© автор: В.В. ЕНУКОВ

Глава 3. Посемье в IX–X вв.

3.3. Посемье и “северные конфедераты”

В 1997 г. в свет вышла работа Ю.Ю. Моргунова и С.П. Щавелева, которая объективно противоречит высказанному выше положению об определенной стабильности в жизни Посемья. В литературе имеются балтская, индоиранская, славянская версии происхождения корней названия города. В последние годы В.И. Скляруком была предложена тюркская этимологии от “тушкур” – разбивать лагерь, делать остановку. Таким образом, происхождение названий рек Кур и Тускарь (Тускур), давших название городу, предположительно восходит к X в. и связано с печенегами (Склярук В.И., 1994). Ю.Ю. Моргунов и С.П. Щавелев приводят серьезные возражения против этого. Они выступают сторонниками выдвинутой А.И. Ященко гипотезы о связи гидронима “Кур” с древнерусским “курья” – заводь, залив, затон – старица, в обобщенном понятии – название небольших безымянных речек. “Курские” названия, в том числе и Курск на Ловати, известный по “Списку русских городов, дальних и ближних” (конец XIV – начало XV в.), довольно часто встречаются на севере, в Новгородской земле, тогда как в Посемье – редки, поэтому сюда они были принесены с севера. Обращается внимание на еще одну чрезвычайно интересную параллель. В 20 км от Курска на Тускаре располагалось Ратское городище, которое, возможно, соответствовало, как в свое время предположил автор настоящей работы, древнерусскому городу Ратун или Ратно, известному по источникам XV–XVI вв. (Енуков В.В., 1993). Около Курска на Ловати также известно средневековое село Ратно. Авторы считают, что в середине IX в. с севера исходит колонизационная волна, которая достигает Курска. Действия “конфедератов” диктовались нуждой в восточном серебре и, как следствие, заинтересованностью в прямом пути через Курск в Хазарию. Исследователи, однако, считают, что первоначально связка “Курск-Ратно” появляется в Посемье, и только во времена Святослава или Владимира, то есть не ранее 2-й половины X в., непокорными выходцами с юга, которые были переселены либо принудительно, либо бежали от власти киевских князей, был построен “новый Курск” на Ловати и Ратно. Возникновение южнорусского “оазиса” на Ловати авторы подтверждают и некоторыми археологическими материалами (Моргунов Ю.Ю., Щавелев С.П., 1997).

В данной работе, направленной на решение частного вопроса о происхождении Курска, предлагается, по сути дела, одна из первых попыток реконструкции истории Курской округи в IX–X вв., причем в определенной мере на фоне своего видения процесса формирования Русского государства. Так, выдвигается идея о двух колонизационных потоках с севера, которые как бы “брали в клещи” Днепровское Левобережье. В связи с этим необходимо подробнее рассмотреть основные положения исследования.

Итак, авторы отмечают существование связи между “севером” и районом Курска. Под “севером” понимаются территории, выделяемые по разным признакам, но потом объединенные в понятие “словенско-кривичский” регион или “зона соприкосновения словен и кривичей”. В него включаются южная часть Новгородской земли, где концентрируются топонимы с корневой основой “кур”, и примыкающая большая территория, очерченная по названиям городов с формантом “-ск”. Подобные названия относятся к числу древнейших и хорошо известны у южных и западных славян. Особый акцент авторы делают на расположении в очерченной зоне Смоленска, Полоцка и Изборска, как едва ли не самых ранних на Руси городов. Это дает основание авторам полагать, что в ходе колонизационных процессов северные племена принесли аналогично образованные названия городов и на другие территории, в том числе и в Посемье (Курск, Рыльск, Липовечск). Однако приведенная в качестве доказательства карта распространения древнерусских городов, скорее, свидетельствует об обратном, так как из 50 названий подобного рода подавляющее большинство (43) принадлежит городам, расположенным далеко за пределами обозначенного “северного” региона (Моргунов Ю.Ю., Щавелев С.П., 1997. Рис. 1), что делает весьма вероятным предположение о происхождении северных названий на “-ск” с юга. В связи с этим чрезвычайно показательно, что и в построениях исследователей “северный” Курск основывается выходцами из “южного” Курска.

