© автор: В.В. ЕНУКОВ

Глава 3. Посемье в IX–X вв.

3.4. Социально-экономические новации в Посемье в X в.
(Продолжение главы)

Яркой иллюстрацией дальнейшего развития социальных отношений является застройка ранее свободной центральной части городища. Здесь на заключительном этапе его существования, по мнению А.В. Кузы, в 60–70-е гг. X в. была возведена нетипичная для семичей двухкамерная постройка 1, имевшая большие ямы-хранилища (рис. 52). В ее заполнении обнаружен богатый инвентарь (серебряные браслеты, семилучевые височные кольца, монеты), который свидетельствует о высоком социальном статусе владельцев дома и позволяет видеть в них представителей родоплеменной аристократии (Куза А.В., 1981. С. 11–13, 31–38). Легко заметить, что нарисованная картина вполне соответствует месту проживания “князя” племенного княжения (по А.А. Горскому). Именно ему могло принадлежать “аристократическое” жилище, топографически господствующее в застройке Горналя. В постройке присутствует ряд признаков реконструктивного характера. Так как печь была сооружена в материковом останце, а в юго-западном помещении количество столбов было явно недостаточным для каркасно-столбовой конструкции, стены дома, вероятнее всего, были срубными и поставлены с отступом от общего котлована, исключая юго-западную сторону, где был вход. Так как стратиграфические данные о том, насколько общий контур стен превышал котлован, отсутствуют, то размер отступа на основе имеющихся примеров можно условно определить в 0,5 м (Енукова О.Н., 2005а. С. 74–76) (рис. 52). Абсолютно необычна планировка дома: меньшее отапливаемое помещение и большее нежилое. С учетом отступа последнее было просторным (не менее 20 кв. м), а вдоль его стен (минимум двух) шли лавки. Невольно напрашивается предположение о том, что это был “зал”, где “князь” держал совет со своими приближенными.

Сразу же возникает два вопроса. Во-первых, какова была социальная опора “князя”? Во-вторых, был ли Горналь в Посемье единственным в своем роде?

Вопрос о социальной опоре племенной аристократии тесно связан с проблемой выявления у роменцев дружины. Археологически ее следы обычно фиксируются, за некоторыми исключениями, по данным погребальной обрядности. Но основная черта роменского похоронного ритуала – малоинвентарная кремация на стороне – не дает такой возможности. В связи с этим А.В. Григорьев высказал мысль о том, что в условиях равномерного распределения находок воинской принадлежности по памятникам разных типов вряд ли можно говорить о существовании у северян дружины, что явилось следствием специфики развития Северской земли под сенью Хазарии. Данную социальную нишу занял “широкий класс зажиточных северян”. На основании удельного веса крупных зернохранилищ, а также построек, содержащих серебро, предметы вооружения и конской упряжи, А.В. Григорьев полагает, что доля этого “зажиточного слоя населения” доходила до 20 %, а его представители составляли ополчение, защищавшее интересы Северской земли (Григорьев А.В., 2000. С. 104–106, 193–195).

Рис.52. Большое Горнальское городище

Предложенная гипотеза, несомненно, отличается исследовательской перспективностью. Наблюдение А.В. Григорьева о постепенном увеличении количества малых и больших по объему зерновых ям при уменьшении количества средних на фоне повышения общих запасов зерна выглядит реальным доказательством неодинакового распределения прибавочного продукта и, как следствие, социальной дифференциации северянского общества. Между тем заметно большая часть кладов Северской земли сконцентрирована в пределах Посемья, что является чрезвычайно важным показателем. Выше уже были отмечены случаи, когда из общей массы общинников выделялись домохозяйства “всадника” и “купца”. Отметим, что набор украшений, связанных со спутницей или спутницами горнальского “князя”, и “купца” из Воробьевки совпадает: семилучевые височные кольца и браслеты с расширяющимися концами. Обломок аналогичного браслета, выполненного из бронзы, был найден в Тазово (рис. 38: 14). А.В. Григорьев, определяя основу хозяйства обитателей Тазовского поселения, во многом шел “от противного”: так как пригодной для хлебопашества земли рядом не было, то с учетом находок костей домашних животных, а также кусков шлаков и руды и был сделан вывод о соответствующей деятельности (Григорьев А.В., 2000. С. 188). Не оспаривая эту точку зрения, предложим еще один вариант трактовки имеющихся материалов. В Тазово была сделана еще одна редкая для роменцев и знаменательная находка – ременная бляшка (рис. 39: 14). Аналогичные украшения в Посемье известны только в двух кладах, что только подтверждает их значимость. Облик этих предметов из клада в Коренной Пустыни неизвестен. В Шпилевке несколько бляшек сохранилось (Корзухина Г.Ф., 1954. Табл. IX), однако поздняя дата клада предполагает, как будет видно ниже, что он относится уже к иному историческому периоду.

Геральдические поясные наборы характерны для дружинников просторов Евразии на протяжении всего I тысячелетия и в немалой степени определяют ранг их владельцев. У северян подобная традиция, судя по всему, не получила распространения. И если бляшка не относится к числу случайных находок, то она может являться свидетельством особого, отличного от рядового общинника, статуса “всадника” – хозяина Тазовского хутора. Косвенно это подтверждается, с одной стороны, относительным обилием находок на поселении, особенно заметным на фоне крайней “бедности” расположенного неподалеку (менее 10 км) хутора в Воробьевке 2-й, исследованного Э.А. Сымоновичем; с другой – импортным характером происхождения части находок: стеклянные бусы, шиферное пряслице, калачевидное кресало (рис. 35: 8; 44: 11, 12, 18). Интересно отметить, что калачевидные кресала с язычком нередко входят в погребальный инвентарь гнездовских курганов, в том числе они очень часто встречаются с деталями ременной гарнитуры или предметами вооружения, свидетельствующими о принадлежности их владельцев к дружинному сословию (Каменецкая Е.А., 1991. Рис 5. Прилож. II; Ширинский С.С., 1999. Рис. 16; 18; 22; 27; 32).

Как нам кажется, снимать вопрос о существовании дружины у роменцев пока еще рано. А.В. Григорьев полагает, что концентрация находок, подтверждающих присутствие воинов, отмечена только во 2-й половине VIII – начале IX вв. на Битицком городище и позднее не прослеживается. Но памятники семичей дают как раз иное решение вопроса, что показывает простой расчет встречаемости предметов вооружения на единицу исследованной площади. Близкий подход был апробирован А.Е. Леонтьевым на материалах летописной мери. Исследователь сравнил указанные параметры Сарского городища с аналогичными показателями синхронных поселений округи (Поповское городище), а также известных памятников древнерусской поры – Гнездово, Тимерево и Рюрикова городища. В итоге был сделан вывод об отчетливо отразившейся в археологическом материале военной функции племенного центра на Саре (Леонтьев А.Е., 1996. С. 188–189).

