© автор: В.В. ЕНУКОВ

Глава 1. Поиски “Посемья”

1.1. Пределы и относительная хронология Посемья

Основная водная артерия, проходящая через курские земли – река Семь (современный Сейм) – упоминается еще в недатированной части “Повести временных лет”. О северянах, одном из крупнейших племенных образований славян Восточной Европы, сообщается, что они “…седоша на Десне, и по Семи, по Суле” (ПВЛ. 1950. С. 11). Несомненно, корневая основа гидронима “Семь” послужила возникновению названия и одной из областей юго-восточной Руси – “Посемья”.

Уже само словообразование “Посемье” подразумевает понятие “земли по реке Семь”, что и определило позиции значительной части исследователей, касавшихся этого вопроса. Тем не менее его границы определяются по-разному. Так, многие под Посемьем, отождествляя его применительно к домонгольскому времени с Курским княжением, понимали территорию по Семи от Курска до Путивля и Выря включительно (Щекатов А.М., 1804. Стб. 1270; Барсов Н.П, 1865. С. 167; Ляскоронский В.Г., 1897. С. 425–427; Багалей Д.И., 1882. С. 129–131; Мавродин В.В., 1940. С. 258; Кучера М.П., 1987. С. 18; Поляков Г.В., 1996. С. 40). А.А. Танков относил к Посемью также Глухов (Танков А.А., 1913. С. 9). А.Н. Насонов сомневался, включать вырьские города в Посемье или нет (Насонов А.Н., 1951. С. 223, 229). А.К. Зайцев, скрупулезно проанализировав летописные известия, дал принципиально иное решение вопроса. Во-первых, он убедительно доказал, что Путивль и Вырь были центрами самостоятельных волостей, не входящих в Посемье. Во-вторых, устойчивой южной границей Посемья применительно к 1-й половине XII в. было верхнее течение Псла, что подтверждается летописным известием 1147 г. о том, что занявший курский стол сын Юрия Долгорукого Глеб посадил своих посадников “за полем”, под которым понимаются безлесные земли междуречья Сейма и Псла. В итоге границы Посемья были определены следующим образом: западная проходила между Рыльском и Путивлем, северная – в районе Крома, устойчивая южная охватывала верховья Псла, возможно, до Сум (Зайцев А.К., 1975. С. 96–96).

Таким образом, в построениях А.К. Зайцева присутствует два базовых положения, определяющих пространственные пределы Посемья. И если политическая самостоятельность Путивля и Выря обоснована сведениями письменных источников, то локализация “поля” имеет характер допущения и требует дополнительной аргументации. В целом проблема трактовки термина в литературе затрагивалась неоднократно, однако вопрос о “поле” как определенной территории, расположенной в пределах Руси, специально рассматривался только в работе В.Б. Звагельского. В рамках сравнительно небольшого исследования автор первоначально приходит к выводу, что под “полем” в статье 1147 г. понимается конкретный участок между Вырем (городом) или Виром (речкой) и Сеймом. В.Б. Звагельский объясняет это так: А.К. Зайцев не обратил внимание на то, что Глеб Юрьевич посылал посадников, уже находясь в Выре, так что речи о верхнем Псле не может идти. Далее автор все-таки расширяет понятие “поля”, которое, по его мнению, проходило небольшой полосой от района Курска к Задесенью, между средним течением Сейма и верховьями Сулы. Наиболее узкое место, приходившееся на участок “мiж Виром та Сеймом”, и представляло собой “полю ворота”, которые упоминаются в летописях и “Слове о полку Игореве”. Через них половцы старались пройти к Чернигову и Киеву, обходя с севера Посульскую линию обороны (Звагельский В.Б., 1994).

