатки черепа, который “был испорчен кротом”. На нем было найдено “четыре бронзовых северянских височных колечка” [вероятно, перстнеобразных. – В.Е.], а рядом – “пастовые чечевицевидные бусы”. Второй курган содержал “захоронение мужчины-роменца”. Погребенный лежал на спине, головой на запад. При нем был нож и “лепной сосудик”. В западной поле кургана были найдены крупные фрагменты еще двух лепных сосудов. Хранящийся в архиве схематический чертеж “кургана 1” (НА КГОМА. Д. VI-7/14) заметно не совпадает с описанием “первого кургана”, что позволяет предположить, что здесь речь идет еще об одной раскопанной насыпи. От скелета сохранились только череп и пяточная кость. Покойник был помещен головой на запад с определенным смещением. Рядом были найдены 2 гвоздя, 2 сосуда и развал третьего (каких – не указано). В 1 м к северо-западу от головы погребенного отмечен крупный фрагмент (фрагменты?) роменской керамики.

В фондах музея сохранились отдельные находки из раскопок. К “кургану 1” отнесены обломки лепного сосуда, большая часть которого собирается. В данном случае находка, скорее всего, происходит из “кургана 1” чертежа, так как в “первом кургане” керамика не отмечалась. Обрезанный в кружок дирхем отнесен к “кургану 2”. В описании “второго кургана” он отсутствует. Традиция обрезки дирхема возникает около середины X в., а отдельные находки таких монет известны на рубеже X–XI вв. Таким образом, монета укладывается в хронологические рамки рассматриваемых погребений, однако при описании “кургана 2” она не упомянута.

Информация о мухинских курганах является весьма неполной. Так, сложно даже сказать, были ли погребения совершены в ямах или нет. Тем не менее наличие еще одного пункта в Посемье с достаточно своеобразными погребальными древностями является важным фактом.

В последние годы список погребений с ингумациями, имеющими роменские черты в инвентаре, расширился. Курганная группа, содержавшая трупоположения в ямах с роменской и древнерусской керамикой, была обнаружена за пределами Посемья, на средней Десне у Радичева. Из числа четырех раскопанных курганов такое сочетание керамики было встречено в погребениях 1 и 2 кургана I (всего обнаружено 7 могильных ям, 4 – пустые, 3 содержали остатки человеческих захоронений), а также в яме рядом с погребением в кургане IV, на дне которой были обнаружены продукты горения и кальцинированные кости. Автор исследований полагает, что все захоронения исследованного кладбища можно интерпретировать как христианские и датировать концом X – началом XI в. (Казаков А.Л., 1994). Еще один курган с трупоположением на уровне материка, в котором был лепной роменский горшок, был исследован В.В. Приймаком у д. Городище на р. Многе, притоке Удая (Приймак В.В., 1997б. С. 65, 66. Рис. 4, 5).

Многочисленный инвентарь отличал погребение кургана 2 Глинского археологического комплекса на Ворскле, исследованного в 1998 г. Под насыпью, на уровне горизонта, было обнаружено женское захоронение с руками вдоль тела, ориентированное головой на северо-запад. Находки представлены четырьмя перстнеобразными и одним биспиралевидным височными кольцами из серебра, усатым перстнем, золотостеклянными боченковидными (81 шт.) и сердоликовыми (14 шт.) бусами призматической, монетовидной и бипирамидальной формы, подвеской в виде проволочного кольца с надетыми на него двумя золотостеклянными бусами, железного ножа и части лепного роменского горшка с веревочным орнаментом. Исследователи датируют комплекс 1-й половиной XI в. (Кулатова I.М., Гейко А.В., Золотницька Т.М., Мироненко Т.М., Супруненко О.Б., 1998).