Возможность южного варианта появления на севере данных названий (хотя сразу надо оговориться, что вряд ли это применимо ко всем названиям) хорошо подтверждается и археологическими материалами. Процесс формирования смоленско-полоцких кривичей, начало которого относится к середине VIII в., проходил в среде балтского населения при заметном участии славянских переселенцев с юга (Енуков В.В., 1990. С. 89, 93, 132), что, кстати, признается и самими авторами. С южной “волной” на север попадают лунничные височные кольца, на основе которых формируются типологически близкие им височные кольца с серповидными заходящими концами. Эти украшения становятся весьма характерными для смоленско-полоцких кривичей, в ареале которых располагались занимающие определенное место в построениях Ю.Ю. Моргунова и С.П. Щавелева Смоленск и Полоцк. Находки колец обоих типов известны и севернее, в том числе и в непосредственной близости с упоминавшимся Изборском (в Пскове и на городище Камно) (Седов В.В., 1994. Рис. 10). Появление лунничных височных колец в среде кривичей в совокупности с другими материалами В.В. Седов связывает с переселением более или менее крупных групп из Среднего Подунавья (Седов В.В, 1994. С. 93–95; 1995. С. 235–238). В миграционную волну, проходящую через Поднепровье, было вовлечено и население волынцевско-роменского круга древностей (Шмидт Е.А., 1963. С. 187; 1970. С. 232).

Нижнюю хронологическую границу проникновение племен словенско- кривичского региона в район Курска исследователи относят к середине IX в. Причина такого внимания северных народов к юговостоку славянской ойкумены объясняется следующим образом: “Может быть, именно в этот момент, до прямого знакомства с богатствами Царьграда, северные племена были в меньшей степени заинтересованы в захвате Киева с его “смысленными” полянами и диковатыми древлянами, а более нуждались в восточном серебре для расчетов с норманнами и Прибалтикой. Для чего им и был необходим маркированный ранними дирхемами прямой путь через район Курска и Хазарию” (Моргунов Ю.Ю., Щавелев С.П., 1997. С. 265). Таким образом, как можно понять, проникновение северных племен в Посемье авторы относят еще к периоду до похода Олега на Киев, то есть до 882 г.

Рассмотрим аргументы в пользу предложенной хронологии. Исследователи ссылаются на предположение о формировании определенного экономического единства Новгорода и Курска в середине IX в., основу которого составляет тезис о совпадении обращения дирхема во второй период (833–900 гг.) и серебряных слитков новгородского веса. Этот вопрос будет подробно рассмотрен ниже. Отметим только, что оснований для вывода о заинтересованности “северных конфедератов” в колонизации далекого порубежья славянской ойкумены нет. Посемье как перевалочный пункт в поступлении арабского серебра на территорию Восточной Европы формируется позднее. Значительная часть монетных кладов этого времени фиксируется севернее, на Оке, а в самом Посемье они достаточно редки, причем в Курске и его ближайшей округе они просто не известны.

В числе других доказательств колонизации приводится представительный набор предметов северного происхождения. Это – “кривичские древности IX–X вв.”, как то: “трехдырчатые подвески”, “височные кольца с серповидными заходящими концами”, булавка с биэсовидной подвеской и трапециевидная подвеска из Липино, бронзовая спиралька из Лебяжьинского могильника, а также другие предметы северного происхождения: подковообразные фибулы, характерные для Прибалтики и Новгородской земли, серебряные подвески с изображением Одина и его воронов, выполненные в скандинавских традициях, и тяготеющие “к этому же кругу древностей” костяные острия со скульптурными головками змей и других животных, найденных в Горнале, Шуклинке, Гочево и Рати (Моргунов Ю.Ю., Щавелев С.П., 1997. С. 263–265).

Сразу следует оговориться, что в целом ряде случаев при перечислении находок авторы использовали множественное число, что не совсем точно, так как речь чаще всего идет о единичных предметах. Костяные острия распространены на огромной территории Европейского континента, причем, весьма вероятно, обычай использования этих предметов возникает на юге Восточной Европы еще в сарматское время (Моця А.П., 1990. С. 127–129). Более многочисленны находки в Посемье подковообразных фибул со спиральными концами, однако в основном они обнаружены в комплексах древнерусского времени, когда эти предметы распространяются достаточно широко и, судя по всему, уже лишаются своей этнографической окраски. На роменских памятниках они относительно редки, причем фибулы со спиральными концами изготовлялись уже самими северянами в подражание каким-то более ранним образцам (Григорьев А.В., 2000. С. 136). Необходимо отметить, что в курганах смоленско-полоцких кривичей подковообразные фибулы данного типа чаще встречаются в погребениях, традиция которых своим происхождением связана со славянскими переселенцами с юга (Енуков В.В., 1990. С. 81).