Применим данную методику к памятникам Посемья, внеся, однако, некоторые коррективы. Количественно на средневековых памятниках, как правило, преобладают наконечники стрел. Однако лук и стрелы активно использовались не только как предметы вооружения, но и как орудия охоты. Напомним, что в питании семичей заметную роль играло мясо диких животных. В этих условиях находки наконечников стрел в отдельных случаях могут “смазать” общую картину, поэтому дополнительно была выделена категория “другие предметы воинского снаряжения”. Собственно, на нее обращал внимание в своей работе и А.Е. Леонтьев. В конкретных условиях Посемья такое выделение, судя по всему, дает более объективную картину общей ситуации. При расчетах были использованы только материалы хорошо изученных городищ, на которых было раскопано не менее 600 кв. м, так как в противном случае результаты статистики могут быть существенно искажены. Это городища в Шуклинке, Горнале, Переверзево, Липино и на Рати (д. Городище) (АИА РАН. Р-1. №№ 902, 903, 927, 4916, 7362, 9928, 10019, 10628, 15214, 16527, 17081, 21974, 22779). Для сравнения также приводятся данные по Сарскому и Рюрикову городищам, Гнездовскому и Тимеревскому поселениям, содержащиеся в работе А.Е. Леонтьева (прилож. табл. 7).

Среди городищ Посемья меньше всего предметов вооружения отмечено на Ратском и Шуклинском (1 находка на более чем 200 кв. м). Заметно больше их встречено на остальных памятниках, причем на Горнальском, Переверзевском и Липинском городищах показатели очень близки: 1 находка на 54–68 кв. м. В то же время из числа последних явно выделяется Горналь, в напластованиях которого встречено несравнимое с другими городищами количество других предметов вооружения, представленных четырьмя топорами, наконечниками копья и сулицы (по 1 экз.), кистенем и двумя костяными накладками на луки. По этому показателю (1 находка на 167 кв. м) Горналь занимает место между племенным центром мери на Саре (1 находка на 100 кв. м) и Гнездовским поселением (1 находка на 200 кв. м), неординарная роль которого в жизни населения как Верхнего Поднепровья, так и всей Восточной Европы хорошо известна.

С известной долей осторожности можно, пользуясь методом исключения, в общих чертах описать вооружение горнальских “дружинников”. Судя по всему, лук относился к числу самого распространенного оружия у населения Посемья, которое можно рассматривать как самое обычное для общинников. Повышенное количество наконечников стрел, найденных в Переверзево и Липино, стоит, видимо, рассматривать как результат ориентации части обитателей на занятие охотой. Таким же образом можно расценивать и копья, наконечники которых по одному встречены на целом ряде посемьских городищ (Горналь, Переверзево, Люшинка, Кудеярова Гора). В то же время наверняка эти универсальные предметы использовались и “дружиной” Горналя, при этом необходимо подчеркнуть одну важную деталь. Сложный лук в IX–X вв. распространяется у славян Восточной Европы достаточно широко (Медведев А.Ф., 1966. С. 8. Прилож. 1), но его использование в Посемье достоверно фиксируется только в Горнале (костяные накладки). Несомненно, ведущим в составе вооружения предполагаемых горнальских дружинников был топор. Сулица и кистень, которые нигде, кроме Горналя, больше не отмечены, дополняли дружинный комплекс. В целом полученный облик “горнальских дружинников”, конечно же, схематичен. Тем не менее они имеют некоторые сходные черты с аланами, населявшими северо-западные провинции Хазарии. По А.В. Крыганову, основу аланского (до трех четвертей) войска составляла пехота, вооруженная топорами, луками и ножами. Конные воины практически не имели доспехов, а в комплекс их вооружения входили лук, сабля, нож, топор, кистень (Криганов А.В., 1993. С. 58–60). Напомним, что находки, связанные со снаряжением верхового коня, в Посемье достаточно редки, а оборонительные доспехи – просто неизвестны.

Таким образом, на первый из поставленных вопросов получен ответ: есть основания полагать, что в Горнале присутствовала группа жителей, которых по комплексу находок, предположительно можно соотнести с “дружиной”. Теперь остается попытаться определить, насколько “горнальская ситуация” уникальна для изучаемого региона. Однако прежде еще раз обратимся к некоторым общим характеристикам посемьских памятников.

Археологические реалии Посемья имеют заметные отличия от приведенных выше теоретических характеристик “племенных княжений”. Так, например, территориально Посемье, имеющее протяженность с севера на юг 165 км и с запада на восток 145 км, оказывается достаточно близким пределам племени по Б.А. Рыбакову. Однако в данном случае не учитывается такой важный социальнодемографический показатель, как плотность населения. Посемье, по сравнению с другими регионами роменского ареала, не имеет себе равных. По подсчетам О.В. Сухобокова, на территории Днепровского Левобережья насчитывается 133 городища последней четверти I тысячелетия (Сухобоков О.В., 1975. Табл. 1–5, 7). В Посемье зафиксировано 59 городищ, или немногим менее половины. Количество неукрепленных поселений в регионе существенно превышает количество укрепленных поселков. Таким образом, на долю остальных предполагаемых северянских племен приходится заметно меньшая часть всех известных роменских памятников.

Сравнение с другими славянскими объединениями только подчеркивает неординарность Посемья, хотя, конечно, нельзя забывать об определенной условности такого рода процедуры, являющейся главным образом следствием того, что говорить о полной синхронности памятников в рамках таких образований не представляется возможным. Тем не менее это справедливо и по отношению к Посемью, причем вероятная асинхронность не только не “смазывает”, а, скорее, подчеркивает результаты. М.П. Кучера картографировал все городища VIII–X вв., расположенные между Днепром и Саном, с целью соотнесения их концентраций с летописными “союзами племен” или “племенными княжениями” по его терминологии (Кучера М.П., 1999). Полученные исследователем результаты удобнее всего представить в виде таблицы (прилож., табл. 8). Данные, помещенные в последней графе (“размеры племенной территории”), М.П. Кучера приводит только для самых больших по площади образований. Выясняется, что по своим характеристикам Посемье не только сопоставимо с крупными племенными объединениями, но и превосходит большинство из них, что особенно отчетливо проявляется в количестве городищ. Стоит отметить, что М.П. Кучера выделяет у хорватов и тиверцев по две укрепленных области (Кучера М.П., 1999. С. 112. Рис. 1), что, вероятно, является материальным отражением социально-политических компонентов объединений.