Группа трупоположений с признаками роменской культуры сравнительно немногочисленна, однако достаточна “компактна” по своим признакам. Это чаще всего погребения в ямах, отличающихся небольшой (меньше метра) глубиной. Популярным являлся обычай разбивать при совершении погребения сосуды, причем для лепных, в отличие от круговых, это почти норма. В большинстве случаев в захоронениях находилось по несколько горшков. Погребения, имеющие датированные вещи, относятся к узкому хронологическому периоду: значительная их часть совершена в пределах конца X – начала XI вв. Наконец, большинство известных курганов с “роменскими” ингумациями привязано к гидросистеме Десна–Сейм.

Попытка осмыслить место таких погребений в процессе эволюции роменской культуры была предпринята А.В. Григорьевым. В основу своих построений он положил материалы липинских курганов. Предложенная им схема выглядит следующим образом. Среди погребений в ямах липинских кладбищ “по сопутствующему инвентарю, прежде всего по керамике”, выделены две хронологические группы. С роменским периодом существования древнего Липино связываются указанные выше погребения курганов 3, 99, 107, 111 группы 1 и все погребения группы 2, а также кургана 70 группы 1 с сребреником Владимира. После гибели городища в конце X – начале XI вв. кладбища прекращают функционировать. Новые захоронения в ямах, которые отнесены ко второй хронологической группе, связаны с возникновением древнерусского поселения, причем территория второй группы в это время уже не используется. Исследователь считает, что большая часть этих погребений по морфологическим признакам керамики, имевшей с внутренней стороны венчика валик, датируется временем не ранее начала XII в., а в основном – 2-й его половиной. Соответственно, древнерусские погребения в ямах трансформировались на основе предшествующих ингумаций на горизонте (к ним отнесены погребения из курганов 105 и 108), которые датируются по вещевому инвентарю XI – началом XII в. Таким образом, поздние роменские ингумации не имеют эволюционной связи с древнерусскими погребениями. Липинским примером А.В. Григорьев проиллюстрировал сделанный ранее вывод о вероятности существования небольшого, а потому – трудно уловимого разрыва между роменской и древнерусской обрядностью и на других памятниках (Григорьев А.В., 1990б).

Автор настоящей работы выступил с возражениями по поводу предложенной схемы, которые в основном сводились к тому, что хронологический разрыв в совершении погребений в липинских могильниках отсутствовал. В частности, значительное количество захоронений, не несущих роменских признаков, было совершено в XI в. Кроме того, ряд ингумаций датируется тем же временем, что и погребения с роменской керамикой (Енуков В.В., 1992). В своем монографическом исследовании А.В. Григорьев рассмотрел эти возражения и, найдя их не противоречащими своим построениям, с незначительными поправками изложил вновь. К числу таких поправок и уточнений относятся следующие. Исследователь несколько изменил датировки, придя к выводу, что древнерусские погребения в ямах появляются в Липино во 2-й половине XI в., то есть значительно раньше, чем это было определено в его более ранней работе. Что касается ингумаций в ямах без роменских признаков, одновременных тем, что содержали роменскую керамику, то А.В. Григорьев объединил их в одну группу. По его мнению это позволило расширить круг позднероменских погребений. Было также дано объяснение появлению роменских трупоположений. Это, как полагает исследователь, “может говорить о быстром и весьма активном распространении христианства среди части северян” (Григорьев А.В., 2000. С. 118–120).