Подход В.Б. Звагельского к трактовке одного из вариантов употребления “поля” как географического понятия верен. Однако некоторые положения работы вызывают возражения. Вряд ли правомерно помещать “полю ворота” между Вырем и Сеймом. В таком случае получается, что “ворота” приходились на саму речку Вир (что, кстати, значит “водоворот”), по долине которой шли пойменные леса. Несомненно, это как раз затрудняло проход степняков. “Полю ворота” могли быть только южнее Выря, между верховьями Вира, Сулы и долиной Псла (рис. 1). Собственно, именно так и понимает “ворота” развивший взгляды Б.А. Рыбакова Ю.Ю. Моргунов, на которого ссылается В.Б. Звагельский (Моргунов Ю.Ю., 1987). Показателен и переход Глеба Юрьевича со Святославом от Курска, где первый уже посадил своего посадника, к Вырю, который стоял в непосредственной близости от западных границ Курской волости. Сюда союзники могли прийти двумя маршрутами: либо по левобережью, либо по правобережью Сейма. Левобережный путь в таком случае проходил бы по безлюдному водоразделу Сейма и Псла, что вступает в противоречие с первоначальной трактовкой В.Б. Звагельским “поля” как участка между Виром и Сеймом. Посылка от Выря посадников в направлении, обратном движению похода, выглядит нелогично. Если все-таки был использован этот маршрут, то посадники “за поле” могли быть отправлены только куда-то на Псел в его сумском течении, так как вырьские города не входили в состав Посемья.

На наш взгляд, правобережный вариант маршрута выглядит предпочтительнее. Объясняется это следующим: он полностью пересекал Курскую волость с востока на запад через самые густонаселенные земли, включая второй по значению город – Рыльск, а также археологический комплекс у с. Коренское, который по своим масштабам практически не уступал Рыльску. Такой маршрут, помимо достижения прочих целей, превращал переход Глеба Юрьевича в “инспекцию” своих новых владений, причем в присутствии их бывшего владельца Святослава Ольговича, уступившего ранее Посемье для укрепления союзнических отношений с Юрием Долгоруким. Но и при таком варианте посадники могли быть посланы от Выря “за поле”, опять-таки, только на верхний Псел.

Рис.1. Посемье и северо-западная окраина "поля"

Уточнить содержание понятия “поле” позволяет анализ письменных источников в совокупности с данными гидронимики и почвоведения. Упоминания “поля” в источниках, описывающих события, предшествующие монгольскому нашествию, весьма многочисленны, однако этот термин употребляется в разных значениях. В летописях под “полем” могли пониматься открытые, безлесные, незастроенные равнины (ПСРЛ. Т.1. Стб. 28, 29, 135, 210, 224). Заметно чаще “поле” фигурирует как место брани или дислокации военного лагеря. Такие “поля” имели либо “привязки” к городам, рядом с которыми располагались (Киев, Муром, Ростов, где-то неподалеку от Булгара), либо обладали собственным названием: “поле Летьское”, “Рожне поле” (ПСРЛ. Т.1. Стб. 15, 132–133, 144, 167, 237–238, 311, 389). Последние упоминаются неоднократно, что позволяет их считать своего рода стабильными местами встреч ратей. Именно здесь у князей была возможность “исполчитися” – привести свои полки в полную готовность, выстроить их в боевые порядки.

Наконец, еще чаще “поле” напрямую связывается с кочевниками южнорусских степей. Самое раннее из них относится к 968 г., когда Святослав “прогнал Печен ги в поли” (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 67). В 1103 г. русские князья совершили поход на половцев, для чего спустились по Днепру ниже порогов до острова Хортицы, откуда “идоша в поле 4 дни и придоща на Сут нь” (ПСРЛ. Т.1. Стб. 278), который отождествляется К.В. Кудряшовым с рекой Молочной (Кудряшов К.В., 1948. С. 92). В 1161 г. Святослав пошел к “Половцем в поле” и, соединившись с ними, “по ха к Переяславлю”. В этом же году союзники Изяслава – половцы – “б жаша в поле” (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 514). В 1160 г. Андрей Боголюбский организовал поход на половцев “в поле за Дон далече”. Русское войско, несмотря на общий успех, понесло заметный урон “в поле от половцов” (ПСРЛ. Т.9, 10. С. 222). В 1180 г. Роман, перейдя Оку, убегает от посланного Всеволодом Большое Гнездо войска “в поле мимо Рязань” (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 387–388), т.е. “поле” располагалось где-то к югу от рязанского участка Оки. Статья 1207 г. заметно конкретизирует эти сведения. Во время осады Пронска великий князь Всеволод “ста за р кою с поля Половецьскаго” (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 432). Другими словами, за рекой Проней (правый приток Оки) и начиналось поле Половецкое. Это определение присутствует в статье 1223 г., когда в начале печально известного похода против моногольского экспедиционного корпуса русское войско пошло “в поле Половецькое”, “…поб диша их и гнаше в поле далече с кущи я” (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 506–507).