Совокупность фактов приводит к мысли о том, что в Посемье сложилась некая более сложная структура, которая являлась промежуточной ступенью между “племенным княжением” и “союзом племенных княжений”. В связи с этим встает проблема идентификации конкретных археологических памятников с возможными племенными центрами. И Горнальский комплекс в данном случае может быть использован как эталон.

Горналь представляет собой пример племенного центра, постепенно приобретающего раннегородской облик, что важно для дальнейшего анализа Посемья как социума. Укрепленное поселение трактовалось А.В. Кузой как центр сравнительно небольшой округи. Но он и не мог быть единственным в Посемье поселением подобного рода хотя бы в силу своего географического положения (юго-западная окраина региона, значительное отдаление от основных зон концентрации населения), поэтому предположение о существовании других племенных центров выглядит достаточно логичным. Кроме того, уже сами “племенные” названия (“семичи”, “Посемье”) заставляют предположить, что первоначальным очагом рождавшейся властной организации были все-таки земли по Сейму, что, в свою очередь, предполагает существование здесь других племенных центров. Горналь позволяет выделить признаки, при наличии которых можно сделать попытку выявить эти центры. К сожалению, значительную их часть, например, имущественную и социальную дифференциацию, административно-финансовые функции, отчасти ремесленную деятельность можно использовать только после проведения на памятниках масштабных, с применением современной методики, исследований. На уровне сегодняшней источниковой базы приходится опираться в первую очередь на “социально-топографические” признаки.

Само Большое Горнальское городище по площади мало чем отличается от подавляющего большинства других посемьских городищ, площадь которых обычно не превышает 1 га, а чаще всего составляет 0,3–0,7 га. Однако наличие сопутствующего укрепленного селища, а также второго городища существенно меняет картину. Таким образом, значительная укрепленная площадь (в случае с Горналем – более 5 га) является важным признаком племенного центра. В свою очередь, это подразумевает заметную концентрацию населения. Кроме того, Горналь имеет ближайшую округу в виде скопления небольших “хуторов”. Наконец, Горнальский сгусток памятников входит в микрорегион из нескольких городищ с поселениями.

Приведенному списку признаков более всего соответствует древний Рыльск. Городище Гора Ивана Рыльского явно выделяется своими размерами (около 2 га). К нему примыкали два селища (Воскресенская гора, Торговая площадь) и курганный могильник. Рыльский комплекс расположен в зоне концентрации памятников, в которую помимо Горы Ивана Рыльского входит 7 городищ и значительное количество неукрепленных поселений. Последние, кстати сказать, в основном тяготеют к Рыльску и составляют его непосредственную округу. По своей мощности роменский слой Горы Ивана Рыльского, достигающий толщины около 2 м, не имеет аналогов. С ним соотносятся две жилых полуземлянки с глинобитными печами и несколько хозяйственных сооружений. Имеются следы ремесленной деятельности (тигель с остатками расплавленной бронзы, глиняная льячка, заготовка литейной формы) и дальних торговых связей (разнообразные импортные бусы) (Фролов М.В., 1994. С. 305—306). Напомним, что в основании культурного слоя присутствовали комплексы волынцевского культурно-хронологического горизонта, включая погребение хазарской девушки-воина, что указывает на явную неординарность памятника и в период, предшествующий появлению собственно роменских древностей.

На Сейме привлекает внимание и округа Курска. Именно здесь наблюдается наибольшая концентрация роменских памятников и кладов. Последнее указывает на то, что микрорегион явно был ведущим в социально-экономическом отношении, поэтому поиски здесь племенного центра вполне правомерны. На большинстве городищ микрорегиона проводились исследования, однако полного соответствия выделенным признакам нигде не отмечено. Определенное сходство наблюдается между эталонным Горнальским и Ратским городищами. Их роднит близкая конструкция оборонительных сооружений. В обоих случаях центральные части площадок почти не имеют слоя, что является следствием их поздней застройки. При изучении материалов аэрофотосъемки, как и в Горнале, на селище, примыкающем к Ратскому городищу, были обнаружены остатки фортификационных сооружений, охватывающих значительный его участок. Однако Ратский комплекс не имеет разветвленной округи (карта), а среди находок отсутствуют украшения или объекты, которые можно было бы связывать с выделившейся племенной элитой, что только подчеркивается малым количеством предметов вооружения.

Гораздо большие перспективы в качестве претендента на роль племенного центра имеет Переверзевское городище 2, к которому примыкает сгусток поселений. Здесь отмечены “аристократические” признаки (двухкамерная постройка, среди находок – заметное количество украшений), что позволило интерпретировать его А.А. Узянову как “резиденцию племенной верхушки” (Узянов А.А., 1981; 1982а; 1984). Факт присутствия в древнем Переверзево каких- то представителей племенной знати выглядит вполне обоснованным и является важным свидетельством расслоения семичей. Однако значительная часть остальных признаков племенного центра отсутствует. Так, площадь городища невелика, селище, примыкающее к нему, представляет собой небольшое поселение, каких немало присутствует в округе, поэтому говорить о заметной в пределах самого комплекса концентрации населения нельзя. Не отмечены и другие признаки, свойственные Горналю. Окончательное решение вопроса о статусе Переверзево можно решить только после полной публикации материалов. Пока же его отождествление с племенным центром выглядит маловероятным.

Достаточно рядовые находки обнаружены на Шуклинском городище, которое к тому же имеет небольшую площадь (р. Тускарь) (Никольская Т.Н., 1958). Большое количество поселений примыкает к Липинскому городищу, однако, как показали раскопки П.И. Засурцева (Засурцев П.И., Лисицына Н.К., 1968), продолженные в последние годы О.Н. Енуковой, отсутствует (или было чрезвычайно невелико по размерам) сопутствующее селище. Несмотря на впервые зафиксированное в условиях Посемья массовое двухэтажное строительство, находки не подтверждают, что в Липино жили представители аристократии. Остальные городища (Маслово, Гнездилово) довольно заурядны.

В итоге практически единственным претендентом на роль племенного центра остается Курск. В литературе высказывались мнения, в том числе и автором, о рядовом характере памятника в IX–X вв., однако накопленные материалы позволяют уточнить имеющуюся картину. Археологические комментарии к “посемьскому” периоду существования Курска ограничены в силу того, что исторический центр города очень плотно застроен. Тем не менее существование здесь роменского поселения сомнений не вызывает. Об этом свидетельствуют находки керамики, известные по многолетним сборам подъемного материала Ю.А. Липкингом (Александров– Липкинг Ю.А., 1971. С. 101).