Вновь изложенные построения заставляют обратиться к более расширенному изложению приведенных нами ранее аргументов. Начнем с некоторых общих положений. Вряд ли можно определять совершение в Липино древнерусских погребений в ямах временем не ранее начала XII в., а в основном даже 2-й половиной XII в. Об этом свидетельствуют находки стеклянных византийских бус, широко представленных в Липино, импорт которых прекращается в начале XII в. (Щапова Ю.Л., 1991. С. 157–158). В это же время исчезают и грушевидные крестопрорезные бубенчики, хотя отдельные их находки, возможно, бытуют до середины XII в. (Мальм В.А., Фехнер М.В., 1967. С. 136; Седова М.В., 1981. С. 156; Колчин Б.А., 1982. Рис. 8; Лесман Ю.М., 1990. С. 60). В пользу этой даты свидетельствуют и керамические формы, представленные А.В. Григорьевым в таблице, которая присутствует в обеих работах (Григорьев А.В., 2000. Рис. 43). На ней керамика, характеризующая завершающий в хронологическом отношении, по А.В. Григорьеву, древнерусский период III, имеет признаки XI в. (манжетовидная форма венчика), конца XI – начала XII вв. (рудимент венчика в виде небольшого утолщения по краю) и 1-й половины XII в., когда с внутренней стороны появляется ложбинка, объясняющаяся причинами технологического характера. Последнйй тип знаменует начало господства керамики в определенной мере нового облика, однако на указанной иллюстрации развитых форм (цилиндрическая, тем более коническая, шейка) нет. К сожалению, в указанной иллюстрации отсутствует нумерация, позволяющая установить, из каких конкретно погребений происходят находки. Керамика из курганов сохранилась далеко не полностью. Значительная ее часть известна по рисункам части архива П.И. Засурцева, которая хранится в Курском музее археологии. Анализ совокупности дошедших до нас материалов подтверждает сделанный вывод: формы, характерные для 2-й половины XII в., в липинских курганах отсутствуют.

Таким образом, если нижняя хронологическая граница липинских кладбищ, бесспорно, приходится на конец X – начало XI вв., то наиболее логично верхней датой выглядит 1-я половина XII в., причем немалая часть курганов была возведена до начала XII в. Последнее подтверждается и тем фактом, что в середине XII в. на юго-востоке Руси христианская обрядность становится господствующей и обычай возводить курганные насыпи исчезает. Это фиксируется материалами исследованного в Липино бескурганного могильника (Розенфельдт Р.Л., 1958), который функционировал как минимум со 2-й половины XII в.

С одной стороны, А.В. Григорьев отмечает, что роменские погребения не отличались по обряду от древнерусских, с другой – признает, что ритуал совершения трупоположений в силу принципиальных различий не мог взять свое начало в северянской среде (Григорьев А.В., 1990б. С. 86, 87; 2000. С. 118). Уже эта ситуация позволяет предположить, что в Липино роменские и древнерусские погребения в ямах имеют тесную генетическую связь. Что же заставляет исследователя разрывать их? Суммируя результаты, изложенные в двух упомянутых работах, можно назвать три основные причины. Во-первых, в построменское время повсеместно распространяется обряд совершения ингумаций по насыпью кургана на горизонте и появление столь ранних древнерусских погребений в ямах не укладывается в существующую схему. Во-вторых, роменские захоронения в Липино “резко выделяются как находками лепных роменских сосудов и круговыми горшками X в., так и вещевым материалом, который “также характерен для позднего этапа роменской культуры” (Григорьев А.В., 1990. С. 87; 2000. С. 118). Втретьих, кладбища древнего Липино перестают функционировать с гибелью роменского городища. Вновь территория курганной группы 1 начинает использоваться позднее, только с появлением древнерусского поселения.

Что касается отклонений от общепринятой схемы эволюции погребальной обрядности, то ответ на этот вопрос был дан в литературе уже давно. Обращаясь к материалам липинских кладбищ, И.П. Русанова отнесла их к ряду могильников со смешанным обрядом, в которых фиксируется раннее появление ямных захоронений. Они, в свою очередь, уже в X в. являлись характерными для Среднего Поднепровья (Русанова И.П., 1966. С. 20–24). А.П. Моця считает, что в целом появление этого обряда связано с распространением христианства. Появление такого ритуала на Левобережье Днепра, конкретно на территории северян, связано с “огосударствлением этих земель в конце I – начале II тыс. н.э.”, а исходной точкой этого процесса было Среднее Поднепровье с центром в Киеве. Анализируя материалы погребального обряда, в том числе и захоронения Липино (к. 1, 99, 109, 111) и Лебяжьего (погребение “А”), он полагает, что курские земли осваивались силами центрального правительства конкретно “из района летописного Переяславля Русского” (Моця А.П., 1990. С. 114–122).