Несмотря на очевидную корреляцию данного значения “поля” или “поля Половецкого” со степняками, полное тождество этого понятия и “страны Куманской” или “Земли Половецкой” отсутствует. Северная граница территории постоянных кочевок половцев, зафиксированная археологически, располагалась гораздо южнее, в частности в 200–300 км от Прони (Цыбин М.В., 1999. С. 135–137. Рис.4). То, что “поле” шло значительно севернее этой границы, подтверждается, помимо упомянутых летописных известий, гидронимом с корневой основой “поль-”– Польной Воронеж, верховья которого находятся всего в 70–80 км от Прони. Таким образом, из примера рязано-половецкого порубежья вытекает предположение о том, что в понятие “поля” или “поля Половецкого” входили не только скотоводческие угодья кочевников с их зимовищами, но и земли, по которым проходили освоенные ими маршруты набегов на Русь. Можно полагать, что это были своеобразные “коридоры”, проходившие по относительно безлесным водоразделам рек. В случае с рязанскими землями такие коридоры огибали “остров” со славянским населением в Воронежском Подонье.

Проверим это предположение на материалах Днепровского Левобережья. В этом смысле заметный интерес представляют некоторые сюжеты из жизни одного из представителей рода Святославичей – Изяслава Давыдовича. Побыв князем ряда уделов Черниговской земли, он в 1151 г. сел в самом Чернигове, претендуя в дальнейшем на киевский стол, который и занял в 1157 г. Попытка подчинить своей власти Галицкое княжество привела к столкновению с могущественным Ярославом Осмомыслом. После поражения в 1159 г. (по Ипатьевской летописи) Изяслав был вынужден бежать из Киева в пределы Черниговской земли, сначала в Гомий, а затем в Землю вятичей. Однако найти достойный удел беглому князю было сложно. Самим Черниговом владел двоюродный брат Изяслава Святослав Ольгович, который посадил в Новгороде-Северском своего племянника Святослава Всеволодовича. Интересы последнего были сразу же задеты, ввиду того что Изяслав захватил город Облов, принадлежащий жене Святослава. Месть новгород-северского князя была быстрой: Святослав “нача искати товара Изяславлих бояр и жены их изоима и има на них искуп” (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 502).

Видимо, вскоре Изяслав занял Вырь, так как в следующем году на соединение с ним к этому городу “придоша Половци мнози” (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 505-506). Изложение последующих событий в разных летописях несколько отлично, но общая фабула сохраняется, при этом практически везде присутствуют интересующие нас детали. В Ипатьевской летописи приводится более подробный рассказ, хотя начальная его часть (до ухода Изяслава от Чернигова) близка статье, помещенной под 1159 г. в Лаврентьевской летописи.

Итак, от Выря Изяслав с половцами пошел на Чернигов. Бывшие в это время в городе Святослав Ольгович, Святослав Всеволодович и сын великого киевского князя Ростислава Мстиславича Рюрик вместе с берендеями не дали ему возможности переправиться через Десну. Более того, по просьбе князей Ростислав присылает еще двух Мономашичей – Ярослава Изяславича и Владимира Андреевича, а также галичскую “помочь”. Узнав об этом, Изяслав “с Половци от хаша в поле”. Оба Святослава и Рюрик “бродишася за ним за Десну” (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 506), однако, не найдя его на расстоянии дневного перехода, возвратились. Далее Лаврентьевская летопись сообщает о том, что Изяслав “отступися в поле а Половци идоша домовь” (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 350), после чего следует информационная лакуна вплоть до зимы того же года, когда беспокойный князь опять приходит с половцами решать свои владельческие проблемы.