В 1988 г. в ходе ремонтных работ на ул. Луначарского были обнаружены остатки роменской постройки X в. (Енуков В.В., Тихомиров Н.А., 1990. С. 32, 33). С этой находки, по сути, началось планомерное археологическое изучение древнего Курска. Появилась надежда на то, что древние напластования современная застройка уничтожила не полностью. Развернувшиеся в дальнейшем исследования дали возможность предложить первую реконструкцию исторической топографии древнерусского города (Енуков В.В., 1998б). Дальнейшие исследования подтвердили ее, в ряде аспектов уточнив. В частности, выяснилось, что объекты, в заполнении которых присутствует лепная роменская керамика, встречаются вплоть до линии укреплений городища XII–XIII вв. – детинца города. Однако отмеченная выше граница “отсекает” от мыса при слиянии Тускаря и Кура слишком большой участок (более 8 га), что вряд ли возможно увязать с собственно роменским городищем, укрепления которого должны были располагаться южнее. К сожалению, эта часть исторического центра города, занятая ныне ОАО “Электроаппарат”, отличается особенно плотной застройкой. Попытки проведения здесь исследований пока не увенчались успехом: разведочные шурфы, разбитые буквально на “лоскутках” свободной территории, “упирались” в старые, нигде не отмеченные коммуникации.

Восстановить, хотя бы приблизительно, пределы роменского городища возможно только на основании данных поздних источников. В описании 1652 г. указывается, что “посередь острога”, между Знаменским собором и Воскресенской церковью, проходила “старая городовая осыпь” (Габель В.Ф., Гулин И.Н., 1951. С. 10). Отметим, что именно для роменских городищ очень характерно наличие с напольной стороны высокого, иногда в 6–7 м, вала при его отсутствии или незначительных размерах по другим сторонам площадки. В древнерусское время укрепления в виде городней или клетей, заполненных грунтом, располагались поверх остатков валов.

Площадь городища получается весьма значительной (около 3 га), но уже вполне соотносимой с памятниками роменского типа (рис. 53). В непосредственной близости от него поселения не известны, что, однако, вполне понятно, так как их выявление в условиях города крайне затруднено. Масштабы Курска роменского времени, высокая плотность населения его округи, концентрация монетных кладов и отсутствие других “претендентов” позволяют предположить, что он представлял собой племенной центр.

Слабая изученность других микрорегионов Посемья затрудняет дальнейшие поиски. В условиях заметной удаленности от Курска и Рыльска и отмеченного большого количества городищ вероятно существование племенного центра на Свапе, где явно выделяется своими масштабами (площадь около 2 га) городище у д. Старый Город (ныне – пригород Дмитриева-Льговского). В размещении предполагаемых племенных центров, помимо указанных, имеются и другие особенности, которые, возможно, отражают какие-то, пока неизвестные нам, закономерности. Во-первых, все они расположены вдоль порубежья Посемья и как бы оконтуривают его, хотя при этом непосредственно на линию границы не выходят, оставаясь несколько в глубине. Во-вторых, расстояния от Курска до Горналя, Рыльска и Старого Города оказываются практически равными: около 100 км.

Итак, совокупность всех имеющихся фактов позволяет предположить, что в Посемье сложилась особая племенная структура, которая не вписывается в рассматриваемую ранее двухступенчатую систему. Напрашивается вывод о том, что в социальной организации Северской земли существовало три ступени, а для определения в ней места Посемья было предложено понятие “сложное племенное княжение” (Енуков В.В., 1997; 2002). Несомненно, на X в. приходится расцвет Посемья. Все исследованные городища имеют напластования X в., что указывает на окончательное сложение как специфической системы расселения, так и единой системы обороны региона. Впервые мысль о существовании именно системы крепостей высказал Ю.А. Липкинг (Липкинг Ю.А., 1969). В противном случае (скажем, “стихийное” расселение) объяснить стремление семичей к определенному пространственному стандарту в размещении городищ будет очень сложно. Первая такая линия обороны проходила по Пслу, вторая, наиболее мощная как по количеству городищ, так и по протяженности, – по Сейму. В восточной части она была усилена двумя городищами на правом притоке Сейма – Рати – у дд. Городище (Ратский археологический комплекс) и Титово, которые с востока прикрывали подход к наиболее густонаселенному району Посемья – Потускарью. Третью линию обороны образовывала цепочка городищ по Свапе.

Рис.53. Курское городище

К X в. относится усложнение домостроительных приемов (двухэтажные жилища). Посемье превращается в крупный перевалочный пункт, через который восточное серебро поступает на территорию Руси (Киев и Чернигов). Около середины X в. становится заметным импорт круговой керамики и шиферных пряслиц из Среднего Поднепровья. Судя по Курскому кладу 940 г. и с учетом “неревской” поправки, с 950-х гг. в Посемье появляется резана, пока еще общерусской системы. С 960-х гг. распространяется новая денежно- весовая система, ориентированная на резану с весом 1,02 г, а также связанная с ней система счета. Видимо, примерно этим временем, т.е. 950–960-ми гг., и следует датировать сложение специфической социально-политической организации семичей.

До последнего времени предложенная аргументация, касающаяся сущности понятий “Посемье” и “семечи”, возражений не вызывала, хотя исследования в этом направлении проводились не только нами. В частности, с середины 1990-х гг. много внимания истории изучения курских древностей и собственно реконструкции исторических процессов, проходивших на территории Курского края в древнерусское время, уделялось С.П. Щавелёвым, свидетельство чему – обширный список его работ (Щавелёв С.П., 2002а. С. 34–40). В 2002 г., одновременно с обобщающей статьей “Посемье и семичи (по данным письменных, археологических и нумизматических источников)” (Енуков В.В., 2002), была опубликована обширная работа С.П. Щавелева “Общее и особенное при освоении Русью Курского Посеймья” (Щавелев С.П., 2002б). Ее основу составляет совместная с Ю.Ю. Моргуновым статья о “северных конфедератах”, которая уже подробно проанализирована. В данном случае С.П. Щавелев расширяет как круг аргументов, так и хронологические рамки, при этом присутствует весьма вольное обращение с источниками. Так, Ратское и Титовское городища неожиданно рассматриваются в качестве “очень крупных [?] поселений роменцев протогородского [???] типа” (С. 27), в “градах” ближайшей округи Курска “…(ныне городища Переверзевское, Шуклинское, Масловское, Липинское, Титово, Ратское) имеются и общедоступные церкви; розничные и малооптовые рынки; работающие на заказ мастерские кузнецов и ремесленников” (С. 26). Четыре городища из числа упомянутых хорошо исследованы, однако материалов для подобного рода выводов не обнаружено. Какая-либо аргументация представленной красочной картины в работе отсутствует.