Сложно поместить в начало эволюционной цепочки древнерусских погребений Липино ингумации на материке под насыпью кургана. А.В. Григорьев в свою схему включает 3 таких захоронения, встреченных в курганах 105 и 108. Однако они не содержат материалов, позволяющих считать их более ранними по сравнению с другими “древнерусскими” курганами. В частности, лировидные пряжки бытовали на Руси в течение длительного времени и не дают основания для датировки XI – началом XII вв., предложенной А.В. Григорьевым. Отметим и еще одну деталь: всего в Липино было встречено 6 погребений на горизонте, из них 3 принадлежали детям или подросткам. Интересно, что и вводные погребения, обнаруженные в насыпях курганов, также в основном определялись П.И. Засурцевым как детские. Таким образом, речь, вероятнее всего, должна идти не о хронологических, а о возрастных отличиях в ритуале, который в условиях Липино выглядит достаточно монолитным.

Трудно согласиться и с утверждением о существенных отличиях в вещевых материалах. Все без исключения женские ингумации Посемья, в которых была встречена роменская керамика, содержали по несколько перстнеобразных височных колец вместе с различными типами бус. Такой же набор характерен как для синхронных с ними захоронений, но уже без роменской керамики, так и для более поздних древнерусских погребений в ямах. При внешней невыразительности такое сочетание с точки зрения этнокультурной принадлежности вполне определимо и соответствует комплексу VI, который, по Е.А. Шинакову, интерпретируется как общерусский. Исследователь также отмечает, что в Курской округе (Курская группа концентрации памятников, по его терминологии), в отличие от Рыльской, а также территории по верхнему Пслу, в послероменское время вообще не фиксируется комплексов, которые не укладывались бы в “общерусские” (Шинаков Е.А., 1991. С. 87, 90). Несомненно, это свидетельствует о более быстром “государственном” освоении этих районов, в результате чего признаки предшествующего племенного периода быстро исчезают.

Таким образом, “роменские” трупоположения имеют аналогичный древнерусскому обряд и вещевой инвентарь, а единственным аргументом в пользу разрыва между ними и древнерусским ингумациями остается предполагаемая гибель северянского населения Липинского городища, жизнь на котором возобновляется после определенного периода запустения. Однако выше уже рассматривались общие вопросы формирования селища 1 в Липино, которое возникает сразу же после разгрома укрепленного поселка в конце X – начале XI вв., причем в его ранних объектах, наряду с древнерусскими, присутствуют и роменские элементы. Большее из двух липинских кладбищ располагалось в непосредственной близости от северной окраины селища. Одновременно функционирует и второе кладбище, расположенное несколько в стороне. Обе курганные группы оставлены населением возникшего поселения, а находки в части ранних захоронений лепной керамики являются вполне объяснимыми.

Все вышеизложенное ни в коей мере не свидетельствует о том, что становление древнерусской обрядности имело в условиях Посемья в качестве эволюционной подосновы погребения с роменской керамикой. Эти объекты являются отражением сложных социодемографических процессов в условиях освоения Русью новой территории. В древнем Липино в итоге складывается погребальный ритуал, на котором отложился заметный отпечаток обычаев населения Киевского Поднепровья. Переселение в этих условиях по велению князя каких-то групп жителей с подвластных Киеву земель выглядит совершенно естественно и находит отражение в письменных источниках, в том числе связанных с курскими сюжетами (посылка отца Феодосия в Курск). Появление резко отличных от предшествующей обрядности захоронений в ямах вряд ли можно объяснить “активным распространением христианства” в среде позднероменского населения, тем более что причин тому назвать нельзя.

Итак, заметная часть ингумаций с роменской керамикой датируется в пределах конца X – начала XI вв. Другими словами, она синхронна рассмотренным объектам на поселениях, в которых в качестве пережитка встречаются обломки роменской посуды. Речь идет о едином комплексе поселенческих и погребальных древностей, отражающем новые исторические реалии.