В Ипатьевской летописи указанный пропуск в значительной мере заполнен повествованием о дальнейшем ходе “черниговской” компании. Изяслав “от хаша в поле”, но у Игорева брода его настигает весть из Чернигова “от своих ему приятель” (судя по всему, сторонники князя, оставшиеся в городе после того, как он в 1157 г. ушел в Киев). Его доброжелатели советуют вернуться к Чернигову, так как Святослав Ольгович заболел, а его племянник, отпустив дружину, ушел в Новгород-Северский. Изяслав, быстро обсудив вопрос с дружиной, “поима ротьники своя и по ха изъ ездом к Чернигову” (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 507). На этот раз набег оказался более удачным: Изяслав смог переправиться через Десну, половцы сожгли сельцо Святого Спаса. Однако к Святославу быстро подошли союзники: Владимир Андреевич, киевский полк, галичская “помочь” с Тудором Елчичем. Видя избиение половцев, Изяслав бежал в Вырь. Следом к Вырю подошли войска Святослава Ольговича и Владимира Андреевича, которые сожгли острог около города, однако сам город, в котором заперся Иван Берладник со своей княгиней, взять не смогли. Иван Ростиславич, несомненно, являлся союзником Изяслава. Именно его чуть раньше, будучи киевским князем, поддержал Изяслав Давыдович в борьбе за Галич против Ярослава Осмомысла, что и привело к потери им “матери городов русских”.

Изяслав не стал дожидаться подхода союзников к Вырю. Он “шел бяше в поле, и ту стоявше и шедше к Зарытому, и ту пожегше, и много зла створивше, възвратишас у свояси” (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 504). До зимней компании Изяслав, к которому снова “придоша Половци мнози”, еще успел перебраться от места основных событий к северу от Сейма и повоевать у Воробиина и Росуси, после чего уйти к своему племяннику во Вшиж.

Таким образом, в рассматриваемых событиях высказанное предположение находит новые подтверждения. Во-первых, в общее понятие “поля” входят земли, где располагались кочевья половцев и куда они “идоша домовь”. К началу XII в. у половцев заканчивается период архаичного таборного кочевания и их вежи начинают располагаться на вполне определенной территории. К середине XII в. этот процесс завершается и Половецкая земля начинает существовать в пределах относительных устойчивых границ (Плетнева С.А., 1975. С. 263–269; 1985. С. 257). Для нас важны северо-западные рубежи Кумании, которые проходили через среднее течение Оскола, Северский Донец ниже современного Харькова и верховья Орели, хотя отдельные группы половцев кочевали и севернее, вплоть до Мерлы и Уды (Цыбин М.В., 2000. Рис.; Кудрявцева Е.Ю., 2001), на что, помимо находок каменных изваяний, есть прямое указание и в летописи (ПСРЛ. Т. 2. Стб. 633).

Во-вторых, “поле” продолжалось за пределами собственно Половецкой земли, причем оно подходило где-то к району Выря, что, видимо, и определяло важность города в ходе военных действий. С одной стороны, контроль над ним давал возможность оперативного использования сил половцев, с другой — открывалась перспектива выхода к Чернигову. Особенно ярко пространственная близость проявляется в сообщении об отступлении Изяслава от Выря в “поле” с последующим, судя по всему, быстрым возвращением к Зарытому. Последний, отождествляемый Ю.Ю. Моргуновым с городищем Николаевка Бурынского района Сумской области, расположен примерно в 20 км к западу от Выря (Моргунов Ю.Ю., 1996. С. 28–30), который, в свою очередь, стоит на водоразделе Сейма и Псла, в самой непосредственной близости от Посемья.