Впрочем, там, где автор подкрепляет свои выводы ссылками или примечаниями, нередко имеются серьезные неточности. Как и ранее, стараясь утвердить заметную роль “севера” в развитии региона, С. П. Щавелев, благодаря О.Н. Енукову за возможность ознакомиться с неопубликованными материалами почему-то Липинского селища, сообщает, что на Липинском городище в постройках конца IX–X вв. встречены “нетипичные” печи каменки, которые, конечно же, отличают “синхронные поселения псковско-новгородского региона” (С. 20). Даже самое поверхностное знакомство с публикациями и полевыми отчетами П.И. Засурцева и О.Н. Енуковой показывает, что все отопительные сооружения липинских домов были глинобитными. Зарождение северной денежно-весовой системы отнесено, со ссылкой на В.Л. Янина, к середине IX в., опять-таки, явно в угоду мысли о ранней связи “Севера” с Посемьем (С. 18). В хрестоматийной монографии уважаемого ученого, неоднократно упоминаемой в настоящей работе, речь, однако, идет о середине X в. Со ссылкой на мою книгу, посвященную формированию смоленско-полоцких кривичей, утверждается, что “еще в VIII – IX вв. славянский компонент культуры смоленских длинных курганов оказался занесен в Верхнее Поднепровье волной вроде бы северянского расселения” (С.27). В упомянутой работе говорится о середине VIII в. (Енуков В.В., 1990. С. 126–128). Такая “неточность” также вполне понятна: ранняя дата не очень подходит для построений автора.

Список подобно рода можно заметно расширить. Однако для нашей темы важнее другое. С.П. Щавелев сначала с оговорками, а затем уже и без них, хотя и с обязательным употреблением кавычек, соотносит “Посеймье” [везде именно такое написание. – В.Е.], “семичей” или “посейминцев” с роменскими древностями. Со временем княгини Ольги, по его мнению, “…связано окончательное оформление у восточной части северян собственного “племенного княжения” и самого понятия “Посеймье” как этнотерриториального, социополитического определения”. Именно в середине, или третьей четверти X в., становится “… заметен экономический сепаратизм северянских “семичей”. Исследователь затрудняется определить “тип северянской государственности”, хотя “роменские городища [Посемья. – В.Е.], каждое из которых окружено одним-двумя десятками селищ… обнаруживают археологические признаки микро-полугосудартсв типа вождеств” (С. 22–24). Последнее утверждение абсолютно непонятно, так как неизвестно, какие конкретно признаки имеются в виду. Тем не менее С.П. Щавелев признает особое социально-политическое образование семичей в виде “племенного княжения”, хотя и несколько необычно трактует МКЗП. Судя по тому, что исследователь касается Гочевского археологического комплекса, в пределы Посемья им включается и верхний Псел.

Очередная публикация С.П. Щавелева демонстрирует коренную трансформацию предшествующих построений. В 2004 г. вышла статья “Град Римов” в “Посеймье” (два этюда к исторической географии Курского края)”, первая часть которой носит название “Летописное Посеймье: пространственно-временные очертания”. В заключении ее содержится следующий вывод: “В.В. Енуков… ставит данный термин [“Посемье”. – В.Е.] в ряд, намеченный Г. Ловмяньским, Б.А. Рыбаковым и некоторыми другими исследователями, которые усматривали в летописных терминах “полочане”, “пищанцы”, “семцы” и т.п. так называемые “малые племена” – подразделения больших восточнославянских “племен”, союзов “догосударственного периода”. Подобная архаизация рассматриваемого термина неубедительна. Он явно носит территориальный, а не собственно “племенной”, не патронимный характер”. По мнению исследователя, “рассматриваемое определение” приходит на смену названиям “племенных союзов”: “Вместо последней партии перемолотых Рюриковичами северян появляются “(по) сейминцы” – новая историческая общность, которая вскоре структурируется по своим городским центрам с их земляческими общинами (куряне, путивльцы, рыляне) и княжескими столами”⁽²⁾ (Щавелёв С.П., 2004. С. 61–67).

В данном случае нам пришлось прибегнуть к обширному цитированию, дабы точнее донести мысль автора работы, которая имеет ряд противоречивых положений и делает невозможным без предварительного анализа оценить степень объективности критики. Однако первоначально необходимо остановиться на правописании самого термина “Посемье”. С.П. Щавелёв считает, что такое написание связано с особенностями древнего языка, “а вовсе не с какими-то социально-историческими причинами”, “поэтому странно выглядит выражение Посемье, да еще без кавычек, в публикациях некоторых современных авторов”. В связи с этим предлагается использовать термин “Посеймье” (по современному названию реки Сейм) (Щавелёв 2004. С. 63. Прим.).

Общеизвестно, что до XVII вв. в источниках фигурирует исключительно “Семь” и название “Сейм” распространяется позднее. “Посеймье” как понятие было порождено уже в новейшее время физической географией (Мильков Ф.Н., 1983) и к исторической географии отношения не имеет. Собственно, и сам С.П. Щавелев использует данный термин как результат “социально-исторических причин”, от которых старается дистанцироваться: “семцы”, по его работе, являются “новой исторической общностью”, которая сложилась в специфических конкретно-исторических условиях. Использование “Посемья” (причем обычно без кавычек) не является прихотью “отдельных современных авторов”, а имеет характер устоявшегося выражения с более чем 200-летней историей начиная с классических трудов В.Н. Татищева, что закреплено в словарях А.Ф. Щекатова (Щекатов А.Ф., 1804. Стб. 1270), Н.П. Барсова (Барсов Н.П., 1865. С. 167), И.И. Срезневского (Срезневский И.И., 1989. Стб. 1233). Еще менее удачным лингвистическим “новоделом” являются “(по) сейминцы”. В дальнейшем нами будет использоваться устоявшееся и общепринятое в специальной литературе “Посемье”.

Сложнее всего по тексту работы определить заявленные в подзаголовке “пространственные очертания”. Первоначально С.П. Щавелёв включает Посемье в ряд “летописных обозначений местностей по протокам”, таких как Подесенье, Побожье, Поросье и Посулье, из чего можно сделать вывод о том, что речь идет о традиционном понимании “земли по Семи”. Это призвана подтвердить и стоящая рядом ссылка на известие 1127 г., когда в ходе очередной княжеской усобицы “были Ярополковы посадники по всему Сейму [выделено С.П. Щавелевым. – Е.В.] и Мстиславича Изяслава посадил [Ярополк] в Курске” (Щавелев С.П., 2004. С. 62). В данном случае сохраняется написание С.П. Щавелева. Естественно, в летописях никакого “Сейма” нет.