Из предложенного перечня необходимо убрать и другие спорные находки. К ним относятся две бронзовых спиральки из Лебяжьего и Липино (рис. 39: 18–19), а также трапециевидные подвески из Липино, так как эти категории украшений известны на исследуемой территории еще в дороменское время. Кроме того, спиральки относятся к числу характерных находок в салтовских древностях (Плетнева С.А., 1989. С. 113), а трапециевидные подвески разнообразных форм имели самое широкое распространение, в том числе и у славян Подунавья (Седов В.В., 2002. С. 539–540). Следует отметить, что одна трапециевидная подвеска была обнаружена в кургане с ингумацией, который датируется временем не ранее конца X в. Подвеска с Одином, напротив, имеет, несомненно, в своей основе скандинавские мотивы (Рыбаков Б.А., 1951. С. 408, 411. Рис. 198: 3–5; Чернецов А.В., 1988. Рис. 3: 5), причем это единственная находка достоверно северогерманского облика, предположительно связанная с изучаемой территорией. Однако она была опубликована Б.А. Рыбаковым суммарно вместе с другими предметами (рис. 48: 7–9), а, по сведениям А.В. Чернецова, точно даже неизвестно, относится ли она вообще к курским землям.

В результате, находок северного происхождения остается всего пять. Это височное кольцо с серповидным заходящими концами (Переверзево, городище 2), две биэсовидных подвески (Липинское и Ратмановские⁽¹⁾ городища), одна из которых (липинская) была надета на булавку, трехдырчатая подвеска и подковообразная фибула с многогранными концами (Ратское городище) (рис. 48: 2-6). Справедливости ради, отметим, что фибула принадлежит к деталям одежды, которые, помимо ареала предполагаемых “северных конфедератов”, хорошо известны также у западных балтов и финских племен (Мальм В.А., 1967. С. 161). Предметы северного происхождения в Посемье немногочисленны, что не дает оснований для вывода о колонизационном движении. Кроме того, следы сколько-нибудь массовой миграции, наверняка бы, отразились в других сферах материальной культуры. В то же время приход какой-то небольшой группы переселенцев не вызывает сомнений, однако речь идет не о территории “конфедерации”, а о вполне конкретном регионе. Набор украшений (височное кольцо, биэсовидные и трехдырчатая подвески) указывает на ареал культуры смоленских длинных курганов – летописных кривичей. Кроме того, можно установить примерную хронологию переселения: не ранее конца IX в. С этого времени началась жизнь на Переверзевском 2-м городище (Узянов А.А., 1983б; Кашкин А.В., Узянов А.В., 1990). Как показали раскопки О.Н. Енуковой, в основном в пределах X в. существовало Липинское городище, о чем свидетельствует присутствие круговой киеворусской керамики. На Ратском городище (раскопки автора) “северные” находки обнаружены в объектах центральной части площадки, которая была застроена на позднем этапе его существования. В пользу относительно поздней даты памятника в целом свидетельствует и рассмотренное выше соотношение лепной и круговой керамики в напластованиях вала. Стоит отметить, что хронология трехдырчатых подвесок не разработана, но они не характерны для ранних погребений кривичей (Енуков В.В., 1990. С. 59).

Рис.48. Украшение смоленско-полоцких кривичей и скандинавов

Можно предположить, что немногочисленные переселенцы появились в Посемье с иной, например торговой, миссией. Однако такой трактовке опять-таки противоречат данные археологии. В.В. Седов обратил внимание на то, что на целом ряде памятников (включая, кстати сказать, и такие древнейшие города Руси, как Псков и Ладога, не исключено, что и Новгород) в напластованиях наряду с украшениями смоленско-полоцких кривичей присутствовали и скандинавские вещи. В результате он пришел к выводу, “что население культуры смоленских длинных курганов приняло какоето участие в освоении водных путей Северо-Запада в период активного восточнославянско-скандинавского взаимодействия” (Седов В.В., 1994. С. 92). Кривичско-скандинавские контакты фиксируются очень рано, еще в период со 2-й половины VIII в. до середины 50-х гг. IX в. (Плоткин К.М., 1974. С. 14–16. Рис. 4: 14; Рябинин Е.А., 1985. Рис. 23: 9).