Чрезвычайно многочисленны упоминания “поля” в “Слове о полку Игореве”, что вполне понятно: в нем дается описание и оценка как конкретного похода русских князей на половцев, так и общая картина отношений Руси и Половецкой земли. В рамках сравнительно небольшого по объему произведения “поле” фигурирует 15 раз. Для нашей темы представляет интерес хрестоматийная характеристика, которую дал Всеволод своим воинам, готовым к походу “у Курьску напереди”. Его восхваление кметей-курян заканчивается словами: “сами скачють аки с рыи вл ци в пол , ищучи себ чти, а князю славы” (Слово о пълку Игорев . 1985. С. 406). Конечно, “Слово”, являясь одним из величайших произведений древнерусской литературы, отличается сложностью, и в данном случае может иметь место художественный оборот. Однако в многочисленных исследованиях отмечался историзм произведения, глубокое знание автором жизненных реалий. Несомненный интерес представляет и еще одно выражение “Слова”. Автор призывает загородить от кочевников “Полю ворота”. Специальное исследование Ю.Ю. Моргунова показывает, что речь идет не о художественной метафоре, а о глубоком стратегическом смысле образа. “Полю ворота” приходились, по его мнению, на участок между Посемьем и верховьями Сулы, а Вырь и соседние крепости как раз и запирали эти ворота (Моргунов Ю.Ю., 1987). Таким образом, и в летописях, и в “Слове” речь зачастую идет не об абстрактном понятии “поле”, а о конкретной местности, которая была сравнительно недалеко расположена от Курска.

Многочисленные известия о “поле” содержатся в описании маршрутов сторож “на польской Украйне Московского государства”, относящихся к последней четверти XVI – 1-й четверти XVII в. Эти сведения отделены от анализируемых событий 400-летним периодом. Однако практически на всем его протяжении сохранялась уже почти традиционная угроза со стороны степей, при этом маршруты набегов во многом совпадали с проложенными ранее. Основной приток населения, в значительной степени организованный Москвой с целью освоения вновь присоединенных земель, был еще впереди, поэтому в местной среде вполне могли иметь хождение давно утвердившиеся понятия. В свою очередь, в немалой степени традиционные представления о чуть ли не полном запустении заметной части южнорусских земель нуждаются в определенной корректировке. Батыев погром хотя и нанес заметный урон, однако Курск и Рыльск, как показали археологические исследования, быстро отстроились, причем первый – практически в прежних границах. Жизненная активность в этих городах заметно ослабевает позднее, в XIV в., но в настоящее время уже вряд ли можно говорить о том, что земли в этот период обезлюдели. С учетом сказанного можно предположить, что восприятие “поля” могло остаться прежним. Проверим это на конкретных материалах.

При описании маршрутов сторож одной из станиц предписывается ехать “поля жечи меж Семи и Псла до верх Донца Северского и до верх Семицы Донецкие и до усть той же Семицы Донецкие” (Беляев И.Д., 1846. С. 23). В данном случае язык “поля”, проходящий по водоразделу Сейма и Псла, точно совпадает с трактовкой А.К. Зайцева. В описаниях приводятся и сведения, позволяющие конкретизировать северную границу “поля”. Рассмотрим их подробнее (приведенная ниже нумерация соответствует пунктам на рис. 1).

1. “1-я Сторожа на Семи против Городенского городища, а Городенское городище с левою с полскою сторону у Семи” (Беляев И.Д., 1846. С. 12). Здесь присутствует явная ошибка: Городенское городище, сохранившееся до наших дней и расположенное на правом берегу Сейма, помещено на левом. Однако левый берег уже отнесен к “польской” стороне. Эта ситуация подтверждается последующим более поздним известием нач. XVII в., где “исправляется” локализация Городенского городища. В это время на нем располагалась 6-я Белгородская сторожа, “… а видеть с нее за реку за Семь на польскую сторону версты за две…” (Беляев И.Д., 1846. С.71).

2. “…а Реут впал с левою с полскою сторону” (Беляев И.Д., 1846. С. 12). В данном случае левый берег Сейма опять отнесен к “польской” стороне.