Однако приведенный факт можно интерпретировать иначе. В источниках, за редким исключением, владения князей обозначались по городу, что было абсолютно логичным в условиях системы “городовых волостей”. Как раз классическим примером тому является Курск: в статье 1139 г. между самим городом и “Курским княжением” ставится знак равенства (ПСРЛ. Т.1. С. 307). Княжение состояло из административно-политического центра и зависимой от него территории – Посемья, а прямые указания на это (статьи 1146, 1149 гг.) (ПСРЛ. Т.2. Стб. 332, 384) относятся к числу упомянутых немногочисленных случаев, когда летописец специально уточняет конкретные пределы владений. Получить в княжение только город, который составлял неразрывное единство с обширной сельской округой-волостью (Большаков О. Г., Якобсон В. А., 1983; Куза А.В., 1984; Толочко П.П., 1989. С. 79–89), означило бы подорвать основы его экономического развития и материального благополучия Изяслава.

Наделение волостью сопровождалось организацией новым князем своего административного аппарата, в частности, рассылкой по территории владений своих посадников, чему имеются примеры и в истории Курска (ПСРЛ. Т.2. Стб. 356). Из трактовки С.П. Щавел ёвым статьи 1127 г. следует, что Изяслав получил либо только один волостной центр – Курск, но без волости, либо город вместе с землями “по всей Семи”, т.е. по всему течению Сейма, но при этом Ярополк разместил там своих посадников. Вероятнее все-таки полагать, что Изяслав был наделен Курском с волостью, однако ее территория была меньше, нежели весь бассейн Сейма, а посадники Ярополка были размещены по городам, расположенным за ее пределами, что уже имеет логическое объяснение. Так, например, в Вырьской волости, которая фигурирует в анализируемой статье, княжеский стол отсутствовал, поэтому посылка сюда представителей княжеской администрации непосредственно из Переяславля обретает смысл. Для летописца же (кстати сказать, не упоминавшего здесь Посемья) определение “всей Семи” было важно для объяснения причин, по которым половцы не смогли оказать реальной помощи занявшему Чернигов Всеволоду Ольговичу. И тот факт, что наделение князя волостью не превратилось в фикцию, косвенно подтверждается той же статьей 1127 г., в которой чуть позднее сообщается об участии в военном походе “Изяслава из Курьска со своим полком” (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 298).

В дальнейшем исследователь приводит несколько точек зрения разных авторов на решение проблемы пределов Посемья, подробнее останавливаясь на двух из них. По Д.Я. Самоквасову, территориально Посемье соответствует Курскому, Льговскому и Рыльскому уездам, т.е. охватывает курский отрезок Сейма⁽³⁾ . Г.И. Булгаков включал в состав региона, по сути, то же курское течение Сейма, однако добавлял к нему Посвапье⁽⁴⁾ и “курский участок” Верхнего Попселья⁽⁵⁾ . Сравнивая “историко-археологические” построения Д.Я. Самоквасова с версией “физико-географического характера” Г.И. Булгакова [определения С.П. Щавелева. – В.Е.], исследователь приходит к странному выводу: “Впрочем, нетрудно увидеть достаточно ясное соответствие намеченных этим автором районов с выделенными Д.Я. Самоквасовым скоплениями городищ, они же “волости” северян” (Щавелев С.П., 2004. С. 65). Такого “соответствия” нет и быть не может, так как площадь “Курского края”, по Г.И. Булгакову, как минимум на три четверти превышает определение региона по Д.Я. Самоквасову. Кроме того, в данном случае явно нарушается провозглашенный “географический”, “территориальный” подход, так как в Посемье уже входит не все течение Сейма, а только его курская часть, да еще прибавляется верхний Псел, который никакого отношения к “поречью Сейма” не имеет.

Из сказанного может сложиться впечатление, что Посемье становится близким к пределам, установленным А.К. Зайцевым, хрестоматийная работа которого С.П. Щавелевым вообще не упоминается. Однако автор, кроме отмеченного “соответствия”, не обозначает своего отношения к перечисленным позициям. Из контекстных упоминаний, правда не имеющих специальных обоснований, можно только почерпнуть некоторые детали уточняющего характера. Так, указывается, что “выревцы” были соседями “семцев” (Щавелёв С.П., 2004. С. 64), из чего следует, что Вырьская волость не входила в Посемье. В то же время Путивль отнесен к Посемью, так как “путивльцы”, наряду с другими “земляческими общинами” городских центров, “структурируются” на основе “(по) сейминцев” (Щавелёв С.П., 2004. С. 67). Однако Путивль с округой составлял отдельную волость, которая не входила в территорию Посемья, на что прямо указывают события 1146 г. (Зайцев А.К., 1975. С. 91). Верхний Псел без особых обсуждений вводится в состав Посемья, что следует из самого названия статьи и заголовка второго “этюда”. По ходу изложения последнего сначала сообщается о том, что этот район “довольно близок к непосредственно Посеймью”, однако уже двумя абзацами ниже это превращается в утверждение: “летописная область Посеймье (куда, как известно, входил и район Верхнего Псла)…” (Щавелёв С.П., 2004. С. 70–71).

Подведем итоги. По С.П. Щавелёву, Посемье включает в себя курское и путивльское течение Сейма без левого притока Вира, а также верхний Псел. Похоже, сюда можно присоединить и Свапу (отмеченное выше “соответствие”), однако наверняка это утверждать нельзя. В результате имеется нарушение декларированного “географического”, “территориального” подхода в определении ареала “новой исторической общности”. Во-первых, небольшая речка Вир, представляющая собой неотъемлемую часть географического понятия “Посеймье”, с расположенным на ней всего в 15 км от Сейма древнерусским Вырем, из территории Посемья изъята. Вовторых, северная граница Вырьской волости проходила непосредственно по Сейму (Моргунов Ю.Ю., 1998. Рис. 18). Таким образом, путивльский участок Сейма получается отрезанным от среднего и верхнего течения реки. В-третьих, расположенный за 55-60-километровым степным водоразделом верхний Псел географически никак не может быть отнесен к территории “по всему Сейму”.

Рассмотрим хронологию и содержание термина. Первоначально автор утверждает: “Как видно, в лице “Посеймья” перед нами устойчивое по крайней мере с XII в. и в XIII в. административнотерриториальное подразделение Руси” (Щавелёв С.П., 2004. С. 62). Территориально-географические несоответствия уже рассматривались. Стоит только добавить, что источники позднее 1185 г. Посемье не упоминают, и это является одним из признаков отмирания архаичного понятия. Кроме того, Посемье в XII в. используется как указатель конкретной территории Курского княжения и ни разу – в качестве синонима волости-“власти” (Енуков В.В., 2002. С. 4–5).