В целом рассмотренные материалы являются яркой иллюстрацией достаточно быстрого изживания племенных черт в материальной культуре семичей в условиях их интеграции в древнерусскую общность. Это процесс проходил неравномерно, что демонстрируют данные раскопок в Курске и Липино. В первом случае уже в пределах конца X – начала XI вв. практически выходит из употребления лепная керамика, являющаяся одним из важнейших этнографических признаков. На Липинском селище такую посуду в небольших количествах продолжали изготовлять и позднее, не исключено, что и в XII в.

В заключение остановимся на вопросе, который был поставлен ранее: как может быть объяснено появление на Люшинском городище где-то в пределах конца XI – начала XII вв. комплексов, значительную долю в которых составляла лепная керамика роменского облика? Ответ на него, несомненно, подразумевает, что на протяжении всего XI в. где-то существовали коллективы, сохранившие традицию ее изготовления. Можно предположить, что местом их проживания был какой-то из райнов Посемья. Сразу же отпадает территория верхнего Псла, через который проходил организованный Русью караванный путь из Киева в Булгар. Вряд ли подходит и течение Сейма: материалы ближайшей округи Курска нами рассматривались, “роменские” ингумации из Мухино в низовьях Свапы также фиксируют раннее русское влияние. Остается только участок Свапы выше по течению, который на сегодняшний день очень слабо изучен. Однако более реальным на роль “источника” выглядит иной регион. Сейчас появляется все больше фактов, свидетельствующих о существовании в бассейне Оки вплоть до 2-й половины XI в., а возможно, и несколько позднее поселений, жители которых использовали лепную керамику, чрезвычайно близкую роменской. Показательным является и то, что ее было около половины всего керамического комплекса. Так, например, на селище у с. Сосновка (среднее течение Оки) доля обломков лепных сосудов в культурном слое достигала 40,6 %, в яме 1 – 59,8 % (Коваль В.Ю., 2004. С. 157–158), на поселении Жданово 1 (р. Пахра) она колебалась от 40,4 % в постройке 1 до 71,3 % в постройке 2 (Гоняный М.И., 1999. Табл. 2). Эти данные совпадают с аналогичными показателями позднего горизонта Люшинки (прилож., табл. 10).

Трактовка этих памятников неоднозначна. Так, сгусток поселений на Пахре М.И Гоняный связывает с радимичскими переселенцами из Верхнего Поднепровья и Посожья (Гоняный М.И., 1999. С. 144). В.И. Коваль, отмечая схожесть керамических комплексов памятников Пахры и материалов Сосновки, относит последний к бесспорным вятичам (Коваль В.Ю., 2004. С. 165). Так или иначе, в 400 км к северу от Посемья фиксируется регион, в котором в определенной мере “консервируется” традиция изготовления сосудов без применения гончарного круга, которая имеет заметное морфологическое и орнаментальное сходство с северянской посудой конца I тысячелетия н. э. Вероятно, именно сюда в конце XI в. ходил Владимир Мономах, воюя с племенным князем вятичей Ходотой и его сыном. В целом окончательное освоение Киевским государством значительной части Оки относится к достаточно позднему времени. Так, только в 1096 г. имеется первое упоминание достоверно русского города – Рязани. Близки этому времени и самые ранние материалы, полученные при его раскопках (Даркевич В.П., Борисевич Г.В., 1995. С. 212–216). В целом в бывшей Земле вятичей города становятся многочисленными только в XII в.

Таким образом, период активной политики государства в северном по отношению к Посемью регионе по времени совпадает с появлением в Люшинке необычных керамических комплексов. Переселение какой-то части населения из числа покоренных народов являлось обычной практикой в эпоху средневековья, в том числе применяемой и русскими князьями.

ПРИМЕЧАНИЯ:

7. Хочу выразить признательность Г. Ю. Стародубцеву и А. В. Зорину за возможность ознакомиться с неопубликованными материалами.