3. “8-я Сторожа на реке на Семи усть речке Моквы на Жернявском перевозе от города от Курска 6-ть верст, а проезд с нее за реку на Семь на полскую сторону до верх Цветова колодца…” (Беляев И.Д., 1846. С. 71). Цветов Колодезь – ручей, левый приток Сейма, протекающий по территории Курского района.

4. “2-я Сторожа на Ратцком городище от города от Курска 20 верст, а видеть с нею за реку за Рать на поле версты с 4, а лугом с полверсты” (Беляев И.Д., 1846. С. 70). Здесь имеется отклонение от указанного ранее ориентира – Сейма. “Поле” по этому сообщению начиналось за левым берегом Рати. На правом берегу, на котором расположено городище, шел “луг”. Такое определение границы “поля” находит подтверждение и в современной гидронимике. Так, Рать образуется из двух истоков: юго-восточный носит название Полевая Рать, северо-западный – Лесовая Рать. Таким образом, от истоков Рати земли к югу от нее относились к “польской стороне”.

5. “25-я Сторожа на меловом броду на реке на Семи имаетца меж Курска и Оскола верст с 60-ть, а видеть с нее за реку за Семь на полскую сторону болшие полки в 5 верстах, а с Курские стороны не видеть, а малые полки в 2-х верстах, проезду с той сторожи верх по Семи до усть Пузатой Семицы верст с 30-ть” (Беляев И.Д., 1846. С. 72–73). На первый взгляд, в приведенном известии имеется определенное противоречие с предыдущими сообщениями. Однако оно легко объяснимо. В своем верховье Сейм делает петлю, в результате чего река от истока течет в направлении с запада на восток. И эта петля находилась уже в пределах “поля”. Северный, левый, берег оказывается обращенным на “Курскую сторону”, а за правым, “смотрящим” на юг, продолжается “полская сторона”. Напомним, что в выше цитируемом отрывке станицам предписывалось жечь “поле” как раз до верховья Донецкой Семицы, с которым практически смыкается исток Сейма.

Таким образом, данные относительно поздних источников не только не вступают в противоречие с более ранними сведениями, но совпадают с ними и даже заметно их уточняют. В пользу того, что “поле” занимало восточную часть междуречья Сейма и Псла и подходило почти вплотную к Курску, свидетельствуют и материалы гидронимики. Так, по мнению А.И. Ященко, название речки Полной, левого притока Сейма (рис. 1), происходит не от “полная – многоводная”, а “от древнерусского термина “польный”, обозначающего положение местности, реки за русским рубежом или на южной окраине Московского государства”. В древнерусской письменности мягкость “л” не обозначалась, поэтому новое население, появившееся здесь в ходе правительственной колонизации, усвоило письменную форму (Ященко А.И., 1974. С. 76). Следовательно, происхождение названия реки должно относиться к достаточно раннему времени. Происхождение названия Полной от “поля” поддерживает и В.А. Прохоров (Прохоров В.А., 1977. С. 39, 142). Кстати сказать, немного ниже впадения Полной в Сейм до сих пор располагается д. Полевая, а в Медвенском районе, по территории которого течет Полная, известно три хутора с названием Полный.

К востоку от Курска, где степи простирались вплоть до Подонья, в описании маршрутов сторож “польских” ориентиров больше неизвестно. Однако земли, непосредственно примыкающие к Курску с востока, северо-востока и севера, судя по данным гидронимики, также воспринимались как “польские” и “непольские”. Помимо уже упоминавшейся Полевой Рати здесь известен ручей Полевой, р. Полевая Плота, а Снова в верхнем течении имеет левый приток Полевую Снову (рис. 1). В свою очередь, один из правых притоков Тускаря называется Неполка, что определяется как река “нестепная, берущая начало не со стороны поля” (Ященко А.И., 1974. С. 64–65).