Далее исследователь удревняет “соответствующее название по крайней мере в XI в.”, что “позволяет анализ этимологически связанных с этим географическим понятием выражений “Поучения” Владимира Мономаха (Щавелёв С.П., 2004. С. 62). Речь идет о “семечах” и “семце”. Автор приходит к выводу, что “есть определенные основания считать выражения “семцы”, “семец” определением жителей Посеймья как особого географического и этнополитического региона, выделяемого по крайней мере в XI в. наряду с прочими территориальными подразделениями славянского Левобережья” (Щавелев С.П., 2004. С. 64). При подведении итогов “этюда” говорится, что “термин “семцы” отражает завершение процесса русификации соответствующего угла государства Рюриковичей на рубеже XI–XII вв.” (Щавелёв С.П., 2004. С. 67). При этом не объясняется, почему, по мнению автора, понятие “территории Посемья” живет и в XIII в., а понятие “жителей территории Посемья” исчезает на 100-150 лет раньше. И в связи с чем “русификация “семцев” заканчивается не раньше или позже, а именно на рубеже XI–XII вв.?

Но вернемся к хронологии понятия “семечи–семцы”. Неожиданно автор объявляет, что “как бы то ни было с микротопографией [в данном случае, С.П. Щавелев, судя по всему, имеет в виду не до конца решенный для него вопрос о границах территории Посемья. – В.Е.], и по археологическим, и по письменным источникам явственно ощущается историческая устойчивость данной поселенческой структуры. Она пережила и хазарское обложение данью, и соседство с разными народами близлежащих степей, и огнедышащее завоевание Киевом…” (Щавелев С.П., 2004. С. 65). Этот пассаж заставляет предположить, что возникновение Посемья исследователь, несмотря на предыдущие заявления, все-таки относит ко времени до прихода киевских дружин, что не стыкуется с ранее высказанными положениями. Или речь, неизвестно в какой связи, идет именно о “поселенческой структуре”? Но данное утверждение входит в прямое противоречие с источниками. Для выяснения этого достаточно обратиться к квалифицированно составленному своду археологических памятников Курской области, опубликованном в серии “Археологическая карта России” (АКР. 1998; АКР. 2000). В древнерусское время множество “хуторов” прекращает свое существование, что особенно хорошо видно на примере запустения наиболее плотно заселенного в роменское время микрорегиона Посемья – бассейна Тускаря (Узянов А.А., 1985. С. 81). На целом ряде роменских городищ жизнь или навсегда останавливается (Большое Горнальское, Шуклинка, Переверзево, Лысая гора, Кудеярова гора, Жадино и т.д.), или возрождается, как показывают материалы хорошо изученных памятников, не ранее конца XI – начала XII вв. (Ратское, Липино, Люшинка, Капыстичи). Заметная часть жителей теперь концентрируется на крупных неукрепленных поселениях, которые нередко примыкают к разрушенным городищам. Классический пример тому – масштабно исследованное Липинское поселение на Сейме (Енуков В.В., Енукова О.Н., 1994; 1999). Эти сюжеты ниже будут рассмотрены подробнее.

С.П. Щавелёв, объявляя полученные до него результаты “неубедительными”, практически обошел стороной выдвинутую ранее аргументацию, в том числе и свою, сконцентрировав основное внимание на новых собственных построениях. Конкретные возражения, сформулированные в финале первого “этюда”, отличаются предельной лаконичностью и сводятся к следующему. Во-первых, термин “явно носит территориальный, а не собственно “племенной”, не патронимный характер”. Во-вторых, “если все жители по р. Семи (а именно так обычно расшифровываются летописные “семцы”) – это “малое племя” летописных северян, то на его территории придется выделять более мелкие, так сказать “микроплемена” (отдельные скопления памятников роменской культуры)”. В-третьих, “проток Сейма занимал большую часть всего ареала расселения роменцев”, “так что для остальных северянских “племен” Посеймье оставляет немного”. В-четвертых, “применение к восточным славянам рубежа I и II тыс. “племенной” терминологии вообще устарело” (Щавелев С.П., 2004. С. 66).

Разберем высказанные замечания, несколько изменив порядок их “поступления”. Несмотря на историко-географический характер работы, собственно географические определения С.П. Щавелёва вызывают недоумение, особенно при использовании им абсолютных параметров. На “соответствии” существенно различающихся по площади регионов мы уже останавливались. Из работы следует, что “от истока Сулы до Гочева около двадцати верст” (почему именно верст?) (Щавёлев С.П., 2004. С. 70), хотя реально это расстояние составляет не менее 110 км. Примерно так же обстоит дело и с определением ареала северян-роменцев. Действительно, часть территории Северской земли рано, вероятно в конце IX в., отходит к Руси, и ее в X в. можно не учитывать. Но речь идет только о Черниговском Подесенье. Подесенье в пределах современных Сумской и Брянской областей, а также земли Посулья, среднего Псла, большей части Ворсклы и верховьев Северского Донца многократно превышают Посемье в границах, предложенных нами. Так что размещаться остальным “племенам” было где.

“Племенные” названия славян далеко не всегда носят патронимный характер, что, судя по тексту, признает и сам С.П. Щавелёв, однако затем при формулировке возражений “забывает”. При наличии патронимов типа “кривичи”, “радимичи”, “вятичи” хорошо известны славянские группировки, названия которых лингвисты возводят к ландшафтным особенностям (“поляне”, “дреговичи”), а также гидронимам (“бужане”, “полочане”, “мораване”, “гаволяне”), так что “семечи”, “семцы” не представляют собой исключения.

При определении характера социально-политической организации семичей нами было введено понятие “сложное племенное княжение”, а не “малое племя”, как утверждает С.П. Щавелёв. Северяне относятся к числу крупнейших объединений славян на территории Восточной Европы, что следует из данных археологии. Поиски же более мелких структурных элементов вполне закономерны, и пути решения этой проблемы намечены (Енуков В.В., 2002. С. 36–39). Интересно, что и сам С.П. Щавелёв признает наличие мелких структурных образований, так как соотносит выделенные Д.Я. Самоквасовым в Посемье скопления славянских городищ с “волостями” земли северян (Щавелёв С.П., 2004. С. 65), однако позднее в очередной раз “забывает” об этом.

Самого пристального внимания заслуживает замечание о том, что “племенная” терминология устарела. Действительно, А.А. Горский, построения которого в значительной степени нами использовались при анализе феномена “Посемье”, в последних публикациях отказался от понятия “племя”, заменив его на выражение византийских источников “славиния”. Главная причина – племена представляют собой общности, члены которых объединены кровнородственными связями. Эти общности распадаются еще в ходе расселения в VI–VII вв. В остальном же предложенная двухступенчатая схема сохранила свою основу (Горский А.А., 2001).