В целом варяго-кривичское “сотрудничество” выглядит вполне закономерным. На ранних этапах становления русской государственности скандинавы нередко играли роль “социального катализатора” и выступали в качестве консолидирующего элемента, вокруг которого объединяются наиболее активная и мобильная часть аборигенного населения. В то же время характер этих взаимоотношений нуждается в уточнении. Естественно, археологически засвидетельствовать присутствие мужчин-кривичей очень сложно, но их участие в совместных с варягами и представителями других племен военных акциях засвидетельствовано письменными источниками (поход Олега в 882 г. на Киев, походы Олега и Игоря на Константинополь). Уже тот факт, что в археологической фиксации контактов варягов и кривичей ведущую роль играют находки кривичских женских украшений, дает основания полагать, что скандинавов коренное население интересовало в немалой степени как источник восполнения “спутниц жизни” в условиях недостатка соплеменниц. Это привело даже к появлению в ряде случаев каких-то форм брачных отношений. Так, в курганном могильнике конца IX – 1-й половины X в. у Новоселок под Смоленском с заметными скандинавскими признаками на фоне кремаций мужчин-дружинников и женщин в северогерманском уборе выделялся курган 5, в котором вместе с воином была похоронена женщина из племени кривичей (Булкин В.А., 1973. С. 153; Шмидт Е.А., 2001. С. 38). В одном из курганов кривичского второго Торопецкого могильника, расположенного, кстати сказать, на заметном удалении от основного ареала смоленских длинных курганов, было исследовано трупосожжение IX в., содержавшее остатки женщины 20–30 лет и двухлетнего ребенка. В инвентаре, наряду с классическим и, редкий случай, достаточно полным, несмотря на обряд кремации, набором украшений кривичской женщины, была найдены равноплечая фибула – типичный предмет убранства скандинавки (Корзухина Г.Ф., 1964).

Интересно, что скандинавы, вероятно, знали о существовании Посемья. Так, в географическом сочинении Хаука Эрлендссона (умер в 1334 г.), представлявшем собой компиляцию древнеисландских произведений, среди упомянутых в пределах Руси рек – важнейших водных трасс – имеется “Seimgol”, в котором одна из авторитетнейших исследовательниц данной проблематики Е.А. Мельникова видит Сейм (Мельникова Е.А., 1976. С. 150, 154, 155). Этот факт вкупе с отсутствием “варяжских” вещей лишний раз подтверждает как “неколонизационный”, так и “неторговый” характер проникновения какой-то группы кривичей племен на территорию округи Курска.

Отсутствие в Посемье сколько-нибудь отчетливых следов скандинавов и вместе с тем несомненное наличие в составе переселенцев женщин приводят к мысли о том, что речь идет о миграции одной или нескольких сравнительно немногочисленных общин кривичей, которые не оказали влияния на материальную культуру аборигенов и сравнительно быстро растворились в их среде. Определенные хронологические совпадения позволяют предположить и причину этой миграции. В конце IX – начале X вв. в Смоленское Поднепровье появляется новая волна славянских переселенцев. В результате наблюдается довольно быстрое исчезновение комплекса признаков культуры смоленских длинных курганов. На смену приходят памятники, в которых уже весьма заметными становятся черты общерусской культуры, что в первую очередь проявляется в распространении круговой керамики (Булкин В.А., Дубов И.В., Лебедев Г.С., 1978. С. 43, 44; Енуков В.В., 1990. С. 105–135). В этих условиях какая-то часть кривичей, вероятно, покинула давно обжитые места. Наверняка, некоторые коллективы ушли в Полоцкое Подвинье (ареал близких кривичам летописных полочан), где достаточно плавное развитие культуры смоленских длинных курганов наблюдается вплоть до начала XI в. Почему некоторые группы кривичей ушли в далекое Посемье, сказать трудно. Не исключено, что не последнюю роль здесь сыграло его расположение. В данный период Посемье представляло собой один из регионов, наиболее удаленных от экспансионистских устремлений молодого Русского государства, при этом, возможно, были еще живы воспоминания о некоторых общих корнях в происхождении кривичей и северян.

Таким образом, говорить о “северных конфедератах” с участием скандинавов, оказавших влияние на семичей, нет никаких оснований. Тем не менее факт переселения каких-то общин кривичей в Посемье представляет несомненный интерес.

ПРИМЕЧАНИЯ:

1. Подвеска была найдена либо на одном из двух Ратмановских городищ, либо рядом с ними. Приношу искреннюю благодарность А. В. Зорину за сообщение об этом и разрешение на публикацию.