Сведения письменных источников довольно точно совпадают с материалами почвоведения, использование которых, однако, требует определенных оговорок. Современные почвенные карты фиксируют ситуацию на сегодняшний день и не дают ответа на вопрос, когда образовались различные типы лесных почв. Кроме того, зачастую они отражают картину общего характера уже в силу своего масштаба, тогда как детальные исследования могут заметно ее изменить. Однако в нашем случае данные подобного рода вполне приемлемы. Междуречье Сейма и Псла, а также земли к востоку от Курска заняты в основном черноземами. В древности леса здесь могли быть только в виде дубрав, сравнительно небольших по площади. Серые лесные почвы фиксируются по пойме Псла, а также к северу от Сейма в его широтном течении (рис. 1). Обратим внимание на то, что р. Неполка (берущая начало не со стороны “поля”), судя по имеющимся данным, протекала в основном по безлесной местности. Это же касается и Лесовой Рати. Эти примеры показывают, что в основе “польской” гидронимики лежали не только ландшафтные характеристики.

Таким образом, есть основания полагать, что в древнерусское время сформировался и стал наиболее распространенным вариант понятия “поле”, который во многом был связан с опасностью, исходившей из южнорусских степей, и включал в себя как собственно земли кочевников, так и “языки”, проходившие по водоразделам рек к владениям русских князей. Один из таких языков упирался в Оку в районе нижнего течения Прони, второй протянулся через междуречье Сейма и Псла вплоть до “полю ворот” в районе Выря. Переписи “польских дорог” и гидронимы, часть которых предположительно восходит к “домосковскому” времени, показывают, что водораздел Сейма и Псла воспринимался как “поле” и на закате средневековья. Это могло быть новообразованием, порожденным, как и ранее, некоторыми общими условиями (порубежное положений, удобство подхода из степей). Однако, на наш взгляд, более вероятно, что в данном случае сохранилось понятие, получившее распространение задолго до этого.

Приведенные факты подтверждают справедливость позиции А.К. Зайцева в вопросе трактовки “поля” в статье 1147 г. Соответственно, отнесение верхнего течения Псла к Посемью является вполне обоснованным. Однако включение в пределы Посемья только части земель по Сейму в его курском течении, да еще в придачу и верховьев Псла, неизбежно приводит к выводу о том, что термин не являлся просто географическим определением “земли по Семи”. Встает вопрос: что же лежало в основе данного понятия? А.К. Зайцев эту проблему не рассматривает.

Для того чтобы попытаться решить ее, обратимся к письменным источникам. В летописях термин “Посемье” употребляется на протяжении XII в. 7 раз: в 1146, 1147, 1149, 1185 гг. (в последнем случае – четырежды). Для обозначения курских земель в это время употреблялся и термин “Курское княжение”. Формально он использовался несравненно реже (всего 1 раз под 1139 г.) (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 307), однако реально ситуация была иной. В летописях, “Житии Феодосия Печерского”, “Поучении” Владимира Мономаха, “Слове о полку Игореве” на протяжении XI–XII вв. более полутора десятков раз упоминается Курск. Иногда он выступает в качестве географического пункта, как правило, при передвижениях князей (например, в “Поучении” поход Всеволода Ярославича к Курску, сбор войска “БуйТур” Всеволода у Курска) или их слуг (переезд отца Феодосия в Курск в “Житии”). Практически во всех остальных случаях под Курском понимается волость-княжение в целом, что достаточно обычно для эпохи городовых волостей. Наиболее ярко это тождество проявляется как раз в известиях 1139 г., когда Всеволод и Святослав Ольговичи пытались заставить одного из Мономашичей – Андрея – оставить Переяславль и уйти в Курск, на что последний ответил, что лучше он на своей отчине смерть примет, нежели возьмет “Курьское княженье” (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 307, 308).