Термины “славянские”, “восточнославянские племена” относятся к числу чрезвычайно широко распространенных в историографии. Одно перечисление работ, в том числе и недавних, где они “присутствуют” только в названиях книг или их глав, может занять не одну страницу (см.: Третьяков П.Н., 1953; Мавродин В.В., 1971; Седов В.В., 1982; Брайчевский М.Ю., 1983; Мельникова Е.А., 1993; Шинаков Е.А., 2000), поэтому просто “явочным” порядком этот термин из научного обихода исключить непросто.

Какое содержание вкладывается в дефиницию “племя”? Эта тема активно разрабатывается в современной науке. И весьма распространенным является понятие, обоснованное К. Обергом и развитое Э. Сервисом, которое имеет многочисленных последователей. Племя на стадиях, непосредственно предшествующих возникновению государственности или цивилизации, в этих построениях занимает абсолютно законное место, являясь одной из форм социально-политических организаций. И одним из критериев племени является “сверхобщинность”, т.е. племя должно охватывать более одной общины, в противном случае это будет не племя, а одна из разновидностей общинной организации. При этом могут существовать и надплеменные политические структуры, которые, однако, еще достаточно слабы. “Вождь” в данной ситуации играет роль “советника”, просто влиятельного человека (Коротаев А.В., 2000. С. 271). В свою очередь, соседский, территориальный, характер славянской общины в IX–X вв. вряд ли требует дополнительных аргументов.

По Э. Сервису, вождество, являясь следующей стадией в развитии социально-политической организации общества, от племени отличается тем, что, “…позиция вождя становится постоянной должностью в структуре общества, социальное неравенство становится характеристикой всего общества”, должность вождя передается по наследству, при этом он “создает своего рода “аристократию”, а также получает возможность и “способность планировать, организовывать и использовать общественный труд” (Цит. по: Коротаев А.В., 2000. С. 272). Р. Карнейро, детализируя взгляды Э. Сервиса, выделяет в вождествах три последовательные стадии, причем в высшей (“консолидированное вождество”) имеются элементы “государственности” (Карнейро Р., 2000. С. 90–93).

В последнее время проблема образования Древнерусского государства целенаправленно разрабатывались Е.А. Шинаковым, результатом чего стала монография обобщающего характера. Исследователь использует понятия “простые и сложные вождества”, “вождества- княжения”, ставя в ряде случаев между последними и “славиниями” знак равенства. Не отказывается он и от термина “племя”. По его мнению, переходный период от этапа отдельных славянских вождеств до начальной фазы раннего государства Русь завершается кризисом 941–945 гг. В это время на Левобережье Днепра фиксируются изменения, что проявляется в перестройке и укреплении некоторых роменских городищ, в которых формируется богатая и самобытная культура, возникновение самостоятельной денежно- весовой системы. Как предполагает автор, это может свидетельствовать о зарождении на хазаро-русском пограничье некой третьей суверенной государственности. Археологически эта территория совпадает с роменской и боршевской культурой, с точки зрения этноопределений “Повести временных лет” – с землями северян, вятичей и радимичей. В пределах этого образования существовали “центры малых племенных княжеств”, а также целый ряд “предгородских центров”, среди которых особо выделен Горналь (Шинаков Е.А., 2002. С. 151, 157, 189–190).

Гипотеза о северянско-радимичско-вятичском “протогосударстве” подразумевает многокомпонентность составляющих его образований. Отметим, что племена, вождества разных стадий и раннегосударственные структуры могут существовать одновременно. Отсутствие “очевидной столицы” приводит Е.А. Шинакова к выводу, что в основе объединения был сформировавшийся “потестарно- политический организм конфедеративного типа” (Шинаков Е.А., 2002. С. 128). В то же время предположительно входящие в него “вятичский” и “донской” (боршевский) компоненты, несомненно, имеют общие с северянами черты в материальной культуре, но наблюдаются и отличия. У них хорошо выделяются “собственные” территории с обширными “нейтральными зонами” по границам, что, возможно, свидетельствует о существовании независимых потестарных организаций. Кроме того, не исключено, что единственные претенденты в этих регионах на звание “племенных – предгородских центров” (у вятичей – Супруты, у донских славян – Титчиха) уже в 60-е гг. X вв. были разгромлены Святославом (Григорьев А.В., 2000. С. 201–212).

Указанные Е.А. Шинаковым новации в значительной степени, как в качественном, так и в количественном отношениях, относятся к северянам, а ареал дирхема, обрезанного под весовую норму в 1,02 г, связан с еще более ограниченным регионом – Посемьем. В этой ситуации как исследовательским инструментом пока, на наш взгляд, предпочтительнее пользоваться понятием “Северская земля”, которое более всего по своим признакам соответствует “вождеству”. Очевидно, что речь идет о его развитой стадии (“раннегородские образования”, “племенные центры”, выделение социальной верхушки, дифференциация общества, денежно-весовая система, значительная концентрация населения), но следует признать, что точнее ее характер определить сложно. И возможно, это определяется не только субъективными, но и объективными причинами. Считая утверждение Е.А. Шинакова о “конфедеративности” совершенно справедливым, мы полагаем, что многообразие использованных им социально-политических дефиниций вполне закономерно. В составе северян в силу неравномерности развития могли войти коллективы, стоящие на разных стадиях развития, в том числе и племенной. Существование этого образования исчислялось всего несколькими десятилетиями, что никак не способствовало завершению протекавших процессов.

Одним из таких конфедератов являлся социум семичей. Сложность определения его места в общей иерархии как раз и определяется тем, что прямых аналогий феномену Посемья в материалах Восточной Европы нет, что, повторимся, особенно отчетливо проявилось в сформировавшемся в середине X в. “едином экономическом пространстве”. Социум имеет несомненные признаки развитой стадии вождества, но пока нет оснований выводить семичей “за рамки” северянского этнополитического сообщества. Не исключено, что в Посемье “протогосударственные” тенденции получили толчок в своем развитии под давлением Руси, теснившей северян. Что касается детализации сущности всех ингредиентов северянского объединения, как, впрочем, и других этнополитических группировок славян Восточной Европы “докиевской” эпохи, то такая возможность появится только в ходе дальнейшего роста источниковой базы с последующим выделением серий явлений, что и должно послужить основой уточненных построений методологического характера. И один из шагов в этом направлении – изучение феномена Посемья.

ПРИМЕЧАНИЯ:

5. Курский отрезок Псла составляет около 100 км, с учетом городищ — 70 км.