Итак, до XII в. включительно в письменных источниках чаще, нежели Посемье, фигурирует Курск в понимании обычной административно- политической единицы древней Руси “волость-княжение”, причем последняя дефиниция обычно используется в случаях, когда речь идет о владельческих правах. Известно всего два исключения. В 1146 г. Святослав Ольгович дал сыну Юрия Долгорукого Ивану “Куреск и с Посемьем”, а в 1149 г. Святослав уже забрал “Куреск и с Посемьем” у владевшего им в это время Владимира Давыдовича. Но эти исключения на самом деле только подтверждают общее правило. Не случайно в связке с Посемьем появляется Курск как административно- политический центр, средоточие властных структур, а Посемье выступает в роли территориально-географического определителя. Именно в этом смысле употребляется Посемье и во всех остальных ситуациях (1147 г., 4 упоминания под 1185 г.).

После 1185 г. Посемье из письменных источников исчезает, хотя Семь в качестве гидронима (но не как определенно очерченный регион) используется еще очень долго, вплоть до конца XVIII в. Курское княжение несколько раз упомянуто при освещении событий 1283–1284 гг., связанных с баскаком Ахматом, причем под княжением понимается совокупность уделов (ПСРЛ. Т. 9, 10. С. 162). Однако данное понятие имело, несомненно, гораздо большее распространение. С 1226 г. по 70-е гг. XIII в. неоднократно встречается титул “князь Курский”, что, естественно, подразумевает широкое хождение и дефиниции “Курское княжение”. Источники упоминают “Олга Курьскаго” (ПСРЛ. Т. 1. Стб. 448), “князя Георгия курского и сына его князя Георгия”, “князя Дмитрия курскаго, княгиню его Феодору и сына их князя Василия… княгиню его Анастасию” (Зотов Р.В., 1892. С. 99, 111).

Следует отметить, что на 1-ю половину XIII в. приходится окончательное оформление Курского княжества с прочно осевшей династией из рода Ольговичей, что как раз отчетливо проявляется в титулатуре “князь Курский”. К этому же времени относится и исчезновение из обихода “Посемья”, которое и до этого использовалось реже по сравнению с понятием “княжение”. Отсюда неизбежно следует вывод о постепенном изживании более древнего термина “Посемье” по мере оформления в зрелом виде Курского княжества. Есть и косвенные доказательства правильности такого предположения. Напомним, что понятие “Посемье” в XII в. использовалось как определение некой территории. Но выше уже указывалось, что Посемье никак не могло быть географическим определением “земель по Семи”. Его употребление в таком качестве представляет собой явный анахронизм, отражающий более древние реалии. Но, в таком случае, когда “понятие Посемье” могло сложиться? Подсказка на относительную хронологию также содержится в летописях.

Посемье в летописях выступает как территориальный аналог Курского княжения. Полное смысловое тождество двух дефиниций наблюдается только тогда, когда в связке с Посемьем выступает Курск, что можно условно выразить в следующем виде:

“Курское княжение” = “Курск с Посемьем”

Соответственно, это тождество нарушается, если из него изъять Курск. Другими словами, понятие “Посемье” должно было сложиться в период до появления на исторической арене Курска в качестве средоточия новых, государственных, киеворусских структур власти и, как следствие, до вхождения курских земель в состав Древнерусского государства. В связи с этим представляется возможность установить верхний хронологический предел существования “Посемья” в его первоначальном значении. Решение вопроса о времени возникновения Курска как форпоста великокняжеской власти на покоренной племенной территории достаточно сложно, однако абсолютно ясно, что появиться позднее начала XI в. он никак не мог. Соответственно, и начало организации Курской волости не может превышать этот временной барьер.

Можно определить и нижнюю хронологическую границу периода, на протяжении которого могло существовать Посемье. В последней трети I тысячелетия до н.э. – начале I тысячелетия н.э. в заселенности территории региона прослеживается лакуна, которая только в последнее время начинает заполняться (Енуков В.В., Медведев А.П., 2003). Тем не менее речь пока идет только об отдельных и редких памятниках, которые, ко всему прочему, пока нет особых оснований связывать со славянским населением. Последнее появляется на курских землях не ранее II в. н. э. Соответственно, поиски Посемья должны охватывать обширный период, немногим менее тысячелетия, а именно: со II по X в. н. э. Объективная картина общего состояния источников, несущих историческую информацию, неизбежно приводит к необходимости обращения к данным археологии.